Надежда Крупская - Дошкольное воспитание. Вопросы семейного воспитания и быта

Надо, чтобы Советы стали для ребят чем-то своим, близким, органически спаянным с их жизнью. Тогда воспитательное влияние Советов на подрастающее поколение станет громадным.

Советский строй помогает прежде всего сорганизоваться наиболее сознательной части населения, наилучше понимающей, куда идет общественное развитие, что надо делать в каждый данный момент для того, чтобы обеспечить победу всей массы трудящихся, сорганизоваться той части населения, которая неразрывно связывает всю свою жизнь с делом трудящихся, которая внутренне наиболее дисциплинированна. Основным ядром этой части населения, организованной в ВКП(б), является передовая часть рабочего класса — его авангард.

Воспитывающая роль партии громадна.

Дело воспитателя на конкретных примерах работы коммунистов, на конкретных описаниях жизни отдельных коммунистов (Ленина, Фрунзе и других) показать, за что и как борются коммунисты, возбудить в ребятах желание и самим стать коммунистами.

Если воспитатель сумеет это сделать, он усилит воспитывающее влияние на подрастающее поколение партии.

1929 г.

Родителям часто не под силу воспитывать своих ребят. Отсюда безнадзорность, беспризорность. Мы знаем, как горька участь беспризорного. Деревня — такая, какова она еще и посейчас, — не предохраняет от сиротства и беспризорности. Родители редко относятся равнодушно к судьбе своих ребят. Немало бессонных ночей проводят они в думах о судьбе ребят своих.

За последнее время быстро стали расти и крепнуть коммуны. Коммуны организуются в хозяйственных целях прежде всего. Но новый быт уже зарождается в коммунах.

В целом ряде коммун уже серьезно становится забота о ребятах. Для малышей устраиваются ясли и детские сады. Для детей постарше — школы. И коммунары заботятся о том, чтобы была одежда, учебники, книжки, учебные пособия, завтраки, мастерские для детей коммуны. «Наши дети», — с любовью говорят коммунары. В коммунах еще мало школ II ступени. Они посылают ребят учиться в город. Школа II ступени платная еще, к сожалению. Коммуна платит за своих детей, устраивает для них общежития.

В рассказах коммунаров чувствуется все больше нечто «новое» в отношении к детям, все чаще и больше об этом становятся речи.

Недавно рассказывал один коммунар. У них несколько человек учится в городе, в школе II ступени. Уполномоченный коммуны пришел в УОНО. «Сколько мы должны заплатить за наших детей?» — спрашивает он. «Каких наших?» — спрашивает представитель УОНО. — «Детей коммуны». — «А они кто? Бедняки, середняки, зажиточные? Представь документы!» — «Они… дети коммуны!»— «Ну, иронии не строй!» Для заведующего УОНО непонятно, чуждо еще то, что уже чувствует, считает само собой понятным каждый член коммуны. И ребята растут в коммуне другие.

Общая трудовая атмосфера дисциплинирует, сплачивает их.

Те коммуны, что посильнее, держат курс на то, чтобы строить школы у себя в коммунах, чтобы в эти школы, которые под призором коммунаров, окружены их заботой, ходили дети из окружающих деревень, чтобы при школах этих устраивались общежития для живущих далеко ребят.

Это ростки нового быта. Надо помогать им всячески расти.

1929 г.

Книжка состоит из трех статей: «Детский язык», «Экикики», «Лепые нелепицы».

Она очень интересна. В ней много ценных наблюдений над детским языком и детским творчеством.

Не только язык детей, но и язык взрослых не является чем-то неизменным, раз навсегда отлившимся в определенные формы. Язык — это нечто живое, связанное с переживаниями людей, с их мыслями, с их бытом. Язык меняется постоянно. Еле-еле уловимая перестановка слов. В быстрой речи выпадает какая-нибудь буква. Новое словообразование. Языковеды могут рассказать о жизни языка, об его развитии много захватывающе интересных вещей. В языке каждого народа таится все его прошлое, все пережитое. Язык более культурных народов имеет более законченные формы, в нем, должно быть, труднее добраться до общественных корней. С точки зрения изучения языка, вероятно, интереснее язык малокультурных народностей, где связь между языком и бытом, историей народа яснее, обнаженнее. Конечно, язык меняется не только в разрезе историческом. У каждого общественного класса свой язык, язык города сильно отличается от языка деревни и т. д. Именно потому, что язык непрерывно связан с переживаниями людей, с их бытом, мировоззрением, как трудно создать искусственный язык, вроде эсперанто. Этот язык, выдуманный в кабинете, а не выросший в жизни, всегда будет нищ, всегда будет мертв, холоден, беден и жалок. В лучшем случае он годен будет для сношений, но трудно себе представить, чтобы когда-нибудь люди убеждали в чем-либо других людей на эсперанто, чтобы юноша говорил первые слова любви любимой девушке на эсперанто, чтобы мать пела своему ребенку колыбельную песнь на эсперанто. Трудно себе это представить. Международное братство народов выкуется в борьбе, сближает общая борьба, а не искусственно созданный язык.

