меня в суд. Я помню, как сильно нервничала, бродя по комнате свидетелей. Когда меня наконец вызвали, я подошла к месту для свидетелей и стала смотреть прямо перед собой. Я точно знала, что дядя Джон находится на месте для обвиняемых сбоку от меня, но я решительно не хотела встречаться с ним взглядом.
Я дала присягу и представила свидетельские показания, что далось мне очень непросто. Меня просили описать, что со мной делал дядя Джон. Я пыталась просто ответить, что он совратил меня, но от меня требовали физиологических подробностей. Мне пришлось подбирать правильные термины: «Он ввел свой пенис внутрь», – и тому подобные. Я чувствовала, что надо мной снова творится насилие, и просто хотела уйти оттуда.
Когда адвокат защиты начал допрашивать меня, он показался мне ужасным человеком.
– Подзащитный говорит, что вы выдумали эти сведения, – высокомерно сказал он громким голосом, уцепившись руками за свою черную мантию.
– Это не так, – возразила я, все еще глядя перед собой.
– Он уверяет, что поймал вас за курением и сказал, что собирается поставить в известность ваших мать и отца, поэтому, чтобы отомстить ему, вы придумали эту историю.
Когда ты пересказываешь нечто подобное – личное воспоминание, которое преследует тебя, которым ты не хочешь делиться с кем попало, – а тебе не верят, это неописуемо мучительное и унизительное чувство. У меня не укладывалось в голове, что дядя Джон пытается избежать наказания, спихнув вину на меня, и даже больше того: как я могла – в пять лет – додуматься до того, чтобы выдумать все эти подробности? «Я не курю, – дернулась я. – Я никогда не курила и ненавижу эту привычку».
Дальше процесс продолжался в том же духе. Защита заявляла, что я врала и пыталась шантажом заставить дядю Джона хранить молчание, чтобы избежать проблем с мамой и папой. Моим возражениям не верили. Я покинула место для свидетелей с чувством, что это меня обвиняют, что это суд надо мной. Затем Энн-Мари вышла дать свои показания против дяди Джона, и они были невероятно мерзкими. Я отправилась домой и попыталась выкинуть все это у себя из головы.
На следующий день мне позвонили из News of the World и спросили, слышала ли я о том, что дядя Джон обнаружен мертвым. Он повесился у себя в гараже. Я пришла в ужас. Несмотря на то как сильно я его ненавидела и что он со мной сделал – изнасиловал меня в пять лет и попытался потом выставить лгуньей перед судом, – я очень сочувствовала его жене и сыну. В том, что произошло, не было их вины. Я и представить не могла, что он сотворит что-либо подобное. Я почувствовала, что так или иначе ответственна за его смерть.
Сейчас, когда я это вспоминаю, мне все еще не дает покоя множество вопросов. Когда мама и папа уехали, оставив дядю Джона приглядывать за нами, они знали, что ему нельзя доверять? Подозревали ли они, что он способен на такое? А может, мама и папа даже рассчитывали на такое развитие событий? Сделал ли это дядя Джон отчасти из-за того, что завидовал папе – у него был сын, но не было дочерей, в которых он мог «войти первым по праву отца»?
Всякий раз, когда я обсуждала это с мамой, она никогда не говорила ничего, кроме того, что сожалеет, как Джон поступил со мной. Несмотря на все пороки мамы, я всегда хотела верить, что ее сожаление было искренним. В конце концов, я была такой маленькой, такой уязвимой, полностью беззащитной. Какая мать не пришла бы в ярость от такого? Но раз она не была честна по поводу многого другого, как я могла быть уверена и в этом?
Однажды она упомянула об этом в своем письме из тюрьмы, вскользь, между строк о вещах, которые заботили ее явно больше, чем я, – штанах с лампасами и ее волнистом попугайчике Оливере:
Королевская даремская тюрьма
Привет, милая!
Ох, Мэй, а ты явно не теряешь времени даром, отправляя мне деньги, правда? Они пришли прямо на следующий день, после того как я у тебя их попросила! Спасибо тебе большое. А еще забавно, что я прямо сейчас получила твою открытку на Рождество. Это так мило, дорогая, я буду хранить ее.
Недавно я гладила свои штаны с лампасами, и мне на ум пришло (так вообще часто бывает) то, что творил Джон Уэст. И знаешь, что я сделала? Я опустила глаза и увидела, что прожгла штаны! Я так на себя разозлилась, ведь моя подруга отдала эти штаны мне давным-давно, и я все ждала, когда сброшу вес, чтобы надеть их. Я их всего-то три раза надела! Будь проклята эта чертова семейка!
Оливер мне все уши прожужжал, теперь он сам умеет выбираться из клетки и забираться обратно…
Люблю тебя, мама
Это еще один ответ, который я не получу: насколько сильно дядя Джон был связан с убийствами. Некоторые предполагают, что очень сильно, а зная, что он делал со мной и с Энн-Мари, мне трудно исключать такой вариант. По крайней мере, я верю, что он вполне мог что-то знать о них. Они с папой мало что – если вообще что-то – утаивали друг от друга.
И к тому же теперь я не могу не задаваться вопросом, было ли его самоубийство вызвано исключительно судом из-за изнасилований. Не знаю, отягощали его совесть какие-либо другие поступки или нет – в том числе участие в убийствах женщин, за которые судили папу и в которых обвинили маму. Но мы этого не узнаем. Он мертв, и эти секреты забрал с собой в могилу.
