– Как вы думаете, от чего зависит судьба поэта – от времени или от его внутреннего состояния?
– Влияние времени на столь занятого собой и своей поэзией человека относительно. Он выше времени, в каком бы положении ни был. Об этом я хочу написать. А ещё о своём любимом стихотворении Рубцова, о поэтах Серёже Орлове и Алёше Прасолове. Прасолов удавился, а он куда талантливее многих. В том числе и Высоцкого. Высоцкий как поэт-то очень слабый. Гитарист хороший, актёр иногда хороший. Вот так народ и создаёт славу, которая идёт даже за мёртвыми. Непомерная слава воздана русскому классику Чехову, а Николаю Семёновичу Лескову – нет. А ведь по сравнению с Лесковым Чехов – мальчик в трусиках.
– Вам никогда не хотелось на деньги от своих изданий построить себе трёхэтажный коттедж?
– Если строить с четырьмя этажами, тремя ванными и двумя сортирами, то писать уже некогда будет. Чтобы остатки дней потратить на эту херню, а потом лечь и умереть? Нет. Я понимаю много таких ценностей, которые гораздо лучше всего этого. Прочесть хорошую книгу, поваляться, посидеть во дворе на чурке, походить по речке. Побыть одному. Я сейчас, барачный человек, стал страшно любить быть один. У меня домик маленький в родном переулке в Овсянке. Я купил его за восемь с половиной тысяч, братец мне его приподнял, подкрасил всё, и я живу. Он сейчас немножко приосел, крыша старенькая. Зато лес вырос вокруг большой. Мне сколько говорят: «Давайте мы вам построим». А я отвечаю: «Построите, а завтра скажете: «В нашу партию вступай». А я и дом не построю, и в вашу партию не вступлю. Мне всё нравится – горница, кухня, комнатка, где у меня кабинет. Одному мужику, особенно до войны, вполне достаточно. Друзья приедут – я всегда найду им чего-нибудь в доме на диване постелить. Если пятеро приедут, отведу их к родственникам.
– Бывали у вас в жизни интересные встречи?
– Много. А вот собеседников, с которыми интересно было бы поговорить, мало. Но бывали. Тот же Хворостовский. Бывали и иностранцы интересные. И женщины интересные. Учителки хорошие. Класс приведёт, как курица порунья. Уж если явилась она из Иркутской области с ребятами, собрала там денежки на всех – значит, это уже хорошая учительница.
– А есть люди, которые хотели бы научиться у вас жить?
– Есть, конечно. Но это всё наивность и недоразвитость наша. Как я могу его научить, если он за свою жизнь, за 40–50 лет не научился? А я его за 15 минут научу, на все вопросы отвечу, что такое счастье скажу?
– Вы чувствуете свою вину перед кем-то, о чём-то искренне сожалеете?
– Конечно, как и всякий участник этого жизненного процесса, да ещё занимавшийся писательством, которое воздействовало на народ, на порчу его вкуса, на его падение и грехопадение. Я это признаю, и Фёдор Александрович Абрамов это признаёт, и все мои друзья, которые совестливые. Чувство вины за то, что общество несовершенно, всегда присутствовало у всех наших русских писателей. Я вот не улавливаю этого у французов, у англичан. А у немцев улавливаю. Особенно после войны они в литературе свой народ припечатали и перед Богом покаялись. Чувство вины нас угнетает оттого, что пошлость процветает и низкий вкус, что мы безграмотны, дурны, допускаем, что снова шаперятся коммунисты, которые проповедуют то, что мы уже проходили. Чувство вины, наверное, есть не только у писателей, а у всех путних людей.
Теги: Великая Отечественная война
Не гоните третью волну превосходства
Прага, 1945 год
Скоро исполняется два года, как ушёл из жизни Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и Госпремии СССР, почётный гражданин Воронежской области, участник Великой Отечественной войны поэт Егор Александрович Исаев (Бобровский уезд Воронежской губернии).
Мне всё чаще вспоминается рассказ Исаева о времени, когда после окончания войны он служил в Вене:
"Я вот солдат. Американец идёт - тонкая шерсть, всё у него блёстки золотые, веет от него духами, одеколоном. Австрийцы льстят[?] А я: вы невольно нас превосходите. Ставите выше себя, – говорил поэт и добавлял: – Не знаю, насколько сердце сконтактировано с головой, но мне американцы задали вопрос по радио, мол, что вы-то расскажете о войне. «Я воевал, я локтями знаю, что такое земля, пузом своим знаю. Хорошо, что у вас по бокам два океана. Это уже больше, чем две армии. И больше, чем пять флотов ваших. Но я вас, послушайте, предупреждаю: не превосходите, ради бога, не нагоняйте волну третьего превосходства, мы уже две волны отбили. Какой ценой, какой кровью! Одну волну – наполеоновскую. Вторую – гитлеровскую. Так что я прошу: не надо! Может, после третьей никого не останется…"
Какими пророческими воспринимаются эти слова после событий последнего года, когда бывшие союзники по антигитлеровской коалиции, американцы, превращаются в противников и в прямом и переносном смысле нагоняют третью волну превосходства.
