Чем отличается двадцатый век от двадцать первого, спросите вы. Кому как не мне об этом знать. Четырнадцать лет века нынешнего пришлись на мои самые активные во всех отношениях годы. Я двигался вперед, чего-то достигал, на чем-то обжигался, но никогда не останавливался. Последние три десятилетия века ушедшего тоже не прошли даром: сформировались базовые знания, базовые принципы и базовые ценности.
Наверное, об этих ценностях и пойдет речь.
С детства я привык думать аллегориями. Так проще было познавать окружающий мир, впитывать и оценивать новую информацию, объяснять друзьям свои взгляды. Сначала все было просто: русский поэт – Пушкин, Пушкин – Онегин, Онегин – Печорин, Печорин – Лермонтов, Лермонтов – «На смерть поэта». Все, круг замкнулся. У соседей картина похожая. У нас Чайковский, Глинка, Мусоргский, затем Машина, Аквариум, Кино. У них Моцарт, Штраус, Верди, потом Леннон, Маккартни, Престли. В живописи также. Айвазовский, Серов, Поленов. Для разнообразия Левитан и Кустодиев. Красиво, понятно, безошибочно. Как сочинение на заданную тему.
Безусловно, откровения меня поджидали постоянно. И если в тринадцать «Декамерон» больше щекотал нежную душу пубертатного периода, то, наивная сегодня, но такая призывная в те годы «Ардабиола» Евтушенко заставляла задуматься о моем мужском предназначении. Я был еще школьником, когда в наш дом попал невесть откуда взявшийся альбом Иеронима Босха. Книжка эта казалась крамолой и отрицанием, бунтом на корабле и подрывом устоев. Но визуально мне все понравилось, даже открылся некий смысл, скорее всего, отличный от изначального посыла сумасшедшего гения и мнения докучливой критики. Глаза открывались шире, уши слышали больше, взгляд устремлялся дальше, а пытливый ум усваивал новые истины с аппетитом голодного кутенка.
Дальше – больше.
Понятные и политкорректные Джо Дассен и Луи Армстронг уступили место замороченным Deep Purple и Pink Floyd. Откуда-то взялись совсем не советские по подаче и настрою Шнитке и Губайдуллина. Вернувшаяся из Парижа Плесецкая показала нечто отличающееся от привычных па и па-де-де. И сразу вступила в конфликт с Большим театром. Но меня это волновало меньше всего, мне Майя Михайловна всегда казалась прекрасной.
Снова зачастив в музеи, я не пересматривал хрестоматийные шедевры великих русских, больших голландских или гениальных итальянских мастеров, а, скорее, выискивал и открывал для себя поначалу не до конца понятные, но от того еще более притягательные работы Ван Гога, Тулуз-Лотрека, Пиззарро. И даже неизвестно откуда взявшихся в Союзе Шагала и Пикассо.
Годы постепенно расширяли географию моих поездок. Я стаптывал в кровь ноги, прокладывая маршруты по европейским музеям и галереям. Будучи совсем взрослым и давным-давно состоявшимся, я превращался в юного мальчишку и искренне радовался свежим краскам и новым открытиям. Д’Орсэ в Париже, Альбертина в Вене, Вальраф и Рихартц в Кельне, Шагал в Ницце… Мои понятия об абсолютном изменились кардинально. И если всего двадцать лет назад я буквально навзрыд смеялся над странными творениями Пикассо в музее близ площади Вож, то спустя несколько лет уже гонялся за ним по всей старушке-Европе.
Музыка. Когда-то я наивно полагал, что музыка бывает двух видов: классическая и популярная. К первой смело относил оперы, симфонии, оратории и сонаты. Ко второй – поп, рок, диско, бит… Но к чему тогда отнести оперетту или джаз? Или тех же Pink Floyd? И только наслушавшись и насмотревшись на Больших музыкантов, я сделал для себя очередное открытие: бывает или музыка, или не музыка. Стиль не имеет никакого значения.
Так я приобщился еще к одному ни с чем не сравнимому удовольствию – ездить на первоклассные концерты. Я слушал Нетребко в консерватории, парижской опере и на Красной площади… Отрывался в Монте-Карло под Элтона Джона, Скорпионс, Рамаццоти и Пинк… Там же, но уже во дворе княжеского дворца, присутствовал на концерте Филармонического оркестра Монако… Неповторимый Андрэ Рье в Кельне, Штраус и Моцарт в Вене. Zaz в Париже и Земфира в Лужниках…
Я могу себе позволить захлебываться в восторге от Парижа и при этом не любить Версаль, влюбиться с первого взгляда в Эдинбург и более чем спокойно относиться к Лондону, испытывать неприязнь к духоте, но при этом жить в Москве…
Как-то я услышал брошенную мне в спину фразу: наверное, он легко живет, раз швыряет деньги направо и налево. Стало обидно. Потому что живу я как раз не легко. Мне непросто зарабатывать, но не сложно тратить. При этом я всегда делаю то, что считаю нужным и правильным, без тайных умыслов и подспудных расчетов. Просто мне сначала нужен воздух и лишь потом – пища. Мои вечные ценности значительно дороже денег, мои базовые принципы значительно крепче формальностей, мои дела значительно важнее моих же слов. Наверное, потому что мне есть на что опереться.
