Незадолго до наступления срока, который должен был развеять все наши сомнения, в Витебск прибыли генералы Беннигсен, Армфельдт и Корсаков, а также сенаторы Ланской и Новосильцев. Такое собрание из выдающихся военачальников и государственных деятелей, которое в любое другое время составило бы для любого из нас самое приятное общество, позволило нам лишь поделиться своими оценками, опасениями и надеждами.
Мне, наконец, стало известно, что 14 июля русская армия оставила Дрисский лагерь и перешла через Двину, что 6(18) июля главная квартира переехала в Полоцк, а армия расположилась лагерем поблизости от этого города у витебской дороги, что в тот же день 6(18) июля император Александр из своего лагеря близ Полоцка обратился с двумя воззваниями к жителям Москвы и что после этого он покинул армию и отправился в Москву, куда прибыл 11(23) июля.
Через адъютанта генерала Барклая нам стало известно, что 19 июля первый кавалерийский корпус покинул Полоцк и направился в сторону Витебска, и что на следующий день уже вся армия начала отход в том же направлении.
Наконец, 11(23) июля мы стали свидетелями вступления армии в Витебск, где генерал Барклай собирался разместить свой штаб.
Только после этого жители этого города, которые доселе находились в постоянной тревоге, обрели былую уверенность и стали свидетельствовать огромную радость. Это чувство искренне разделялось всеми теми, кто не знал о положении дел после перехода французов через Неман, и кто видел в сосредоточении русских войск в Витебске последствие сложного плана, который позволит успешно атаковать врага.
Мы видели, как почти весь день армия переправлялась по мосту. Похоже, что в ней было около ста тысяч человек, воодушевленных единым боевым порывом. Огромная толпа зрителей, привлеченных со всех сторон вступлением войск, наблюдала за его прохождением по улицам Витебска не только с восхищением, но и с удовольствием и энтузиазмом. Военные не могли не вызвать у них чувства доверия, так как солдаты пели веселые песни и внушали радостное настроение. Они надеялись, что больше не придется отступать без боя и они дадут решительное сражение врагу, в победе над которым они не сомневались.
Однако неприятель не заставил себя ждать. После того как русские оставили Дрисский лагерь, французы продолжили свое продвижение вперед, не упуская из виду перемещения русских войск.
12(24) июля в Бешенковичи, что в сорока верстах от Витебска, где уже стояли кавалеристы генерала Нансути, вошел корпус вице-короля Евгения. Он тут же приказал навести мост через Двину, но баварская бригада легкой кавалерии, не дожидаясь окончания сооружения моста, перешла реку вброд с целью сбора разведданных, на основании которых чуть позже Наполеон, лично прибывший на правый берег, выдвинул свои аванпосты на восемь верст вперед от Бешенковичей. Убедившись, что он не смог обойти левый фланг русской армии, основные силы которой были перенаправлены на Витебск, Наполеон принял решение продолжать свое продвижение по левому берегу Двины. Тем же вечером Нансути с двумя дивизиями и полком легкой пехоты был направлен к д. Будилово. Гвардия и корпуса Нея и вице-короля стали перед Бешенковичами, куда Наполеон перенес свою главную квартиру.
Я упомянул о всех этих передвижениях войск только для того, чтобы показать, какое положение занимал Наполеон, когда Барклай со своей армией находился в Витебске. В то время нам об этих передвижениях не было известно, и я был немало удивлен, когда 13(25) июля услышал канонаду, вызвавшую у меня любопытство, поскольку мы полагали, что французская армия находится на значительном удалении. В компании нескольких друзей я отъехал на пару верст от Витебска, и удивление мое возросло еще больше, когда я увидел направлявшуюся в сторону города колонну из сотни пленных голландцев и французов и обратил внимание на то, что канонада, вместо того чтобы ослабевать, становилась все громче, хотя казалось, что она удаляется. Не было сомнения в том, что сражение не очень серьезное, но и было очевидно, что французские аванпосты, приблизившиеся довольно близко к Витебску, отброшены и вынуждены отойти к основным силам.
Встретившийся мне генерал Уваров, а также возвращавшиеся в город офицеры заверили меня, что то была простая стычка аванпостов. Я вернулся в Витебск, теряясь в догадках и размышляя над столь близким расположением врага, которое казалось мне невероятным.
