Конечно, даже в пределах чернозёмной полосы чернозём встречался далеко не повсеместно. Сам Докучаев подчёркивал, что «чернозёмная полоса испещрена целым рядом перерывов, каковы: а) лесные участки, b) болота, с) холмистые местности, d) речные долины, e) пески и f) солонцы» (с. 407)[30]. И всё же чернозёмная почва составляла «коренное, ни с чем не сравнимое богатство России», которое являлось «результатом удивительно счастливого и весьма сложного комплекса целого ряда физических условий! Между внеевропейскими странами, может быть, одни степи Сибири, Миссури и Миссисипи способны в этом случае конкурировать с нашей чернозёмной полосой» (с. 503). Впоследствии почвоведы установили, что сибирские чернозёмы существенно уступают чернозёмам европейской части России и Украины. Чернозёмы США и Канады получше сибирских, но всё равно не выдерживают сравнения с чернозёмами европейской части нашей страны.
Эти сведения необходимы для того, чтобы читатель мог правильнее оценить многомудрые суждения г-на Паршева о якобы никуда не годной российской пашне. Страна, располагавшая наибольшими в мире площадями чернозёмов, и притом лучшего качества, не вправе жаловаться на плохие природные условия.
К сожалению, я не случайно употребил прошедшее время.
Постепенная деградация чернозёмов идёт давно. Начало её отметил ещё сам Докучаев в своей более поздней книге «Наши степи прежде и теперь» (1892)[31]. Некоторую роль в этом печальном явлении сыграли вековые естественные процессы, прежде всего неуклонное углубление речных долин. Оно вело к снижению зеркала грунтовых вод, иссушению почв в летний зной, но главное — к смыву большого количества чернозёма в овраги и реки в ходе весенних половодий. Однако основная вина уже тогда падала на человека.
Это может показаться странным, ведь в лесной зоне Евразии традиционное хозяйство русского крестьянина веками существовало в гармонии с природой. Почему же этот крестьянин, переселившись в степь, начинал играть разрушительную роль? Такое, на первый взгляд, непонятное явление легко объяснить при помощи теории этногенеза Л.Н. Гумилёва. Согласно этой теории, у каждого этноса есть своё месторазвитие. Для русских это Волго-Окское междуречье, в основном лесистая местность с вкраплениями болот, лугов и так называемых ополий. Но даже «ополья», сосредоточенные в основном в пределах Владимирской области, всё же не степь. А настоящая степь для русских веками оставалась чуждой стихией. Оттуда совершали набеги на Русь этнические противники.
Заселение русскими степной полосы произошло сравнительно поздно. Хотя русское казачество прочно утвердилось на Дону, средней Волге, Тереке и Яике (Урале) во второй половине XVI века, в те времена казаки не занимались земледелием и, следовательно, не изменяли природу. Собственно крестьянская колонизация восточноевропейских степей началась в XVII веке и приняла более массовый характер в XVIII — первой половине XIX века. К тому времени крестьянский быт уже прочно сложился. Но этот быт оказался мало совместимым с дикой природой степей, включая и растительность, и животный мир, и почвы.
Естественная растительность степей быстро исчезала ещё во времена Докучаева, который писал: «К сожалению, теперь от типичной степной флоры... остались только жалкие лоскутки» (с. 57). Распашка, достигавшая местами 90%, вела к уничтожению свойственной чернозёму и наиболее благоприятной для удержания влаги зернистой структуры почвы. Обесструктуренный чернозём становился «лёгким достоянием ветра и смывающей деятельности всевозможных вод» (с. 88). Разрушительность весенних половодий возросла, одновременно увеличилось число оврагов. Напротив, количество постоянных, не пересыхающих летом малых речек сократилось. Росту овражной сети и уменьшению количества постоянных рек способствовала вырубка лесов как на водоразделах, так и в самих речных долинах. Едва ли не вреднее было уничтожение деревьев и кустарников по склонам оврагов, балок и речных долин. Тут вина не всегда падала на человека, иногда — на домашний скот, но от этого не легче.
Помимо водной эрозии, в российских и украинских степях после их распашки развилась и ветровая эрозия. Сильнейшие бури уносили верхний слой чернозёма вместе с семенами яровых и даже ростками озимых. Чаще всего эти бури случались в бесснежную, но морозную зиму либо весной после такой зимы. Крестьяне при этом чаще всего теряли весь урожай. Хотя изредка бывало и так, что на поле, засеянном пшеницей, вырастал овёс или ячмень, принесённый ветром с чужого, иногда отдалённого поля.
