Народ угомонился. Люди поверили. А немного погодя внимание «электората» отвлекли политическим шутовством с кровопусканием: боевики учинили мордобой депутатами парламента. На этом фоне случай с убиенным агнцем показался заурядной бытовухой. «Дело Матюшкина» списали на перестройку, которая, безусловно, потребует жертв ради прекрасного завтра. Имя Димы помянул на сороковины только настоятель храма св. Прасковьи о. Петря, отслужив по рабу Божьему безвременно убиенному заупокойную молитву. А сколько за истекшие полтора десятка лет погибло и безвестно кануло в вечность невинных душ? Им и счета нет.
И снова странный парадокс. Поименно известны жертвы, но остаются безвестными закулисные злодеи. Ловят и сажают за решетку разную мелкую шушеру. Не зря молвится: общий бал «правит Сатана», а в миру зло творят его подручные — бесы, бесенята. Собственно, то же самое печалило и фрателя моего Гицу. Вечная ему память.
Всяк задается вопросом: откуда бесы и бесенята берутся? Да из жизни. Поговорите с врачом-инфекционистом, он доходчиво объяснит и популярно расскажет. Окружающий мир, все жизненное пространство переполнено болезнетворными бактериями, вирусами. Живут они и внутри нас, в полудремотном состоянии. Достаточно легкой простуды, перегрева или же пережить нервную встряску, неприятность (стресс), нарушается гормональное равновесие, возникает внутриклеточный диссонанс. Тут же подымает голову, как говаривали наши бабушки, лихорадка, горячка. Похожее наблюдается и в обществе. У криминалистов на то имеется соответствующее выражение: преступность подымает голову.
Гнусь, всякая нечисть боятся света, огня, они забиваются в уголки, щели. Подличают исподтишка. Но едва в жизни возникают колебания, зуд, подвижки, когда государство занято больше собой, о подданных не радеет, тогда из щелей и вылезают мошенники, авантюристы, проходимцы, злодеи-душегубы и прочие гадостные элементы. В сумятице и неразберихе истошно вопят о своих некогда утраченных правах! Хотя большинство из них — отпетые уголовники. Но выдают себя за жертвы прошлого режима. Ну и руководствуясь новой политической конъюнктурой, начинают активно сотрудничать с новой администрацией. Ей же того и надо. Потому-то современный режим народ, безо всяких натяжек, называет криминальным.
По пути из Рышкан в Кишинев у нашей «Волги» не выдержала передняя подвеска. Автомедонт Иван Видрашку осторожно свернул с трассы, и мы впритруску добрались до села Лядовены. В колхозной мастерской охромевшей легковушке вправили суставы. Этого показалось мало. Дело-то к ночи, а до стольного града еще полторы сотни верст.
Возник экспресс-план. Неподалеку, в Бельцах жил двоюродный брат нашего Ивана. Он механик на автобазе, значит, нашей машине будет оказана техническая помощь на должном уровне. И бесплатная. Я же пока погожу в Лядовенах.
Просто решился и вопрос насчет ночлега. Конторские работники заявили: лучше места, чем у бади Григория Стойки не сыскать.
Это оказалась настоящая цитадель. Возвел ее дед нынешнего деда, тоже Григорий, — мужик решительный, дальновидный. С компанией парней-женихов отправился он в Голландию строить морезащитную дамбу возле города Хелдер. Работали как черти. Двое сломались, заболели и померли. Трое сбежало. Григорий Стойко выдержал до конца контрактный срок и возвратился на берег Реута с мешочком серебряных гульденов. Через два года справил новоселье в собственном доме.
Мы расположились под старым орехом. Густая листва, непробиваемая вечерними лучами солнца, осеняла двор зеленым шатром. Сидели за круглым дощатым столом, покрытом белой скатертью.
Оказалось, мы с Григорием Павловичем годки, что создало сразу же атмосферу полной душевной взаимности.
За столом сидели только вдвоем, а обслуживали нас аж три фемеи (женщины). Командовала Надежда (крестная), ей помогали невестка старшего сына Валя да соседка-вдовушка Иляна. Как я догадался, за крепеньким еще дедом приглядывали три ангела, облегчая жизнь вдовца.
— Фиць сэнетошь![6] — глухо клацнули граненые стаканы, до краев наполненные розовым вином.
Уже до того, как переступить порог этого дома, я знал, что хозяин — садовод. Да непростой, а божьей милости. Более того, это родовая профессия всех Стойко.
— Наш тату вывел персональный сорт чернослива, — доложил мош Григорий. — А мы, разгильдяи, не смогли его уберечь и размножить. Зато вот хороший колхоз, — прибавил как будто ни к селу, ни к городу.