В своих статьях о детском языке Чуковский приоткрывает завесу над тем, как овладевают языком и творят его маленькие дети. На детях, пожалуй, вскрыть процесс словотворчества легче, чем на взрослых. Связь между словотворчеством ребенка и его переживаниями вскрывается у К. Чуковского. Чуковский внимательно вслушивается в язык детей, отмечает все мелочи. Правда, предмет его наблюдений — городские ребята из интеллигентской среды; дети рабочих, дети крестьян не попали в поле наблюдения Чуковского, но и тот материал, который дается, уже наталкивает на определенные методические выводы, указывает на то, как надо помогать малышам овладевать языком. У малого ребенка еще не дифференцированы до конца реакции, одновременно выливающиеся в движении, выкриках, интонации, словах, мимике. Ребенок выражает свои чувства сразу всеми этими способами: выкриками, пляской. Его интересуют еще не слова, даже не их смысл, его интересуют пока в большей мере слоги, их сочетания, которые он выкрикивает, поет, прискакивая, бегая, махая руками. Ему необходимо как-то сочетать свои движения со своими выкриками, отсюда потребность в ритме. Все это хорошо показано у К. Чуковского. И вот педагог должен сделать вывод: пока ребенок не владеет еще как следует речью, надо дать ему всласть болтать бессмыслицу, ибо для него это такая же учеба, как и большинство естественных детских игр. С другой стороны, было бы вредно для развития ребенка искусственно навязывать ему всякую звучную, ритмическую бессмыслицу, задерживать его внимание на ней. Поэтому переполнять ими детскую литературу, заслоняя этими стихами все остальное, крайне нецелесообразно.

В статье «Экикики» у Чуковского навязчиво повторяется сравнение детских стихов, сопровождаемых прыганьем, маханием руками, хлопаньем в ладоши, радостным настроением, возбуждением, с экстазом, шаманством, с хлыстовщиной, с вакханалиями.

Может быть, до известной степени эти сравнения правильны: у первобытных народов — и это надолго остается у слоев, живущих в особенно тяжелых, полудикарских условиях — язык беден, не дает возможности выразить свои переживания, свои чувства словами, и на помощь слову привлекаются выкрики, интонация, движение, жест. Интересно с этой точки зрения поглубже исследовать слои населения, среди которых существует шаманство, хлыстовщина и пр. У нас часто, изучая сектантские движения, отрывают это изучение от изучения быта, труда, всех условий жизни охваченных сектантским движением слоев. Это никуда не годится. Надо изучать корни разных видов сектантства.

Сравнение ребячьих способов выражать свои переживания со способом их выражения у первобытных народов или отсталых слоев у автора не обосновано, а его экстатическое повторение этого сравнения может подать повод к обвинению его в том, что в слове и стихотворчестве малых ребят он видит выражение каких-то присущих ребятам религиозных инстинктов, что ли. Это неверно, по-моему. Такого утверждения нет. Особого внимания заслуживает описание стихов, сложенных малышами в помощь своему детскому труду (ношению ведра с водой).

В последней статье «Лепые нелепицы» Чуковский развивает мысль, что многие нелепицы, являются для малышей своеобразным закреплением полученных ими познаний, своеобразным образным «доказательством от противного», как говорится в математике. Малышом окружающий мир еще так мало познан, что ему доставляет бесконечную радость освоение того факта, что человек не может ехать верхом на комаре. Это радует его в такой же мере, как ученого, открывшего какой-нибудь величайший закон развития, радует наблюдение над фактами, подтверждающими эту теорию. Тут мы подошли вплотную к вопросу о сказке. Одно дело сказка как прием художественного творчества. Я считаю, что современным детским писателям надо изучать и изучать народную сказку, ибо там они могут почерпнуть массу приемов образно, художественно, близко и понятно ребенку отображать действительность. Но одно дело сказка как прием, способный сделать ребенку, читателю или взрослому слушателю сказки понятней, яснее ту или иную реалистическую мысль, тот или иной реалистический факт, а другое дело сказка как средство туманить сознание ребенка, возбуждать в нем те настроения и чувства, с которыми надо всячески бороться. Сказка вредна не как художественный прием. Вредно содержание большинства сказок. Вредно в «Крокодиле» не то, что там много «лепых нелепиц», а то, что содержание этой сказки таково, что она навязывает ребенку политические и моральные взгляды весьма сомнительного свойства. К языку ребенка Чуковский умеет относиться с тем вниманием, которое этот язык заслуживает. Вышеназванные его статьи, если отбросить некоторые скоропалительные обобщения, являются как-никак куском живой педологии, которая так нужна сейчас педагогу. Но наблюдать, как складываются у ребенка общественные инстинкты и мировоззрение, так же внимательно и бережно относиться к этой стороне детской психологии, как относится он к языку ребенка, Чуковский не умеет. Те чувства и те взгляды, которые он старается привить ребятам в «Крокодиле», вредны. Одно хорошо. Они не созвучны с мировоззрением громадного большинства современных ребят, они малопонятны детям рабочих и крестьян. Это значительно их обезвреживает.