Вот ведь как получается. Поначалу читатель знакомится с "Вождем Шваброй", который крадется вдоль стен в парусиновых туфлях и притворяется глухонемым. Эта хитрость — единственное, что он может противопоставить персоналу психиатрической клиники, с которым ведет вялотекущую партизанскую войну. В финале Вождь выламывается на свободу — под скрежет металла и плеск стекла; вспоминает, что бежал громадными скачками, словно делал шаг и долго летел, пока нога не опускалась на землю. Он ставит себе восхитительный диагноз: «свободен» и принимается размышлять, куда податься: в Канаду или в Колумбию. Неплохо для того, кто еще недавно крался вдоль стен!
Между этими двумя эпизодами — пришествие и бурная деятельность рыжего трикстера, веселого бродяги Макмерфи. Поначалу пациенты лечебницы — люди, которых рыжий вознамерился вернуть к жизни, — струхнули, как ребята в классе, когда учительница вышла, а самый шебутной мальчишка начинает ходить на голове, и они ждут, что сейчас она вбежит и оставит всех после уроков. "Дурной пример" Макмерфи не только заразителен, но и целителен: в основе его эффективной терапии — непокорность, бешеный азарт и решимость драться до самого конца, о каких бы пустяках ни шла речь — игре в покер или его собственной жизни. С самого начала можно предсказать, каков будет финал: в этом мире ребята вроде Макмерфи добром не кончают…
Трагизм финала, на первый взгляд, смягчается побегом вождя и — еще до того — исходом большинства пациентов из лечебницы. Все они вырвались на свободу; для самого же Макмерфи, «перемонтированного» лоботомией, к этому моменту существует только один вариант «побега» — смерть. Его история очередное подтверждение тому, что есть множество способов умереть за чужую свободу и почти никаких шансов отстоять свою собственную. Это касается не только Макмерфи, к сожалению…
С другой стороны — драться за чужую свободу все-таки лучше, чем смирно сидеть в углу в ожидании очередной порции таблеток. Главный герой, "Вождь Швабра" — тот, кому суждено бежать прочь от лечебницы, задыхаясь от избытка свежего воздуха, — называет сильных людей «большими», а сломленных «маленькими» (из-за этого в его диалоге с Макмерфи не раз возникает забавная путаница). Гулливер у Свифта путешествует по стране лилипутов и, в конце концов, благополучно ее покидает. Волшебник и хулиган Макмерфи умудрился вернуть нескольким лилипутам — если не великаний, то нормальный человеческий рост. Не так уж много он сделал, возможно… и все же гораздо больше, чем способен сделать человек.
Как и пациенты клиники, все мы делимся на «острых» и «хроников»; как и в раскладе Кена Кизи, «острые» — обычно те, что помоложе. Подобно героям Кизи, мы занимаем свои места у стены, согласно распорядку, и время от времени даже получаем от общества "призы за сотрудничество". Слово «свобода» наверняка давным-давно исчезло бы из всех человеческих языков, если бы время от времени в нашу размеренную жизнь не вторгались мистеры Макмерфи. Поэтому все — правда, даже если этого не случилось.
1999 г.
Волею Джонатана Свифта Лемюэль Гулливер то и дело путешествовал по вымышленным странам и континентам. Кроме известных всем с детства Лилипутии и Бробдингнега (страны великанов), он побывал на летающем острове под названием Лапута и на континенте Бальнибарби, над которым эта самая Лапута, собственно говоря, парит; на острове чародеев Глаббдобдрибе, в стране говорящих лошадей Гуингнмов, в королевстве Лаггнегг и в… Японии.
Япония — единственная страна, которую можно найти и в оглавлении "Путешествий Гулливера", и на современной карте мира. Она стала странным мостиком, соединившим искореженное пространство вымыслов Свифта и привычную повседневную реальность. Забавно, что сведения, которые сообщает о Японии Лемюэль Гулливер, чрезвычайно скудны: автор подробно описывает местоположение города Касамоши, пишет, что японцы заставляют европейцев, желающих иметь с ними деловые отношения, попирать ногами распятие, да неоднократно упоминает о прочной дружбе, которая связывает японского императора с королем Лаггнегга — страны, которую выдумал сам Свифт. Собственно, почему нет? Кто его знает, японского императора: с кем он там дружит…
Все смешалось в дневниковых записях корабельного хирурга Гулливера. Его путешествие в Японию вынуждает меня полагать, что хлопальщики из Лапуты, академики из Лагадо, пережигающие лед в порох, кошмарные бессмертные струльдбруги из Лаггнегга — существа не менее реальные, чем самураи, гейши, Харуки Мураками и видеодвойка «Sony» — которая "made in Japan".