Чтоб я так жил, скажет завистник. И окажется прав.
You are welcome! Я поделюсь, подвинусь, приму. Только присоединяйся!
А. С. Пушкин, увлекшись сочинением «Онегина», забыл написать вступление. Он исправился, когда замысел был воплощен, и осталось лишь соблюсти приличия.
У меня получилось наоборот. Задумав поделиться мыслями о том, что внуки хиппи стали хипстерами, дети панков – гламурными падонками, а последователи митьков – почитателями Любарова, я увлекся описанием своих собственных пристрастий. А выбор, как всегда, предельно прост. «Что такое хорошо, а что такое плохо» у каждого свое. И я не пытаюсь противопоставить сегодняшнее и вчерашнее, зудя воспоминаниями о несостоявшемся будущем. У меня как раз все получилось, получается и, надеюсь, будет получаться впредь. Но выползая из собственной скорлупы, не могу не замечать происходящего вокруг. Хамство на дорогах, плевки в подъездах, игнорирование обычных, казалось, правил приличия, нежелание читать и, как следствие, неумение грамотно писать. Бесконечные сериалы по центральным каналам и «фанерные» концерты собирают беспрецедентные аншлаги. Интернет из средства превратился в цель, плагиат в науке, искусстве и моде стал нормой.
Происходящее на мониторе компьютера или на экране смартфона просочилось за пределы электронной памяти и подобно паразитам прочно засело в мозгах. Вышедшие пять лет назад и показавшиеся мне глупой шуткой «Суррогаты» превратились в сегодняшнюю реальность. Небритый парень, подаривший миру «Пятый элемент», «Леона» и «Голубую бездну», в муках рожает «Люси», искренне надеясь, что нам понравится. Правда, о какой искренности можно говорить, когда у тебя в производстве одновременно семь картин?
У моей бабушки одним из самых страшных ругательств было слово «некультурный». Это не столько звучало укоризной, сколько многое объясняло. Жаль, что сегодня аргументы уже другие.
Не прошло и полжизни, как сменилась целая эпоха.
Настало время поколения СУБ.
Прописная истина не требует доказательств. Она как аксиома – всегда была, есть и будет.
Ее нельзя купить или продать, соответственно, она ничего стоит. А раз не стоит, значит, не ценится. Не потому ли у нас слов – много, а дел – мало?
Об обществе принято судить по сложившемуся в нем отношению к старикам и детям.
Это только сегодня ты взрослый, сильный и успешный. Но каких-то 20, 30, 40 лет назад ты был маленький, слабенький с неочевидными перспективами ребенок. Главные люди в твоей жизни, они же – первейшие защитники, всегда были рядом: мама, папа и, безусловно, бабушки и дедушки. Первые уроки, первые достижения и первые наказания – почти все связано с домом. Семья – первое общество, членом которого тебе посчастливилось стать.
Пройдет еще 20, 30, 40 лет и ты превратишься в старого, не всегда здорового и, к сожалению, чаще одинокого человека. Маленькие радости от общения с близкими будут перемежаться с бессонными ночами и многочасовыми сидениями перед телевизором. Наверное, к тому времени ты не потеряешь навыки пользования интернетом, и тогда сеть станет твоим новым обществом, источником информации, доктором и другом.
И только находясь в середине пути, начинаешь понимать самые простые вещи: нельзя стать лучше, чем тебя воспитали в детстве, нельзя получить больше, чем отдал сам, нельзя дела заменить словами.
Старики и дети – вот она, наша лакмусовая бумажка. Проверка на совесть и на вшивость.
Чужие старики и дети – это лакмусовая бумажка для всего общества. Пока не поймем это, будем жить так, как заслуживаем, пытаясь ненадолго укрыться в доме, который построили сами.
Давайте по поводу и без повода поднимать бокалы за успехи детей и здоровье стариков!
Давайте заботиться о тех, кто еще слаб или уже слаб.
Давайте видеть в чужих своих, а не наоборот.
Давайте…
Но сегодня я хочу сказать слово за тех, кто без нас беззащитней самых маленьких и беспомощнее самых старых.
