Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2

Перевод осуществлен по:

MÉMOIRES DE MICHEL OGINSKI, Sur la Pologne et les Polonais. Depuis 1788 jusq’à la fin de 1815. Tome troisième. PARIS, BARBEZAT ET DELARUE, ÉDITEURS, Rue des Grands-Augustins, № 18. GENÈVE, MÊME MAISON, RUE DU RHÔNE, № 177. 1827.

MÉMOIRES DE MICHEL OGINSKI, Sur la Pologne et les Polonais. Depuis 1788 jusq’à la fin de 1815. Tome quatrième. NOUVELLE EDITION. PARIS, TENRÉ, LIBRAIRE, Rue du PAON № 1. 1833

© Базаров В. И., Казыро Л. А., перевод на русский язык, 2016

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2016

Читатели уже знакомы с первыми двумя томами моих мемуаров. Приняли их не только снисходительно, но и вполне доброжелательно, на что я и не смел надеяться.

Все рецензии в газетах были благосклонны как к сочинению, так и самому автору, а редакторы, стараясь привлечь внимание читателя к первым томам, не поскупились на лестные отзывы и подчеркивали правдивость, беспристрастность и сдержанность изложения. То была похвала, которую я ждал и, как мне казалось, заслуживал, поскольку в своей работе никогда не изменял этим принципам.

Те немногие газетчики, что упрекнули меня за энтузиазм по отношению к императору Александру, еще не были знакомы с полным текстом моих воспоминаний. Их продолжение вышло с задержкой по причине моей тяжелой и долгой болезни, помешавшей своевременно завершить работу. Нисколько не сомневаюсь, что после прочтения всех томов, меня поймут верно.

Во второй части мемуаров найдутся объяснения причин моей привязанности к Александру и того доверия, которое вызывало его отношение ко мне. Надеюсь, у них не останется никаких сомнений в чистоте моих намерений, твердости убеждений и последовательности поступков. Эти люди увидят, что даже Koстюшкo – честный и мужественный человек незапятнанной репутации, яркий сторонник и защитник свобод, образец настоящего поляка на протяжении всей своей жизни, отданной служению родине, тоже испытывал к Александру восхищение, глубокое доверие и преданность. И даже находясь на расстоянии около полутора тысяч километров друг от друга, мы высказывали с ним одинаковые суждения об этом монархе.

И еще они узнают, что, уже не надеясь увидеть свою страну свободной и независимой, Костюшко хотел, чтобы польская корона досталась именно Александру, с чьим правлением он связывал объединение поляков.

Письма Костюшко позволят понять, как доверял он доброте, щедрости и великодушию императора, называя его великим монархом, выдающимся военачальником и, самое главное, – защитником человечества.

Если сохранить status quo относительно всех планов по Польше и понадеяться, что по воле Божественного провидения эта страна в один прекрасный день сумеет восстать из пепла, то вряд ли кто-то оспорит, что единственную благоприятную возможность для этого поляки имели после кампании 1812 года: чтобы возродиться как нация, вернуть свою государственность и утраченные территории, в полной мере воспользоваться благами мудрой конституции и иметь на престоле такого монарха как Александр. Это мы обсудим в следующей части наших заметок.

Три последовательных раздела Польши вычеркнули эту многострадальную страну из числа ведущих европейских держав. Она была стерта со всех карт, а имя поляка продолжало жить лишь в горстке храбрецов, что сражалась в дальних странах в надежде вернуть утраченную родину.

Раздел Польши и вправду вызвал негодование во всем мире. Благородные люди были возмущены жертвой, принесенной на глазах всей Европы. Сопротивляясь в одиночку, этот мужественный, но разделенный народ был слишком слаб, чтобы отстоять права и целостность своей страны.

Стоявшие в стороне от дележа правительства европейских стран тоже осудили участников передела, однако по другим причинам: то была зависть к расширению границ, страх перед растущей мощью победивших государств, беспокойство из-за нарушения сложившегося политического равновесия…

И вместе с тем, нашлась ли тогда хоть одна страна, которая приняла бы действенные меры, чтобы предотвратить разрушение Польши?.. Не проще ли и мудрее было поддержать мужественный народ, отважно боровшийся за свое существование, чем строить планы о восстановлении свободы и независимости уже несуществующей страны.