Все смешалось, и одно только можно утверждать наверняка: если вы захотите отправиться из Японии в Лаггнегг, удобнее всего будет избрать отправной точкой путешествия порт Касамоши…
1999 г.
Ночью, на спине, лицом к "другому небу"
Иногда Хулио Кортасар кажется мне ныряльщиком в сновидения: его писательский путь действительно схож с рабочим днем ловца жемчуга. Раз за разом погружался он в темную глубину и приносил оттуда добычу: то мелкий жемчуг, то пучки мокрых водорослей, то красивые, но пустые раковины, то какого-нибудь обитателя морского дна, живого, но оглушенного происшедшим. А иногда… О, иногда ловцам жемчуга везет и они приносят с собой бесценные сокровища.
Среди "крупных жемчужин" Хулио Кортасара (а он был удачливым ловцом) две мне особенно дороги: "Ночью на спине, лицом кверху" и "Другое небо". Герой "Ночью на спине…" путешествует из одной реальности в другую, чтобы, в конце концов, умереть в обеих; герой "Другого неба" совершает схожие (куда более комфортные и безопасные, но столь же необъяснимые) путешествия, пока странная способность время от времени обнаруживать над своей головой пыльные гирлянды парижских галерей не покидает его навсегда.
Финал рассказа "Ночью на спине, лицом кверху" ужасает: каменный нож жреца настигает жертву по обе стороны сна; финал "Другого неба" приносит лишь печаль, смутную, как воспоминания детства. Но это — всего лишь эмоции, на самом деле обе коды тождественны. Просто в одном случае смертный приговор приводится в исполнение немедленно, а в другом приговоренному дается отсрочка, время на то, чтобы пить мате (звучит романтично, но для аргентинца это столь же обыденно, как наши бесконечные чаепития), слушать жалобы беременной жены и размышлять о предстоящих выборах… Оба проснулись в тех снах, которые заканчиваются смертью, оба успели это осознать, оба не смогли ничего изменить.
Все так просто — уму непостижимо! Люди делятся не на умных и глупых, не на худых и толстых, не на черных и белых. Даже не на мужчин и женщин. А на тех, кто сам выбирает, в каком из снов проснуться, и тех, кто просыпается где придется. Вторых, ясен пень, больше. Мы все «вторые»…
1999 г.
Рассказ Роберта Шекли "Особый Старательский" я вспомнил, возвращаясь домой в два часа ночи: в последнее время это становится для меня обычным расписанием. У меня случилась — не минута, а примерно две-три секунды слабости, я увидел себя со стороны и подумал, что здорово смахиваю на главного героя этого рассказа, удачливого старателя Моррисона — в ту скорбную пору его эпопеи, когда он пешком, без воды, с отключенным телефоном тащился по пустыне и грезил золотыми жилами и Особым Старательским коктейлем попеременно.
Все так удачно совпало… Водитель включил магнитофон и поставил мне свою любимую песенку Барбары Стрейзанд, которая, по счастливому совпадению, оказалась и моей любимой ее песенкой. Мы мчались по ночному городу, я смотрел сквозь полуопущенные веки на мелькающие огни, слушал Барбару, чувствовал себя опустошенным и (почему-то) совершенно счастливым… Вспомнил, что кто-то из немцев, кажется, Мартин Хайнц, трактовал «рай» как возможность навсегда застрять после смерти в самом приятном из мгновений своей жизни, и лениво подумал, что если Хайнц угадал, то, возможно, было бы неплохо застрять именно в этом мгновении… А потом до меня дошло, что наша стремительная поездка, музыка и приятная усталость — своего рода разновидность "Особого Старательского", изготовленного специально для меня, с учетом моих личных сиюминутных потребностей.
Финал у рассказа Шекли самый что ни на есть счастливый. Моррисон получит уникальную возможность убедиться, что легендарный коктейль существует. Он не умрет от жажды, он найдет свою золотую жилу, избежит многочисленных идиотских ловушек и настоит на своем. Он выживет и закажет Особый Старательский.
У старателя Моррисона все будет хорошо. У меня тоже. И у вас, наверное. Все мы в одной лодке: прем по пустыне, каждый — по своей. И сколько бы с нас ни содрали, мы все равно закажем свой "Особый Старательский". Когда-нибудь…
