И новый космос расчертил Плотин.
Дарованною речью передать
Я мог бы дней ушедших благодать
И Книдской Фрины мраморной услады,
Но слух иной гармонией пленен,
Когда на потрясенный небосклон
За Энеидой всходят Эннеады.
Поэт и музыкант, лидер группы "Оргия Праведников". Живет в Москве.
***
Господь! Сколь безнадежны все попытки
Из глубины приблизиться к Тебе.
Средь многих прав, лишь право на ошибку
Моей судьбой оправдано вполне.
Как мотылек, что прянул, опаленный,
Из пламени в сгустившуюся тьму.
Так я бежал когда-то, ослепленный,
От следования Слову Твоему.
И мир померк, и духу стало тесно,
И Бездна отворилась предо мной,
Но верил я, что и для падших в Бездну
Ты, недвижим, пребудешь за спиной.
Когда же Страж на дверь обрушил молот,
Закрыв мне отступ к свету бытия,
Я оглянулся, сердцем чуя холод,
И вот, мой Бог, здесь не было Тебя.
Так смерть опережает Смерть Вторая
И делает бессмысленной канву.
С тех пор я слышу и не постигаю,
С тех пор живу, как будто не живу.
Лишь память, ненадежная обитель,
Хранит залог надежды неземной.
Я жду: разбивши ковы, Искупитель
От Крестной Жертвы явится за мной.
ДВЕ ЦИТАТЫ
И.П.
Любовь моя, я так тебя люблю,
Что от любви моей изнемогаю.
Я, словно Феникс, в пламени горю,
Едва погибну — тотчас воскресаю,
И новых мук сладчайшее ярмо
Гнетет меня, лишая сна и воли;
Я плачу от того, что мне светло,
И улыбаюсь от смертельной боли.
Мой каждый атом устремлен к тебе,
Все тело — крик, взыскующий слиянья;
На путь любви, пролегший по Земле,
Ступившие — оставьте упованья.
Пусть изваяют нас, сидящих здесь,
Рука в руке, пусть милостью ваятель
Стыдит судьбы бездушный камнерез,
Отсекший нас от радости объятий.
Пусть камень вызов бросит временам,
Влекущим нас в предел Второго круга,
Где чашу скорби вечно пьет Тристан
И где Франческу бьет и мучит вьюга.
Там наши тени бросит вихрь во мрак —
Мы в сонме душ отверженных помчимся, —
Но Богу слава! В страшных Божьих снах
Мы до конца времен не разлучимся.
На суд Последний будучи подъят
И будучи допрошен, что за сила
Мой бедный дух низринула во Ад,
Отвечу я, не опуская взгляд:
"Любовь, что движет Солнце и светила!"
Художник. Живет в Москве.
НОТР-ДАМ
Окно ажурной розы — спрут,
А вместе с боковыми — три
Несет двубашенный верблюд
Собора Богоматери.
Какие колкие врата
На Западе — в Эдем
Изрезанного решета
Высокой буквы М.
Мария, мир лежит у ног
Портала Твоего,
Но небо ранено, — ей Бог! —
О контуры его.
Художник, поэт, переводчик. Живет в Москве. С 1991 г. ведет иконописную школу. В начале апреля, в издательстве Православного Открытого Университета вышла книга католического святого Хуана де ла Крус "Восхождение на гору Кармель" в переводе Ларисы Винаровой.
***
Когда он смесью праха и слюны
коснулся век моих, отверстых праздно,
мне показалось: два резца алмазных
в зрачки вонзились. Заворожены,
взирали люди и средь тишины
"Назад, во тьму!" — я возопил безгласно —
"За что меня ты сделал столь несчастным?
Как страшно зрячие одарены!"
А мир, язвящий, с каждым новым взглядом
вливался в очи смертоносным ядом.
"О девственность! О сон во тьме ночной!
За что, за что ты так меня обидел?"
