Поспорить с Гераклитом
Библиоман. Книжная дюжина
Поспорить с Гераклитом
Анатолий Омельчук. Река возвращается : Родное. – Тюмень: ОАО «Тюменский дом печати», 2009. – 320 с.: ил.
По признанию известнейшего в Сибири тележурналиста и краеведа Анатолия Омельчука, его хобби – писать о любимой Сибири, выращивать китайские розы и платонически любить женщин с тигриными глазами и каштановыми волосами. Вот и новую книгу он снабдил соответствующим посвящением: «Подари эту книгу любимой». И ещё он знает: женщины мудрее, потому что они стол вытирают, окна моют – это такое великое структурирование времени. А время и пространство он слушать умеет. «Ведь снег выпал. Кажется, первый. Это заметно – он очень какой-то осторожный. Наверное, неуловимый снег – разведчик. В разведку пошёл: достаточно ли холодно тут, на земле, где больной мальчик смотрит в окно…»
Автор послесловия Наталья Дворцова полагает, что перед нами «книга об искусстве как опыте невозможного». Можно назвать «Реку» и автобиографией: в небольших рассказах, порой рифмованных, составивших своеобразный мозаичный роман, – детство, юность, зрелость автора. И его университеты: скитания по Таймыру и Ямалу, двадцать лет салехардской жизни и почти столько же лет в Тюмени. Обращаясь к центральному образу книги, реке, автор перефразирует Гераклита: «В одну реку нельзя войти дважды. Да и не нужно. Зачем? Река возвращается».
Библиоман. Книжная дюжина
Тайна спасения
Генрих Лоцкий. Путь к Отцу / Пер. с нем. – Райхль, 2009. – 384 с. – (Выдающиеся немецкие теологи).
Немецкий философ и теолог посвящает читателей в жизнь и дела Иисуса, описывая одновременно частную жизнь и общественно-политические условия того времени и характерное для той эпохи мировоззрение. В результате перед читателем предстают новые подробности и движущие силы событий. «Никто и никогда не рассказывал историй столь необычным образом, как Иисус, – пишет Лоцкий. – У него предельная простота сочетается с исключительным мастерством изложения, поэтому его истории действуют на слушателя своеобразно: сначала кажутся забавными, но потом уже захватывают настолько, что больше не отпускают человека, надолго завладевая мыслями»…
Книга выпущена издательством, которое было основано Отто Райхлем в 1909 году в Берлине и тогда же прославилось серией «Немецкая библиотека», состоявшей приблизительно из ста томов, включавших самые значительные произведения немецкой литературы по доступным для простых читателей ценам.
«Несправедливость во всей своей форме»
Искусство
«Несправедливость во всей своей форме»
ЧЕХОВ НА СЦЕНЕ: ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ИЛИ ВИВИСЕКЦИЯ?
Этой статьёй мы продолжаем разговор о пьесах А.П. Чехова на современной российской сцене, начатый в рецензиях Б. Поюровского («ЛГ», № 37) и А. Вислова («ЛГ», № 43).
В январе 2010 года мир будет отмечать 150 лет со дня рождения человека, который дал новую жизнь понятию «драматург», автора, оказавшего значительное влияние на всё развитие театральной культуры в ХХ веке и продолжающего оказывать его в веке XXI. Надо ли говорить, что в нынешнем юбилейном сезоне количество постановок пьес Антона Павловича Чехова (и без того одного из самых востребованных репертуарных имён на протяжении многих десятилетий) будет неуклонно стремиться к бесконечности?..
Театры – как российские, так и зарубежные – в стремлении «отдать долги» великому новатору сценического языка примутся и, в общем-то, уже принялись множить число самых неожиданных прочтений и концепций, а режиссёры не будут жалеть красивых и проникновенных слов. Так, например, говоря в телеинтервью о своём приношении к юбилею, художественный руководитель Театра им. Евг. Вахтангова Римас Туминас на всю страну признался в своей любви к Чехову. Он даже объяснил, что, поступая в ГИТИС, обосновал своё стремление к театру именно этой любовью к русскому драматургу. Но вот, посмотрев спектакль, выпущенный постановщиком на академической сцене прославленного русского театра, впору вспомнить и перефразировать бессмертное: минуй нас пуще всех печалей подобная режиссёрская «любовь»…
Начиная с того самого времени, когда спустя всего четыре дня после общеизвестного провала первого представления «Чайки» в Александринке она с некоторыми поправками в режиссуре этого спектакля пережила «успех полный, единодушный» (как писала Комиссаржевская Чехову) и когда ещё через два года «Чайка» Московского художественного театра сразила и покорила думающую Россию – не один мыслитель, художник, критик пытался разгадать загадки, стремился отыскать тайну магии чеховских пьес. Сам писатель хорошо понимал необычность своей драматургии, признавался, что его коробило несоответствие ей наработанных актёрских приёмов и штампов в изображении персонажей, о которых он говорил: «они все простые, заурядные люди». Драматург восклицал «не надо театральности», он добивался от театра особого внимания к внутренней жизни человека в героях его пьес, их духовному миру. Чехов подарил театру поэзию простой жизни, её трепет, её дар прекрасного. Позже актёры Художественного театра поняли (об этом говорил К.С. Станиславский), что «нужно, прежде чем творить, уметь войти в ту духовную атмосферу, в которой только и возможно творчество».