Исаеву было что ответить американцам. Он узнал войну раньше многих взрослых. Подростком в 1941 году оказался под Вязьмой. С тысячами одногодков ровнял берег Днепра, превращая его в вертикальную стену, чтобы немецкие танки не смогли на него подняться; рыл окопы и блиндажи. Чуть не попал в окружение и трое суток в бесконечной веренице людей выходил в тыл; на станции Вязьма его обстреляли немецкие самолёты; добирался домой на попутных поездах; чуть не отстал от одного состава, когда слез с платформы и пошёл в ближайшую деревню за едой; голодный, как рассказывал, «стариком, в морщинах» вернулся в родное село Коршево.
Его отмыли, накормили. Исаев снова сел за школьную парту.
Но ненадолго. Как только достиг восемнадцати лет, его призвали. Сначала служил в Москве, охранял Чагинский крекензавод. Это территория нынешней Капотни. Оттуда отправили охранять турецкую границу. Когда ехал в поезде, по дороге увидел лежащий в руинах Сталинград. А с границы со вновь сформированной частью через Польшу попал на фронт.
Исаев вспоминал: «Я увидел Варшаву… Мы едем, едем тридцать пять километров в час, и всё подчистую. Варшава – то же самое, что Сталинград. Эшелон стал, и насквозь видно, что это пустыня. Она в таких глыбах. Ведь пустыня имеет барханы, бархан имеет свою форму, ведь всё вздыблено, торчит железо – железяки от этого горизонта и до этого. От того горизонта и до того, то есть и от запада и до востока. От юга и до севера. Города не было! Я видел насквозь. Ни одного всерьёз возвышающегося предмета. Всё насквозь».
Рассказал про польку, которой отдал выданные ему английские ботинки и не услышал слов благодарности: она молча взяла и пошла. Люди были обессилены до такой степени, что забыли, что такое благодарность.
Из Варшавы часть с Исаевым на машинах перебросили на фронт. Солдаты вступили в бой, выбили немцев. В составе 13-й гвардейской дивизии перебросили на Прагу, спешили, чтобы немцы не успели подавить вспыхнувшее там восстание.
В столице Чехии их встретили с цветами.
Здесь Егор Исаев поступил в школу радистов, его взяли в дивизионную газету «На разгром врага». Он работал радистом по приёму тассовской информации. С дивизией переехал в Вену. Из дивизионки перевели в газету Центральной группы войск «За честь Родины».
В этих краях у Исаева возник замысел поэмы «Суд памяти». Описать войну через образ стрельбища. Этой прорвы, поглощающей людей, которые учатся на нём стрелять и потом на живых «мишенях» отрабатывают полученный опыт. Этой прорвы с грудами размельчённого на пули металла. «Там пуль, как пуха в наволочках», «как зёрен в пашне», – подметил в поэме Егор Исаев, описывая судьбу «гордых крестоносцев рейха», у которых после постигшего их неминуемого поражения «в глазах полынная тоска», а в руках – костыли.
Думается, что Егор Александрович, когда писал эту поэму, и в мыслях не мог допустить, что постигнет Украину в 2014 году. Но предостерегал. Антифашистская поэма Исаева звучала актуально пятьдесят лет, так же злободневно звучит сейчас.
Исаев – друг Юрия Бондарева. Их дружба родилась с той встречи во дворе Литературного института, куда уволившийся в запас Исаев приехал поступать, но опоздал на вступительные экзамены. Его как специально промурыжили в армии, где упрашивали остаться военным журналистом. Именно эта встреча с Бондаревым решила писательскую судьбу Исаева. Юрий Бондарев помог Исаеву, его приняли даже без экзаменов. Сыграли свою роль рекомендации знавших пишущего стихи бойца писателей, которыми он и не думал воспользоваться.
С Юрием Васильевичем они и шли по жизни: один – с военной прозой, другой – с военной поэзией.
Жизнь Егора Исаева отдана народу. Он добивался лучшей жизни для простых людей, проводил газ на родине, выбивал медицинскую и строительную технику, помогал делом, его никто не заметил на личном обогащении, что теперь распространено среди некоторых писателей, он не «завладел» писательским особняком, как известный всем бывший комсомольский работник.