Максим ЗАМШЕВ
Александр АНТИПОВ
Прорастая в детство
* * *
Милая, это глупость,
Что я умру,
Даже когда я стану
Неосязаем.
Старые фото
Волей-неволей врут,
Но существуют
Вместо своих хозяев.
Старые фото
Передают черты
И никогда о будущем
Не пророчат.
Вспышка мигнула –
И по привычке ты
Замер в попытке
Собственного бессрочья.
Вот бы, как рану,
Память перевязать,
Сделаться копией
Мальчика с фоторамок,
Где у него
Честнее моих глаза,
Где вспоминать о прошлом
Смешно и рано.
Перед собой когдатошним
Я стою,
Осознавая: Боже,
Как время тонко!
Дети, взрослея,
Больше не узнают
Даже самих себя
На потёртых плёнках
И примеряют тени
Своих отцов,
Чтобы отцы всегда
Оставались живы.
Наша планета –
Чёртово колесо
С функцией
Обновления пассажиров.
Но, прорастая в детях,
Как новый сад,
Мы не сойти с неё
Получаем шансы.
Милая, это глупо –
Держаться за
Тех, кто не стал бы сам
За тебя держаться,
Тех, кто на старых фото
С тобой заснят,
Но от кого осталась
Живая пустошь.
Милая, я прошу до крика –
Держи меня,
Чтобы я верил в то,
Что ты не отпустишь.
Сердце возьми
И фото мои возьми,
Чтобы на фоне
Самых бедовых бедствий
Мы, как сады листвой,
Поросли детьми,
Как горизонт в закат,
Прорастая в детство.
Нам умирать с тобою –
Вообще никак,
Даже когда закружится
Старость вальсом.
Наша прямая суть –
Не застыть в веках,
Но продлеваться, милая,
Продлеваться
Вдоль поколений
Звуком имён своих
В детях,
что нашу молодость
Подобрали,
И узнавать себя,
Узнавая их
На отпечатках будущих
Фотографий.
* * *
В объятьях ламповых огней
В подземной клетке перехода
Играет парень о войне
На трёх аккордах.
Сползают пальцы по струне –
За уходящую эпоху
Играет парень о войне.
Играет плохо.
Гитару дёргая свою,
Поёт неряшливо, нетрезво.
Не так, как теноры поют
Под гром оркестра.
Иначе скажут – «без огня»,
Законы музыки нарушив.
Но отчего же так меня
У горла душит?
Конечно, кто-нибудь другой
И лучше спел бы, и умелей.
А так под Курскою дугой,
Наверно, пели.
Серёга, Ваня и Петро,
Которых время обезличит,
Шагают в марше этих строк
Не канонично:
Едва выдерживая строй,
Так не похожи на героев.
А завтра Ваню и Петро
Фугас накроет.
На их могиле без креста
Не отыскать имён и званий.
Две похоронки, два листа –
Петро и Ваня.
Не в масть войне красивой быть –
Она имеет привкус рвоты.
И значит, должен говорить
Об этом кто-то.
Я не глотал свинец, и мне
Не плюнут в прошлое потомки,
Что ни черта о той войне
Не знали толком.
Здесь не салют, не ордена.
Но в переходе, в частоколе
Огней пропетая она –
Правдивей, что ли.
До перехода сузив мир,
Я повторяю, память раня,
Что всей страной сегодня мы –
Петро и Вани.
Их кровь сегодня – кровь моя.
Я ленинградец, киевлянин,
Я белорус, я русский, я
Смертельно ранен.
И ощущаю всё верней,
Что паренёк, срывая горло,
Играет нынче обо мне
На трёх аккордах.
АРС-ПЕГАС (Арсений МОЛЧАНОВ)
Заходит в порт лихое судно
СОБАКА
я увидел в метро картину дурацкую:
собаке наступили на лапу в толпе,
переходил с Боровицкой я на Арбатскую
и думал, конечно же, о тебе.
собака села на платформу уныло,
но, увидев поезд, завиляла хвостом
и резвой трусцой в вагон заходила.
я пошёл к переходу и думал потом:
собаки и люди похожи как будто бы.
и даже не знаю я почему,
верю, что едет собака в Бутово
к псу любимому своему.
ТОЛЬКО
Супермаркет «АТАК»,
Супермаркет защит.
Коль теперь всё не так –
Не взыщи, не взыщи.
Не бреди вдоль дорог,
Не сжимай кулаков,
Если где-то есть Бог,
Он не любит лохов –
Абсолютно один,
Обратившийся в дым, –
Ты его не суди,
И не будешь судим.
Поцелуй светофор
И шлагбаум обними,
Не вступай в разговор
Ни с какими людьми.
Не надейся на свет,
Но и тьмы не страшись:
Ада нет. Рая нет.
