Радуют гламурные, магазинные страхи. Наконец, можно получить простое чистое удовольствие от переживания чувства страха как такового.
Об этом древнем наслаждении писал спортивный журналист Дуги Бримсон, сделавший себе имя на книжке о драках футбольных фанатов:
«Приятный момент - страх пополам с экстазом. Предвкушение драки. Адреналин начинает бурлить. Будто врубился в розетку. Дыхание - короткими уверенными толчками, и желудок проталкивается к горлу. Как это называется… экстрим? Сказочное ощущение. Магическое, не похожее ни на что земное».
Находить сладость в простом физическом переживании опасной ситуации - это очень модно сейчас в кругах молодых российских успешников. Рождена даже теория - рабочий стресс снимается адреналиновой атакой, экстремальные виды спорта показаны труженикам успеха, и все в том же благостном роде. Однако нужно разграничивать острое чувство довольства, испытываемое человеком, сумевшим преодолеть свой страх, и физиологическое удовольствие купаться в волнах страха, вовсе его не преодолевая. Эту разницу разъяснил мне однажды предприниматель Тиньков.
Тиньков - человек, любящий риск. Одно время рабочий его кабинет украшал прозрачный рентгеновский снимок сломанной (кажется) ключицы - снимок висел над столом в качестве иллюстрации спортсменского ухарства.
Он говорил про особый химизм, дающий возможность переживать страх как восторг. В грубом приближении суждения Тинькова выглядят следующим образом - средиземноморец и алеут не похожи друг на друга во хмелю. И дело вовсе не в разном психотипе, а в биохимии - никакими личностными качествами не восполнишь недостаток алкогольдегидрогеназы. Точно так же есть биологический тип людей, переживающих страх как невероятно сладостное ощущение предельной собранности, могущества, радостного предвкушения и прочее. Эти люди достигают определенных успехов в бизнесе (хотя необязательно им занимаются), потому что готовность к риску - важная часть делового усилия. Тип этот достаточно редкий, но моду задает именно он, на горе прочим модникам. В пример Олег Юрьевич привел себя и одного из успешных топ-менеджеров компании. Топ-менеджер - умный, талантливый, образованный работник. Но в периоды кризисов компании г-н Тиньков чувствует себя лучше, чем когда-либо, а топ-менеджер, благородно преодолевая свой страх, лысеет, бледнеет, худеет и держится из последних сил. Если при этом, движимый модой, он захочет снять свой стресс прыжком, скажем, с парашютом - что ж поделаешь. Пусть прыгает. Вероятнее всего, что этот могучий человек даже найдет в прыжке удовольствие. Он в очередной раз победит себя.
Я так и вижу этого парашютиста, оскаленного от ужасного удовольствия. Гримасы наслаждения и страха похожи друг на друга, а вот гримасы довольства совсем другие - умиление, любование, гордая скрываемая улыбка, сюсюканье с одушевляемыми предметами («купила сумочку», «а не выпить ли нам беленькой…»).
Правильно получать удовольствие - целая наука, и дома экстремала-мученика встретит супруга, эту науку прошедшая более успешно. Она наверняка вовлечена во все тонкости маркетинга боязни и знает радости избавления от страха путем правильной покупки. Без укола страха не продается ни один товар; так что молодая потребительница получает прививку легкого ужаса и тихого довольства при каждой товарной сделке.
Магазинные страхи не искусственные, а игрушечные. Это заводные и электрические, лакированные модели подлинных, «взрослых» страхов - о которых думать категорически запрещено. Бояться надо не старости, а плохого крема от морщин, не сорокалетия, развода и одиночества, а обсыпного эклера и поддельного «Мартини».
Вот и славненько. Мы живем в уютном мире. Нам щекочут нервы. Мы умеем преодолевать страх, прыгая с парашютом. Благоустроенное общество заменяет настоящие страхи искусственными, чтобы с их помощью удовлетворить естественные потребности в страшении и угрожении. Все правильно написала? Написала ерунду, пустые слова. Нас обманывают. Не верьте - страх и удовольствие полярно противоположны друг другу. Вся эта щекотка нервов - даже не имитация страха, даже не игра.
Это дощатый павильон, луна-парковая «комната с привидениями», поставленная надо рвом с крокодилами. Когда вам, наконец, станет действительно страшно, вы поймете, что это такое. Какое это удовольствие.