«Дядя Ваня» Римаса Туминаса погружает зрителя в атмосферу диаметрально иного рода. На мой взгляд, точнее всего её будет определить как атмосферу ненависти. Ко всему живому, думающему, любящему и страдающему. Ведь иначе не объяснить, например, весьма специфического отношения вахтанговской Сони к каждому своему слову, которое она изрыгает из глубин нутра, произнося свои монологи и реплики каким-то чудовищным рыком, от которого леденеет душа и становится действительно страшно. Почему она рубит слова и фразы? Почему разрушает мелодику не только чеховского текста, но сам строй русской речи? И разве только одна Соня? А Елена Андреевна с её вызывающе неестественной пластикой и такой же интонацией?.. Ну разве возможно в такой придуманной стилистике сохранить настроение чеховской пьесы? Расслышать её глубинный смысл? В славянских языках музыкальность слова есть неотъемлемая составляющая, любое искажение уничтожает смысл. Об этом ещё в 1820 году писал Вильгельм Кюхельбекер: «Язык есть мысль, переходящая в явление; Что же значит мысль, не имеющая ни порядка, ни связи? Мысль без мысли».
Да, слов нет, Римас Туминас создал стильный спектакль, всё в нём подчинено единому замыслу режиссёра, и замысел этот выполнен с завидной тщательностью. Всё пронизано режиссёрской мыслью и волей. И образ в спектакле тупого и отвратительного скомороха Телегина, и претенциозная нянька Марина, и грубый циник Астров (который в пьесе, напомню, устами Елены Андреевны характеризуется Чеховым как «не похожий на других, красивый, интересный, увлекательный, точно среди потёмок восходит месяц ясный...»). И наконец, сам дядя Ваня в исполнении хорошего артиста Сергея Маковецкого. Почему он на пару с постановщиком вообразил, что живущего в провинциальной глубинке русского интеллигента конца позапрошлого столетия (образ которого в воображении Станиславского ассоциировался, между прочим, с Петром Ильичом Чайковским) надо представить сегодня этаким «маленьким человечком» a-ля Чарли Чаплин, забитым и раздавленным, но зато наделённым «лунной походкой Майкла Джексона»?
Выпускник ГИТИСа Туминас, полагаю, знает, что Чехов не выносил пошлости, что он буквально физически страдал, встречаясь с ней. Но отчего же доктор Астров так пошл, грязно-циничен, так отвратителен в спектакле? Особенно там, где речь ведут о любви?
Немного найдётся в мире писателей, кто бы так тонко понимал природу любви и умел передать напряжение чувств, охваченных высокой, всепоглощающей страстью. И Астров в чеховской пьесе, мужественный, красивый, интеллигентный, многоопытный, подпалённый огнём разгорающегося в нём чувства, ведёт с Еленой Андреевной сложнейшую психологическую игру, захватившую обоих. Негласный зов Елены Андреевны разжигает в нём страсть, даёт ему смелость завоевателя, и вот – поцелуй. Чем вызвано чувство доктора Астрова? Властью красоты («В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» – это его кредо). Но вскоре последует жестокое разочарование. «Она прекрасна, спора нет… но ведь она только ест, спит, гуляет, чарует всех своей красотой – и больше ничего… А праздная жизнь не может быть чистой» – вот его грустный вывод. Сколько глубины в понимании природы настоящей мужской страсти, сколько боли душевной и горечи сожаления, прикрытой раздражением неверия! Как понятны и резкость, и злость доктора Астрова! И всё же, читая пьесу, вы чувствуете, как огонь настоящего, влекущего чувства подбирается к вам и вы, впервые встретив прекрасные чеховские строки, навсегда запомните их и, как многие русские люди, пронесёте через всю жизнь.