Однако 25 июля на протяжении всего дня вплоть до самого вечера мы наблюдали вереницы повозок с ранеными, как русскими, так и неприятельскими, а также большое количество пленных. Это говорило, что дело оказалось гораздо серьезнее, чем представлялось поначалу, но мы не смогли узнать ничего, кроме того, что сражение было очень упорным как с одной, так и с другой стороны, что были большие потери с обеих сторон, что погиб русский генерал, что было ранено много офицеров, и что сильно отличился находчивостью и отвагой командовавший русскими генерал граф Остерман-Толстой.
На следующее утро я явился к генералу Барклаю, чтобы выяснить, собирается ли он и дальше стоять в Витебске, и показал ему письмо обер-гофмаршала графа Толстого, который от имени императора предписывал мне оставаться в этом городе вплоть до нового распоряжения. Барклай откровенно сказал мне, что еще не знает, что будет делать, так как это зависит от действий, которые предпримет неприятель. Он также добавил, что его нерешительность и неуверенность относительно дальнейших действий объясняется неведением насчет продвижения князя Багратиона и места нахождения его армии. Он посоветовал мне отправиться в Петербург, где, как он полагал, я найду императора после его возвращения из Москвы.
На мое решение уехать как можно скорее из Витебска повлияло то, что жители окрестных деревень, которых прибытие Барклая успокоило и привлекло в город, уже накануне стали поспешно покидать его, а отъезд коренных жителей города стал почти все– общим.
Вначале я отправился в Сураж, где собирался дождаться новостей из главной квартиры. Дорога от Витебска до Суража на расстоянии около двадцати верст была забита повозками, фурами и всевозможными экипажами еще больше, чем дорога от Вильны. Следуя друг за другом, и тесня друг друга, этот торопящийся поток выстроился в три колонны, не считая тех, кто шел пешком, либо ехал верхом.
Остаток дня 14(26) июля прошел в ожидании новостей о продвижении двух армий. 27 июля в два часа пополудни прибывший офицер штаба рассказал нам, что генерал Барклай выступил вперед с решением дать сражение, и с этой целью его войска в ночь с 26 на 27 июля заняли позиции, но после того, как прибыл адъютант князя Багратиона с сообщением о передвижении его армии, Барклай поменял свое решение, и чтобы осуществить соединение двух армий, решил отступать в направлении Поречья.
Несколько часов спустя я выехал из Суража по дороге на Петербург. К вечеру я переправился через Двину на лодке и по причине чрезмерной жары продолжил свой путь ночью, не предполагая, что могу встретиться с опасностью по ту сторону реки. Правда, на некотором удалении от Суража среди ночного мрака я увидел яркий огонь страшного пожара. Как я позже узнал, то горели подожженные склады соли. Но я не предполагал, что на правом берегу Двины могут находиться французы, поскольку все войска должны были располагаться по левую сторону реки.
Когда утром 28 июля я заканчивал свой завтрак в Усвятах, что в нескольких лье от Суража, сюда нагрянул гражданский губернатор Витебска, который, сменив лошадей, тотчас же отправился в дальнейший путь, посоветовав мне сделать то же самое. Без лишних вопросов я последовал его совету и в тот же день узнал, что отряд французов подошел к Усвятам и был на той самой почтовой станции два часа спустя после моего отъезда.
Я прибыл в Петербург в один день с императором, который вернулся из Москвы.
Хотя прошло всего шесть недель после моего отъезда, я увидел в столице империи много перемен. Самая разительная заключалась в том, что пропали французские приверженцы. Напротив, ненависть к тем, кто представлял эту нацию, и презрение к почитателям Наполеона росла в обществе по мере успехов вражеской армии. Успехи эти безмерно преувеличивались, так как никто не мог предположить, что огромная русская армия может оставить Витебск, а французы перейти через Двину и Днепр без решающего сражения, результат которого, как полагали, был не в пользу русских.
Воззвания императора Александра к жителям Москвы, его поездка в старую столицу и речи об опасности, в которую ввергнуто отечество, а также его неожиданное возвращение в Петербург только увеличивали беспокойство и тревогу.
Все, кто знал о богатейших ресурсах России и преданности ее народа, способного на любые жертвы ради веры, царя и отечества, не сомневались в том, что рано или поздно планы Наполеона потерпят крах, но очень многие испытывали страх и полагали, что ничто не сможет остановить французов в их продвижении на Петербург.