Все вглядывался я, и все не видел
жестоко поступившего со мной.
Евгений Ростиков
ДИНАМИТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА
(Маленькая повесть о большом человеке)
Возможное сходство фамилий и судеб героев
повествования с фамилиями и судьбами
реальных лиц совершенно случайно.
Когда-то этот фрак сидел на нем идеально. Не то что ныне. Долгие годы ожидания Нобелевской премии не прошли бесследно. Он смотрел в зеркало и понимал, что в таком виде его не пустят даже на порог стокгольмского Grand Hotel, где, как он знал, и останавливаются нобелевские лауреаты.
Сколько раз он прокручивал в своем, уже явно оскудевшем, воображении всю церемонию награждения. Вот он читает членам Шведской королевской академии свою нобелевскую лекцию. Конечно же, откровения, которые прозвучат из его уст в этот день, затмят всё то, что говорили прежние нобелевские лауреаты. Он будет спокоен среди жалких страстишек, какими полна жизнь и особенно это ремесло, которым судьба уготовила ему заниматься, — литература. Он будет говорить о невиданной ранее красоте, о высоком борении духа, о страшной тайне, известной только ему, которая все эти долгие годы подпитывала его. Но саму эту тайну он унесет в могилу. И когда какой-нибудь щелкопер все-таки докопается и обнародует ее, никто этому щелкоперу уже не поверит. И он — Федор Дроб — останется в памяти человечества своими, как писали критики, необычайно правдивыми романами и возвышенной мудрой речью, сказанной по случаю вручения ему Нобелевской премии.
Поживились они тогда изрядно: банка самогона литра на три и два куска сала, видно, еще довоенного, пожелтевшего, пальцев в пять толщиной. Да и девка оказалась ядреная — крутобедрая, грудастая… И как только такое богатство могло сохраниться в этой, так и оставшейся ему неизвестной, полуразрушенной деревушке, в окраинном доме, глухой стеной упирающемся в переломанный, перекорчеванный снарядами лес?!
Пока хлопцы развлекались с девкой, он ловко резал сало плоским немецким штыком и торопливо обдумывал способы, как избавиться от дружков. Конечно, помяв девку, они допьют самогон и примутся искать добавки. Потом завалятся спать, а его — как самого молодого — выставят в дозор. Вот тогда он и рванёт. Главное, перейти линию фронта. А там, по лесам, по болотам, как-нибудь доберется до родной Засарайки. Мать спрячет его от войны, сбережет от смерти единственного сыночка.
Нет, не надо было убивать корову. Он знал: мужик всё простит, даже испорченную красавицу-дочку, только не убийство кормилицы-коровы. Видно, самогонки у него действительно больше не было. И даже когда Франька — знаток физиологии животных — прицелился корове прямо в сердце, мужик не повёл их в свои "закрома", а только, безнадежно махнув рукой и прикрикнув на всхлипывающую дочь, побрёл за дом, где начинался искалеченный, оглушенный войной лес.
А через два часа, вгрызаясь в запеченный на костре кус говядины, Франька каким-то звериным чутьем угадал — хана. Спастись уже не удастся. Тем не менее, он рванул в дом, где, разбросав шинели и грязные сапоги, пьяно храпели четверо его дружков, взлетел по лестнице на чердак и, забившись чуть ли не под самую стреху, затаился. Но и его, будто ржавый, гнутый гвоздь, вскоре выковыряли оттуда.
Их поставили к стене баньки, предварительно выгнав оттуда размазывающую по щекам слезы девушку. Ей сказали идти домой, но она, вдруг перестав всхлипывать, осталась рядом с нагрянувшими "смершевцами" и даже попыталась взять у одного из них автомат. Но тот, наподдав ей ногой по крутому заду, быстро загнал девицу в хату. Приговор был короткий: "За дезертирство, за мародерство и издевательство над мирными жителями — смерть".