Для человека постороннего это было сложновато. Однако нутром газетчика я чувствовал: тут кроется пружинка занимательного сюжета. И откровенно говоря, боялся вспугнуть фортуну: ни о чем не расспрашивал, не торопил. Заодно выяснилось, что произрастали-то мы в одной местности.
ВЗГЛЯД КОЛХОЗНИКА СТОЙКО НА ОТДЕЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ
— В октябре месяце сорок пятого года к нам в класс пришел в военной гимнастерке, украшенной орденами и медалями, учитель-фронтовик Иван Федорович. Имел он уроки по истории, по астрономии и военному делу. Ребята и девчонки его боготворили, готовы были идти за ним в огонь и воду. О чем бы не рассуждал он, хотелось и нам повторять. Обычные слова, которые срывались с его языка, казались особенными. До сей поры из башки не выветрились. Ты, наверное, думаешь: «Ну дядько заливает!» Могу доказать, пожалуйста. Иной раз гляну на небо, само собой с языка срывается, когда-то сказанное на обычном уроке по астрономии: «Млечный путь, который мы видим ночью, состоит из бесчисленного множества звезд».
Наконец мош Григорий дух перевел. Успокоившись, продолжал:
— Теперь уж так не говорят и не пишут не только в селе, а и в больших городах. Вот еще послушай, уже с другого урока: «История — великий учитель. К сожалению, люди небрежные ученики». Бездна мудрости. Помянем же школьного мудреца.
За покойников не чокаются. Мы просто подняли стаканы. Вино уже было другое: почти черное, терпкое. Соответствовало оглашенному тосту.
Я понял: Григор Стойко сел на любимого конька.
Меня поразила эрудиция простого селянина. Его трезвый, не замутненный политикой взгляд в прошлое.
— Молдова, — профессорским тоном сказал дядька, — одно из старейших государств Европы. Миру известно с двенадцатого века. Расцвета своего достигла при государе Стефане чел Маре. Теперь вот некоторые, — был сделан акцент на последнем слове, — ординарное вино пробуют разливать по бутылкам с красивой этикеткой. И пишут: «Марочное». Не солидно. Жульничество. И даже подлость. Меня же беспокоит не только это, а и другое. Теперь вот слышно: Молдова вроде б должна образовать со своей соседкой Румынией одно целое, приняв даже ее имя. У меня сразу вопрос: почему? Мне говорят: «Так будет лучше, потому как Румыния — видное государство в Европе». Они что, считают нас дурней себя! Как-никак мы историю тоже проходили. И Библию читаем, а там сказано: «Каждому выдается по заслугам его». Как садовод, я могу и свое добавить: «На дичке не родится золотое яблочко». Нужна, понимаешь, порода.
Куда клонил лядовенский Нестор? Ждать пришлось недолго. По памяти названа была еще одна дата: 1862 год. Это та самая точка отсчета, когда после Крымской войны на географической карте появилось новое государственное образование под названием Румыния.
— Так что к чему господа политики собираются пристегивать? Лошадь к хомуту или хомут к лошади?
Специально историю этого региона я не изучал, но знаю, она весьма драматична. Местами трагична. Скажу больше: в самом воздухе Молдовы улавливается дух печали, грусти. Вслушайтесь в «Дойну» — это же сплошное рыдание. По сути, гимн нации. А сколько чувств и мысли вложил русский гений в две поэтические строки:
Сия пустынная страна
Священна для души поэта.
Оказалось, что мой новый приятель знал сей стих и находил его «захватывающим сердце молдаванина».
Колесо истории безжалостно прокатилось по живой плоти рода Стойко. В огне Первой мировой войны сгорел простодушный бадя Васыл. Пал от пули русского солдата, ибо по воле рока сражался на стороне короля Фердинанда.
Горькая участь постигла и следующую ветвь.
— Наш тату откупился от мобилизации, — продолжал хронику своего рода Григор. — Сунул военному комиссару тысячу лей, для чего пасеку продал. Когда же вернулись советские войска, добровольно явился на призывной пункт и дошел с боями до Австрии. Медаль имел «За взятие Вены». Вон лежит в шкатулке. А тату давно уже в земле.
Возле ворот притормозило авто. Я подумал: наверно, Иван за мной пожаловал. Хозяин спокойно проговорил:
— Не иначе, как наш Борис.
Послышались возбужденные голоса, торопливые шаги. Обе половинки дверей распахнулись — и в касу-маре ввалился богатырь в яркой тенниске, которая едва не трещала на груди.
