— Это ужас перед геологией. И бабочки, рождаясь, каждая в своем регионе, каждая в своей нише, несут тайную запись этих исчезнувших ландшафтов... Например, известно, что некоторые бабочки совершают миграции по огромным траекториям, почти от полюса до полюса. Скажем, монарх размножается на севере Канады, потом собирается в стада и тысячами, миллионами движется в Калифорнию, в Мексику, одолевая почти половину земного шара. Есть бабочки, которые, рождаясь в Северной Ирландии или Шотландии, сбиваются в белые стада, покидают родные острова и идут в открытый океан, в Атлантику. В широты, где нет ни островов, ни земель. И, достигая этих широт, вдруг резко поворачивают на юго-восток и идут на северное побережье Африки. Утомленные, они садятся на море. Если на их пути оказывается корабль, он бывает усеян миллионами бабочек. Например, военный корабль. Пушки, ракеты, торпедные аппараты, палуба — все вдруг покрывается инеем, живой трепещущей шубой. Матросы выполняют свое задание, бегут по этим бабочкам, давят их, счищают. А бабочки отдыхают. Они думают, что это острова. Ученые говорят, бабочек ведет реликтовая память — к исчезнувшим землям, к разного рода атлантидам. И сии траектории, если их изучить, помогут запеленговать затонувшие континенты. Вот что такое бабочка...
— И ваша личная информация на бабочках тоже записана?
— Естественно. О моих походах. Которая важна только мне и связана с боевыми эпизодами.
— Ну, например, вот на этих черненьких с зелеными полосками что записано?
— Это было в Никарагуа, на берегу океана. Бабочки летели со скоростью одна бабочка в минуту. (Я называю их махаонами. На самом деле у них есть латинское имя. Назовем их условно Nikaraguas Prohantius.) И сначала я их жадно ловил. А потом просто подставлял сачок. Сачок раздувался ветром и наполнялся бабочками. Это был их гон, их любовное стремление друг к другу. Они разбрасывали в воздухе капельки любовной росы. А накануне в горах был бой: сандинисты отражали атаку контрас из Гондураса. Я участвовал в этом сражении. Были жертвы, стрельба, грузовики везли убитых и раненых. Мы с моим коллегой спустились вниз, в чудесное местечко Линда Виста, латифундию былого богача. Пили виски, отдыхали, купались в океане, и я ловил этих бабочек. И глядя на них теперь, вспоминаю этот океан, этот бой, лица...
— А вот те с белыми глазками?
— Пойманы в Нигерии. В джунглях стояли наши военные кунги — военные фургоны грязно-зеленого цвета. Джунгли, днем и ночью нечем дышать. И вот на рассвете я вышел из палатки и увидел, что на этом железе, на военной краске, покрытой росой, спят вот эти ночные бабочки. Сложили крылья и дремлют. Они напоминают мне Нигерию, космодром, который строили французы...
Этих больших и темных я поймал на юге Анголы, почти на границе с Намибией. В лагерях намибийских партизан. По лагерям стреляли зенитки, на них сбрасывали бомбы. И вот в воронки от взрывов, еще наполненные ядовитым дымом — пироксилином, вонючим газом, — садились бабочки. В дымящиеся пески стали лететь из лесов и лугов бабочки. Садились и хоботками пили вот эти дымы, эти яды, капельки пироксилина. Наверное, для них это был наркотик. Если они родились в период вулканической деятельности, то помнили этот запах, химию молодой Земли. И нынешние взрывы напоминали им взрывы молодых вулканов. Я брал бабочек руками, клал в коробку, привозил домой. Голубянок я поймал на Кунашире — островах, которые Путин хочет отдать японцам. А я тогда еще, зная, что такое может случиться, быстро-быстро собрал бабочек, чтобы они японцам не достались.
— Кроме ловли бабочек чем вы, Александр Андреевич, занимались на Кунашире?
— Курил старинную деревянную трубку и наблюдал белый купол Хоккайдо. Пускал в сторону Хоккайдо кольца дыма. Они улетали через океан, и два или три кольца из моей трубки до сих пор висят над Хоккайдо... Все мои бабочки — как маленькие лазерные диски. Их можно поставить на "проигрыватель", и зазвучат голоса на английском, на суахили, французском, испанском. И, может быть, я услышу свою еще молодую речь, где мы обсуждали политические и военные процессы тех лет. Пьянствовали, философствовали.
— Раз разговор такой поэтический, вспомним, может быть, Пушкина с его личной "коллекцией": "Мое собранье насекомых/ Открыто для моих знакомых. /Ну что за пестрая семья..." Александр Андреевич, не напоминают ли вам некоторые политики каких-нибудь насекомых?
