какие-то племена или религиозные сообщества), в которых людей, не являющихся членами этой группы, не считают за людей или не считают, что они обладают равными правами и т. д. И это вовсе не экзотика: в сословных или кастовых обществах дело обстоит именно так. Следы этого сохраняются и в некоторых обществах, формально отказавшихся от сословной структуры: элементы сословного мышления продолжают негласно действовать.
Есть и менее очевидная, но весьма влиятельная характеристика общественного устройства: его этическая система. Этическая система не то же самое, что те или иные заповеди или кодексы, хотя они и являются ее частями. Это способ, модус, с помощью которого применяются заповеди и нормы, модель оперирования относительностью морали и выстраивания их иерархий. Важным элементом этической системы общества является также соотношение между правовыми и моральными нормами.
В свое время советский, а потом американский математик Владимир Лефевр написал работу «Алгебра совести», став тем самым не только математиком, но и социальным психологом. В ее развитие он, уже работая в США, принял участие в разработке политических проектов администрации Рейгана, направленных на ослабление СССР. Одним из его вкладов в теорию стала идея о существовании двух этических систем. В одной в случае конфликта добром и доблестью считается поиск и нахождение компромисса, в другой – бескомпромиссная борьба до гибели или победного конца. Я не считаю, что многообразие этических систем может быть сведено к одной из этих двух (Лефевр считает именно так), но, несомненно, он выявил один из очень важных поведенческих признаков, влияющих на формирование представлений о добре и зле целого социума. Свою модель Лефевр иллюстрировал сказочной историей – моделью поведения. На два соседних города по очереди нападает дракон. Рассматриваются две модели поведения. В первом городе к дракону выходит безоружный герой-рыцарь и ради спасения города предлагает дракону дружбу, то есть ищет компромисс и демонстрирует силу духа. Дракон его не слушает, пожирает или сжигает в пламени, после чего уходит. Оставшиеся в живых жители чтут память о герое, пожертвовавшем жизнью ради спасения города, с добрым сердцем и без оружия вышедшим на борьбу со злом. Во втором городе к дракону тоже выходит рыцарь и решительно бросается на него со шпагой в руке. Дракон и его пожирает или сжигает в пламени и тоже уходит удовлетворенный. Жители чтут память о герое-спасителе, бесстрашно отдавшем свою жизнь в мужественной борьбе со злом. Отличие проявляется во взаимной оценке: жители второго города считают рыцаря из первого города, искавшего компромисс – слабаком и трусом, побоявшимся взять в руки шпагу, заискивающим перед злом. Жители первого, напротив, считают проявлением мужества и силы духа именно способность выйти к дракону без оружия и попытку договориться.
Сказка в иллюстрирует два подхода, два поведенческих основания: жертвенная борьба или жертвенный компромисс. Поскольку и тот и другой подход дал одинаковый результат: дракон съел героя и ушел, – то в рамках логики определить, какой подход лучше или какой правильный, нельзя. Это типичная для т. н. «моральных» задач проблема. Продолжая размышлять о последствиях, то есть об устройстве этих двух обществ, их этических системах, развивающихся на разных поведенческих основаниях, можно прийти к выводу о следующих социально значимых последствиях. В частности, готовность к компромиссу в первом случае означает и то, что не следует добиваться «доброй» цели (как-то «договориться» с драконом), используя «злые» средства (оружие). А во втором случае использование «зла» (оружия) во имя «добра» оправданно: цель оправдывает средства. (См. также Добро и зло.)
Не буду здесь пересказывать приложение этого подхода Лефевра и его последователей к анализу советского и американского обществ, об отнесении советского общества к этической системе второго (бескомпромиссного) типа, а американского – к первой. Считаю такие выводы весьма неточными, хотя и не лишенными наблюдательности. Важнее не та или иная классификация стран и народов как выявление того, как могут отличаться этические системы, основанные на одинаковых нормах морали, на совпадающих ценностях. То есть «работа» социума с ценностями и нормами, правила отбора и создание иерархий важнее, нежели ценности и нормы как таковые. В этом проявляется та самая относительность морали, характерная как для индивида в разных обстоятельствах и разных сегментах общества, так и для разных обществ, стран и народов.
Самое, пожалуй, главное, что надо знать о морали и этических системах, – это то, что именно они лежат в основе любой социально-политической модели и ее вторичных признаков: идеологии, экономической модели, смысла и целей существования.
Юг
В России, еще в СССР, это слово наполнилось не то чтобы дополнительным содержанием, но неким смысловым оттенком – определенно. То, что юг сторона света, ясно и знают все. Но «среди народных масс» есть и распространенное обозначение Черноморского побережья и его курортных зон обобщенным словом – «Юг». «Что будешь делать в отпуске? – Поедем с женой на Юг». В простонародной среде этого было достаточно, вовсе не надо уточнять, на какой «юг» именно: Сочи, Туапсе, Ялта или что-то еще – просто Юг. И еще точнее: «на Юга́» – во множественном числе, в которое входят все эти «сочигаграевпатории». Однажды и я, сочиняя стишок, воспользовался этим обозначением, хотя ни мне, ни моим знакомым не было свойственно говорить столь расплывчато об огромном побережье.
РЕЦЕПТ
Брату Александру
Медленно стронулись.
Скоро пошли.
Бегом побежали,
мельком замелькали
Стволы и вершины,
дома и машины ―
Мой поезд понесся
куда-то
на юг.
На юге есть море, песок и черешня,
Растет кукуруза, табак и арбуз,
И жизнь там легка, и время неспешно,
И легок любой вам ниспосланный груз.
Тепло – так тепло! Даже, может быть, жарко.
Светло – хоть зажмурься от солнечных брызг.
Темно, если ночь вас окутала в парке,
Пьяно́ – если пьян, но, конечно, не вдрызг.
Говоришь, проводник, что не хватит нам угля?
Мы едем на юг! Скоро станет теплей!
И волосы станут черны, кожа смуглой,
Живот станет площе, а ноги стройней.
Мы станем моложе, красивей, смелее,
И сердце надёжней забьется и в такт.
От этого счастья мы нежно сомлеем,