Но если так и не поймете, беды не будет. Без страха нет смысла, но переживать старость и одиночество все-таки мучительнее, чем голливудскую катастрофу. Игрушечные страхи, прочувствованные как глобальные, придают жизни смысл, в ней иначе отсутствующий, и гарантируют порядок, который может рухнуть. Уже всерьез. Кино - великий утешитель, а утешение - великий строитель. Статуя Свободы, белоглазая, в шляпке растопырочкой, должна скакать по потрясенной мостовой Пятой авеню. Только тогда, неподвижная и величавая, она вечно будет стоять на своем месте.
* ОБРАЗЫ *
Дмитрий Воденников
Чарли Чаплин не хочет умирать
Призраки большого города: люди говорят
- Т-с-с-с, - шепчет древняя старуха моложавой старухе (почему женщины так любят шептаться?), - а то он поймет.
- Нет, мама, не поймет, - отвечает шепотом моложавая старуха. - Так вот, - продолжает, - поймали в Сокольниках вечером, было их шестеро, а она была беременной. Так они положили доску ей на живот и стали качаться. Как на качельках.
- Я бы таких по пальчику резала, - убежденно говорит 80-летняя.
- Мама, это не по-советски.
- Еще как по-советски.
И опять - шшурх, шшурк, шшурк.
Шепчутся.
…Ясный осенний полдень, солнце лежит прямоугольником на паркете, парк Сокольники шумит невдалеке, почти под окнами: большие такие деревья, машут приветственно верхушками - приходи к нам ночью, мы с тобой поиграем. Еще пахнет свежемолотым кофе (прабабушка очень его уважала). Я не люблю теперь свежемолотый кофе. Пью во взрослом состоянии исключительно растоворимый. Впрочем, раньше он был кисловатый какой-то, сыпучий, единственный в своей серебряной банке. А теперь - такой большой выбор. И гранулированный, и с добавками, и с пенкой.
В общем, не знаю, какие там сказки рассказывала Пушкину его Арина Родионовна (наверное, про Черномора и Русалочку), но знаю, что Пушкину - повезло.
Русской классической литературе вообще повезло. Ни про какие такие ужасы в ней не было. То ли не писалось как-то, то ли этот дефицит, как всегда, восполняли иностранные авторы. На все про все один только наш Гоголь - с его страшной местью и выходящим из рамы портретом. Но разве это страшно?
И только потом, когда все сдвинулось, потом еще раз сдвинулось, перевернулось и улеглось, когда всех поставили на карачки, а потом выпустили (как героя фильма Германа «Хрусталев, машину!»), дескать, живи, если сможешь, - вылез настоящий (тошнотворный) страх. Страх как обморок от унижения. И собственного бессилия перед… - ведь ни прикоснуться, ни понять. Только убить.
Не случайно - опять же иностранец (о, как же нам их отблагодарить) - Стивен Кинг именно отвращение выделял в особый вид тех чувств, которые людей пугают, но не отпускают. Был такой рассказ у Петрушевской, в 90-е годы, из ее цикла про городские истории, в жанре «литературный жестокий романс». Деталей его я не помню, помню только, что там убили какую-то девушку, разрезали на куски и спустили в канализацию. А потом хозяйка открывает кран с горячей водой, чтоб посуду помыть, а из крана - палец. С маникюром.
На том и стоим.
Известная японская сказка. Заблудилась девушка в лесу, вдруг видит: степь, там костер, вокруг костра люди. Обрадовалась, побежала к огню. Люди сидят кружком, улыбаются. Она говорит: «Наконец-то я нашла хоть кого-то живого». А они - улыбаются. «Можно, - говорит девушка, - я с вами до утра посижу?» - «Можно», - отвечают. И улыбаются. Села девушка и спрашивает: «А вы вообще кто?» - «А мы - отвечают, - вот кто». И проводят по лицу ладонью, и лица у каждого - как голое яйцо. Демоны.
Закричала девушка, выскочила как-то из круга, бежит - опять заблудилась, изранилась вся, вышла к обрыву. А там, на краю, стоит прекрасный юноша. Одет как горожанин. Она к нему. За защитой. Он ее спрашивает: «Что ты такая испуганная, милая девушка?» Она все и рассказала ему, плача, как ей демоны в степи встретились. И как потом вдруг провели по лицу ладонью, а оно у них - как яйцо стало.
«Вот так?» - спрашивает. И улыбается. И ладонью по лицу проводит.
А оно у него - голое, как яйцо.
Самое страшное в городе - не то, что тебя собьет машина, тебя прирежут в подъезде, или ты задохнешься в метро, или взорвут твой дом. Надо быть очень крепким на голову человеком и слушать в детстве только сказки про Чебурашку, чтобы бояться именно этого.