Генерал Бонапарт во время первой итальянской кампании 1796 года давал советы полякам, ободрял их, побуждал к самостоятельным действиям, обещал прийти с армией, чтобы освободить их. Но что в 1812 году ответил Бонапарт, ставший императором, депутатам из Варшавы, когда в его распоряжении находилась громадная армия?

«Если бы мое правление пришлось на годы первого, второго или третьего раздела Польши, я поставил бы под ружье весь свой народ, дабы защитить вас. Однако в моем положении я должен решать множество проблем и выполнять взятые на себя обязательства… я обещал императору Австрии сохранить в целостности его владения и не могу допустить ни происков, ни действий, нарушающих «мирное владение тем, что у него осталось от польских провинций».

Если учесть, что после всех тщетных усилий польским беженцам приходилось лишь надеяться на поход Наполеона в Россию, если принять во внимание, что Наполеон, даже в случае успеха, вероятнее всего, не стал бы возрождать Польшу и уж наверняка не позволил бы ей стать большим, сильным и независимым государством, и, наконец, если предположить, как это и случилось, что Наполеон потерпит неудачу в походе на Россию и Польше не удастся избавиться от поработителей, мы все же должны согласиться с тем, что в том положении их единственным здравым желанием было, чтобы двенадцать миллионов поляков вновь обрели свою государственность под скипетром доброго, честного и всеми любимого государя.

Уверенности, что это желание исполнится, не было, однако мы не отчаивались и ждали.

Поляки прошли школу несчастья и испытали на себе многолетние тяготы. Лишенные всякой надежды на возвращение свободы и независимости, храня в памяти самые печальные воспоминания о внутренней анархии и раздорах, жертвами которых пала вся страна, поляки нашли бы удовлетворение в воссоединении своей страны при Александре, восстановлении государственности и обретении конституции, адаптированной к их нравам и обычаям. Они хотели видеть правосудие в руках благородных людей, а на государственной службе – поляков. Какие чувства благодарности они должны были бы питать к воссоздателю их отечества, предоставившего им все эти блага! Какие подобающие отношения должны были бы связать их с русским народом, с которым им пришлось бы жить вместе, учитывая не только общие интересы, но и необходимость перемены отношений от разделявшей их ранее ненависти к братским чувствам!

Было бы нелепо полагать, как мы это уже делали, что император Александр, отказываясь от завоеваний своих предшественников, захочет оторвать от Российской империи подвластные ему польские провинции и превратить Польшу в свободное и независимое государство. Думается, что у всех тех, кто выдвинул эту идею, гораздо больше вероломства и злобы, чем глупости.

Мог ли этот монарх, главной заботой которого было общее благополучие подданных, обязанный силой, мощью и славой престола своему сорокамиллионному народу, восстановить Польшу в ущерб России? Если он и желал добавить блеска своему славному царствованию, укрепить власть империи путем создания непреодолимого барьера на пути разных коалиций, его политические взоры простирались гораздо далее. Возвращая полякам их страну и законы, он хотел принести им успокоение после стольких несчастий, еще больше приблизить их к себе и при этом так связать два славянских народа, чтобы забылись старые обиды, а в их безупречном союзе потребность взаимной поддержки превратилась бы в обязанность.

И что мешало полякам поддержать добрые намерения царя, пойти на искреннее объединение с прекратившими вражду россиянами и разделить с ними общую участь?

Польшей не всегда правили короли польских кровей. Разве не занимали польский престол король Венгрии, французский принц крови, принц Трансильвании, король Швеции и курфюрсты Саксонии? И разве были в те разные времена разногласия между народами, подвластными общему королю?

То, что император Александр имел замысел восстановления Польши на принципах, которые я изложил выше, сказать правду, и не такая уж тайна. Но мы еще вернемся к этому вопросу. К тому же, это могут подтвердить пользовавшиеся его доверием приближенные. Наконец, сомнения исчезают, когда читаешь письмо императора от 3 мая 1814 года, адресованное Костюшко. Но к чему искать другие свидетельства в пользу этого утверждения? Достаточно заглянуть в ставшие достоянием гласности приложения к Заключительному акту Венского конгресса, чтобы убедиться в тех препятствиях, которые чинились планам императора по отношению к польской нации и упрямстве, с которым представители почти всех иностранных дворов противились восстановлению Польши под скипетром Александра.