— Самый насекомый из всех — Починок. Я бы его сравнил с неким кровососущим. У него есть чуткий длинный хоботок, который он вонзает во все. Хоботок проникает глубоко под кожу, причиняет страдания. И он долго, страстно и жадно пьет. В данном случае кровь народа, поскольку он специалист по трудовым процессам и трудовой занятости. И за счет этого потом ликует, хохочет на заседаниях правительства. Потом как бы встает на руки и медленно движется в сторону Касьянова. Достигает Грефа, быстро-быстро перевертывается в воздухе и усаживается ему на плечо.
Вообще, в правительстве есть великолепные экземпляры. Например, г-жа Матвиенко — потрясающий экземпляр ночной бабочки. В энтомологическом смысле этого слова. У нее прекрасное, покрытое шелковистыми оболочками тело. Восхитительные туалеты. То от Диора, то от Версаче. Она меняет их раза четыре в день. Я знаю, что в правительстве есть даже специальная комната для переодеваний и она каждые три часа туда уходит переодеваться. А проказник Починок норовит туда заглянуть и увидеть, что же у нее скрывается под ее оболочками... Есть в правительстве и медлительные гусеницы, еще не развившиеся, только готовые превратиться в куколок. Касьянов, например. И я все время думаю, когда же он превратится в куколку, замрет, чтобы потом, через целый политический сезон, выпорхнуть оттуда бабочкой-президентом?
— Что вы скажете о Чубайсе?
— Чубайс все-таки — цикада. Энергичное, упоительное существо, со стеклянными, жесткими крыльями. Которое непрерывно издает свистящий, крепкий, стойкий звук. И несмотря на то, что он рыжий, он все-таки является зеленым. Даже серо-зеленым. Вообще, он похож на маленький крылатый танкер. И тот рыжий парик, который он носит, никого не обманывает. Все знают, что это мимикрия. Некоторые бабочки тоже маскируются под человеческие лица. Вот посмотрите: лица, глаза — все как у людей.
Думаю, что Березовский — это голубянка. Это ангел — на самом деле. Как бы он ни смотрелся небольшим, согбенным, с длинными хрупкими конечностями богомола (и люди могут действительно подумать, будто это богомол). Он — лазурный ангел. То, что мы называем морфиды. И при встречах с ним я даже замечал, как при определенном положении солнца на небе он начинает переливаться, словно голографическая картинка. Мне становилось страшно, что во время нашей беседы он может вспорхнуть и улететь в райские поля, откуда он нам и явлен. Это чувство постоянно держало меня в напряжении и заставляло быстро-быстро задавать мои вопросы.
— Вот еще Селезнев...
— Ну, что касается Селезнева... Вот он как раз — куколка. Будучи молодым редактором "Правды", он являлся еще гусеницей. И хоть и медленно, но двигался по кромке листа. И все видели, как постепенно исчезает этот лист. Лист газеты "Правда", естественно. И он производил впечатление движущегося существа. А сейчас мы видим, как эту большую куколку почти выносят на носилках помощники и охрана, укладывают бережно между Слиской и Жириновским...
— И наконец, о Хакамаде.
— Она — типичная бабочка. Лунная сатурния. Бабочка-пуля. Не позавидую я человеку, которого поразила пуля-Хакамада. Ибо я сам таков. Сердце мое пробито Хакамадой. Она выстрелила в меня — не в упор, слава Богу. Передо мной она сразила таких витязей, как Немцов, Юшенков, Похмелкин... И на излете попала в меня. Я сраженный Хакамадой человек. Это видно. Бабочка калибра 7,65 со смещенным центром тяжести начинает дико вращаться и высверливает сердце целиком. У меня она в конце концов оказалась в печени.
— Вы всегда в процессе охоты за бабочками?
— Само собой. Я и горячие точки-то посещал не ради репортажей, а чтобы собрать бабочек. К сожалению, войны идут в самых прекрасных местах нашей планеты. И сквозь эту красоту стреляют. А ты - ловец бабочек — в свободное от войны время берешь жестяную коробочку, хоть бы из-под монпансье, в которой бумажные складни с ватными матрасиками, сачок со свинчивающейся рукояткой и — за бабочками. И если тебе суждено увидеть бабочку, ты как безумный начинаешь за ней гнаться. И гонишься, пока либо не упадешь в великой печали, либо не настигнешь ее... И вот она настигнута... Делаешь пируэт сачком, перевертываешь кисею, бабочка трепещет. А ты даешь себе отдышаться и смотришь, как она трепещет. И — если бабочка любимая — целуешь ее, вдыхаешь ее запах. А поцеловав, умерщвляешь.