Только смерть есть и жизнь.
ЕЖЕСЕКУНДНО
Я жду тебя ежесекундно,
Я жду тебя ежевечерне,
Заходит в порт лихое судно,
Маршрут прокладывая верный.
Перечитал я Марка Твена,
И вдоль столичной Миссисипи
Иду в снегу я по колено,
А снег всё сыпет, сыпет, сыпет.
В метели прячутся флешбэки,
И им не скажешь: «Вы всё врёте!»,
Я – твой Том Сойер перед Бекки
В квартире в центре или в гроте,
Я снова множу поцелуи
С тобой – я возвожу их в куб,
И вьюгу утреннюю злую,
И эту светлую тоску –
Люблю безмерно, безрассудно,
Стерплю уколы будней-терний,
Я жду тебя ежесекундно,
Я жду тебя ежевечерне.
МЕДОВОЕ
Я сыплю стихами, словно драже
Бросается сытый малыш,
Я сыплю стихами в крутом вираже,
Который иллюзия лишь.
И рифмы, как сыпь, застилают чело,
И Бог зарядил судьбомёт,
И если бы я уродился пчелой,
То вряд ли я делал бы мёд.
Я вышел бы прочь в пчелиный чил-аут
И пил бы всю ночь напролёт.
Наверное, я потому не пчела,
И жизнь моя, в общем, не мёд.
СИЛЬНЕЕ
Осень когтями вороньими
Срывает листву-иргу,
Ты и любовь – синонимы,
Иначе сказать не могу.
Вряд ли нас объегорит
Перемена слагаемых мест
В сумме всех аллегорий,
Аллюзий и антитез.
Лает ноябрь-стаффорд,
Брызжет снежной слюной,
Ты сильней всех метафор,
Потому что со мной.
ПО ПОЛКАМ
Поэзия – не грязь на одеяле
И не сплетенье юных потных тел,
Поэзия – когда тебе не дали
Того, чего действительно хотел:
Любви, богатства, пониманья, славы –
Ты заперт в одиночества вольер.
Поэзия – что твой язык шершавый,
К качелям примерзавший в январе.
Поэзия не терпит отлагательств,
Заснёшь – и канет стих в небытие.
Поэзия сильнее всех ругательств,
Когда ведут беседы о тебе.
Поэзия расставит всех по полкам,
И будут счастливы – и гений, и простак.
Идёт в саду поэзии прополка:
Я – самый крупный и назойливый сорняк!
…пусть вырвут с корнем гулкого поэта,
Но он успеет бросить семена!
И знайте, на обломках интернета
Светиться будут наши имена!
Почему «Оттепель»?
Общество / Общество / Взгляд
Теги: Илья Эренбург , оттепель , реформа
Многие помнят, что повесть Эренбурга дала имя хрущёвским реформам, но содержание произведения большинством забыто напрочь
Мне всегда хотелось прочитать «Оттепель» Ильи Эренбурга, но времени не выпадало, а недавно нашла её в интернете. Сразу скажу: повесть показалась слабенькой, скучной. Персонажи неживые, сюжет высосан из пальца. Естественно, возник вопрос: почему именно эта вещь дала имя целому историческому периоду?
И захотелось посмотреть, как встретили «Оттепель», когда она была опубликована, что о ней писали. Неужели она вызвала восхищение?
Повесть вышла в мае 1954 года в «Знамени». Одним из первых откликнулся на неё Константин Симонов. В то время он был на пике популярности, вторым человеком в руководстве Союза писателей СССР, возглавлял «Новый мир».
Константин Симонов опубликовал большую статью «Новая повесть Ильи Эренбурга» в двух номерах «Литературной газеты» (№№ 85, 86 от 17 и 20 июля 1954 года). Вот что он говорит о сюжете: «Рассказанная в повести история Лены Журавлёвой и проблемы, связанные с ней, заслуживают внимания. Эренбург повествует о том, как молодая женщина, учительница, ещё студенткой вышедшая замуж, постепенно начинает понимать, что её муж превратился в карьериста, равнодушного к людям и даже готового переступить через их интересы и права ради своей карьеры. Лена Журавлёва уходит от мужа, забирает ребёнка, начинает самостоятельную жизнь, и писатель утверждает право на её этот шаг; нравственная деформация Журавлёва разрушила их любовь, семью, и дальнейшая совместная жизнь двух чуждых друг другу людей перестаёт соответствовать нормам социалистической морали. Наряду с этим, создавая отрицательный образ Журавлёва, оказавшегося на посту директора завода, Эренбург законно спрашивает: да может ли руководить людьми человек, не любящий их, человек, кощунственно прикрывающий нежелание заботиться о людях якобы государственными интересами, то есть начисто не понимающий этих государственных интересов? И отвечает: нет, не может!»