Под влиянием таких неутешительных фактов и особенно катастрофического неурожая 1891 года, вызвавшего массовый голод, Докучаев писал: «...если присоединить сюда не подлежащий сомнению, хотя и не вполне исследованный факт почти повсеместного выпахивания, а следовательно, и медленного истощения наших почв, в том числе и чернозёма, то для нас сделается вполне понятным, что организм, как бы он ни был хорошо сложен, какими бы высокими природными качествами он ни был одарён, но раз, благодаря худому уходу, неправильному питанию, непомерному труду, его силы надорваны, истощены, он уже не в состоянии правильно работать, на него нельзя положиться, он может сильно пострадать от малейшей случайности, которую при другом, более нормальном состоянии он легко бы перенёс или, во всяком случае, существенно не пострадал бы и быстро справился. Именно как раз в таком надорванном, надломленном, ненормальном состоянии находится наше южное степное земледелие, уже и теперь, по общему признанию, являющееся биржевой игрой, азартность которой с каждым годом, конечно, должна увеличиваться» (с. 89).
Увы, время внесло в эти суждения учёного свои поправки. По современным меркам состояние чернозёма во времена Докучаева следует признать ещё почти совершенно здоровым. Почвоведы нашего времени берут докучаевские описания за эталон, с которым они сравнивают современное состояние почв. К сожалению, за прошедшее столетие оно существенно, качественно ухудшилось.
Однако как в дореволюционный период, так и в первые 40 лет существования советского режима разрушение чернозёмов шло сравнительно медленно. Перелом наступил в годы хрущёвской кукурузной кампании. Деградация самых ценных в мире почв резко ускорилась. Причины этого прискорбного явления объяснены выше. Если воспользоваться любимым выражением другого политика, «процесс пошёл». И он отнюдь не остановился после свержения Хрущёва и прекращения выдержанной в стиле глуповских градоначальников кампании по повсеместному насаждению кукурузы.
НОВАЯ НАПАСТЬ — ИНТЕНСИВНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ
Но почему? Ведь, казалось бы, произошёл частичный поворот к здравому смыслу. Увы, это нам только почудилось. А сущность и видимость, как скажет любой философ, совсем не одно и то же.
Сущность советской аграрной политики 1970-1980-х годов можно охарактеризовать как закапывание в землю нефтедолларов. Разумеется, сельскому хозяйству доставалась очень небольшая их доля, но и это было кое-что. Уж больно высоки тогда были цены на нефть: в пересчёте на нынешние, изрядно подешевевшие, доллары — 60-70 баксов за баррель. И цены не взлетали на считанные месяцы, а устойчиво держались на этом уровне!
По видимости же в стране внедрялись интенсивные технологии. Кричали об этом громко. Но нам надо спокойно и трезво разобраться в том, что такое интенсивное сельское хозяйство и насколько оно соответствует природным и экономическим условиям нашей страны.
Существуют две разновидности интенсивного сельского хозяйства: трудоёмкое и капиталоёмкое. Первое возможно только в странах с высокой плотностью сельского населения и дешёвой рабочей силой. Такими государствами являются прежде всего Китай, Индия, Индонезия. В бывшем СССР сходные условия существовали только в Средней Азии, особенно в Узбекистане. Для России такая модель развития в принципе невозможна: результатом правления коммунистов стало чудовищное и необратимое обезлюдение русской деревни.
Другая, более современная, разновидность интенсивного сельского хозяйства предусматривает высокие затраты капитала. Она характерна для стран Западной Европы и США. Этот путь развития сельского хозяйства предусматривает отличную оснащённость фермеров разнообразными и высококачественными сельскохозяйственными машинами и орудиями, внесение высоких доз минеральных удобрений, широкое применение различных ядохимикатов (пестицидов, фунгицидов и гербицидов). При этом товарность производства очень высокая, а специализация каждого фермера обычно узкая.
Надо учесть, что страны Западной Европы вступили на путь интенсификации в значительной мере под влиянием своих климатических и почвенных условий. Климат Северо-Западной Европы (сюда можно включить Британские острова, Голландию, Бельгию, Данию, север Германии и Франции — словом, как раз ту часть Европы, которая на протяжении нескольких веков опережала по уровню экономического развития весь остальной мир) весьма влажный. Следовательно, здесь роскошные условия для поражения культурных растений грибными болезнями. Ведь грибы — не только съедобные, шляпочные, но и паразитирующие на растениях — обожают влагу. Значит, приходится применять фунгициды. Но от частых и регулярных дождей пышно растут и сорняки. И как тут обойтись без гербицидов? Почвы Западной Европы бедные, чернозёмов там нет, запасы гумуса незначительны, а потому и питательных веществ мало. И без широкого применения минеральных удобрений рассчитывать на высокие урожаи нельзя. Но высокие урожаи для западноевропейских стран превратились в настоятельную необходимость. Ведь индустриализация и урбанизация здесь начались раньше, чем в какой-либо другой части света. Притом две мировые войны и почти не прекращавшаяся международная напряжённость до и после них убеждали западноевропейские правительства в том, что рассчитывать на подвоз продуктов питания из-за морей и океанов неосновательно, нужно стремиться к самообеспечению продовольствием.
