находить и пускать в оборот нефть и нефтепродукты возникали крупные внутри– и межотраслевые цепочки обмена. Это была знаменитая «теневая экономика» социализма, в которой товары и услуги любого рода по длинным и сложным цепочкам связей распределялись среди друзей, знакомых и деловых партнеров. Все, что я здесь описал, – от различных махинаций, связанных с увеличением количества пробуренных метров (без учета производительности получаемых скважин), до тонких различий между невыполнением плана и невыполнением задания – капиталисту представляется не просто неэффективным, но и прямо-таки порочным. Но с точки зрения советских плановиков времен борьбы за нефть конца 1920-х и 1930-х годов, не менее непостижимым выглядело бы использование сил Национальной гвардии Техаса для
прекращения оттока сырой нефти с нефтяных месторождений Восточного Техаса. Как капиталистический, так и социалистический нефтяные комплексы середины XX века создавали относительный дефицит нефти, но делали это по-разному.
Нефть и распределительная власть
Все эти махинации с планами, «заначки» и сверхплановые работы со всей очевидностью показывают, что советская государственно-партийная власть не имела вертикального «тоталитарного» контроля над экономикой. Поэтому необходим другой способ осмысления государственно-партийной власти и влияния, которое она оказывала на советский нефтяной комплекс. Опираясь на результаты нескольких дискуссий о практике работы социалистических систем, Кэтрин Вердери [Verdery 1991: 74–83] приходит к выводу, что центральной движущей силой социалистической политической и экономической организации являлась максимизация возможности перераспределения [53]. Она называет это «распределительной властью» и отличает как от стремления максимизировать прибыль (характерного для капиталистических систем), так и от простого желания максимизировать количество контролируемых ресурсов. Область распределительной власти была основной территорией борьбы в социалистических обществах – как внутри самого аппарата планирования, поскольку плановики и руководители предприятий на разных уровнях и в разных секторах стремились завладеть большей по сравнению с другими распределительной властью, так и между партийным государством в целом и его гражданами, зачастую выражавшими недовольство по поводу того, что им при распределении выделяется недостаточно.
Важно отметить, что иметь власть распределять не значило фактически заниматься распределением; в действительности это зачастую означало возможность накопить насколько можно больше, а проблемы дефицита решать лишь от случая к случаю. Более того, поскольку распределительная власть давала возможность распределять, особенно плотно она сосредотачивалась в секторах, выпускавших средства производства, – например, в тяжелой промышленности. Другими словами, контролируя возможность производить машины, производящие другие товары, можно было накопить больше распределительной власти, чем контролируя возможность производить готовые товары. И совсем немного власти можно было накопить в точках сбыта и потребления: ведь когда что-то потребляется, оно исчезает из сферы борьбы за распределительную власть. Что же тогда можно сказать о нефтяном секторе, который, по-видимому, был задействован в изготовлении важнейших средств производства, по словам Кагановича, необходимых для всего – от тракторов до грузовиков и самолетов? На этот вопрос можно дать три взаимосвязанных ответа, которые позволят нам лучше понять саму суть советского нефтяного комплекса и сравнительной ограниченности его власти и престижа.
Во-первых, добыча нефти в значительной степени зависит от специальных машин и оборудования – особенно при эксплуатации более глубоких и ⁄ или истощенных месторождений. В капиталистических условиях приобретение этого специализированного оборудования, как правило, не является проблемой. Нефтяные компании много платят за это, а следовательно, берут плату и с потребителей – или посредством розничных цен на бензин, или посредством налоговых льгот для самих компаний. Но советская нефтедобывающая промышленность зависела от советской тяжелой промышленности в вопросе поставок стальных труб, бурильных головок, двигателей и многих других элементов своего основного оборудования, и вспомним, как нехватка высококачественных стальных труб мешала бурить глубокие скважины на юге Пермского края в годы после Второй мировой войны. Поскольку тяжелая промышленность обладала гораздо большей распределительной властью, специалисты по планированию и снабжению в нефтяном секторе должны были конкурировать со своими коллегами в других секторах, чтобы расположить необходимые им детали оборудования повыше в списке заданий для производства. Что производить сталелитейным и машиностроительным заводам: бурильные трубы или рамы тракторов? Нужно понимать, что в этом контексте частые заявления руководителей нефтедобывающей промышленности о ключевой роли нефти для достижения целей Советского Союза были не столько декларативными утверждениями, сколько тактическими ходами, попытками вытрясти те самые трубы и бурильные головки – средства добычи нефти – из более могущественных и скупых распорядителей тяжелой промышленности [54].
Во-вторых, изучение распределительной власти привлекает наше внимание не только к показателям добычи – количеству добытой нефти, – но также и к важным вопросам о том, куда направлялась добытая нефть и какие отделы аппарата социалистического планирования это определяли. С 1950-х годов до конца советского периода часть нефти Пермского края экспортировалась за границу – либо в страны Восточной Европы (в основном через систему нефтепроводов «Дружба»), либо в капиталистический мир [55]. Западные ученые на самом деле чаще всего рассматривают советскую нефтедобычу именно с точки зрения ее влияния на мировые рынки и ее важности для взаимодействия как с государствами внутри советского блока, так и с огромной мировой социалистической диаспорой [56]. Для меня же здесь важно то, что распределением этой экспортируемой нефти занимались высшие функционеры советской системы планирования на межведомственных переговорах в Москве. Конечно, на эти переговоры могли повлиять политические и экономические коалиции регионального уровня [57], но Пермское региональное производственное объединение не могло определить, какая нефть пойдет на экспорт, а какая – на внутренние поставки. Весь экспорт осуществлялся через одну организацию – «Союзнефтеэкспорт» [58], а выручка, полученная от международных обменов, – и товарная, и валютная – поступала в государственный бюджет и не возвращалась напрямую в «Пермнефть». Но какой бы важной эта выручка ни была для советского бюджета на федеральном уровне – а многие наблюдатели утверждают, что по мере приближения конца XX века она приобретала все большее значение [59], – этот экспорт, контролируемый Москвой, просто выпадал из борьбы за распределительную власть на внутреннем региональном уровне. Безусловно, эта выручка также косвенно влияла на «Пермнефть», так как планировщики в центре настаивали на увеличении экспорта нефти, повышая плановые показатели и стремясь – по крайней мере, официально – предоставить оборудование, которое позволило бы увеличить добычу. Но, как мы видели, официальный план не всегда помогал достижению результатов, и все это не добавляло руководству «Пермнефти» в Пермском крае влияния в той сфере, которая действительно имела значение: в непрекращающейся борьбе за возможность распределять средства производства. В целом советское централизованное планирование и распределительная власть создали принципиально иные отношения между центром государства и нефтяным регионом, чем те, что мы встречаем в капиталистическом мире. В советском контексте экспорт нефти ослаблял региональных производителей, забирая у них
