По крайней мере, целое столетие многие жители США считали, что их стране предначертано захватить Северную Америку. Большинство возликовало, когда в 1898 году им сообщили, что теперь их судьба касается всего мира и таким образом они вправе властвовать и над другими континентами. Группа прямолинейных идеалистов, однако, называла смену курса страны подлым предательством американской традиции. Среди возмущенных были главы университетов, писатели, несколько титанов индустрии, включая Эндрю Карнеги, священники, профсоюзные лидеры и политики со стороны обеих партий, включая бывшего президента Гровера Кливленда. Они осуждали вмешательство Америки в дела иных государств, особенно войну против филиппинских повстанцев, и призывали американцев позволить остальным народам самим решить свою судьбу – право, которым сами американцы так глубоко дорожили. Один из критиков, Эдвин Лоуренс Годкин, воинствующий редактор «The Nation», сокрушался, что по новым стандартам «настоящим американцем» не сможет считаться тот, кто питает «сомнения в способности США крушить другие страны; тот, кто не признает право США по собственному желанию оккупировать чужие территории, каналы, перешейки или полуострова; тот, кто неуважительно отзывается о доктрине Монро или кто сомневается в необходимости иметь столь многочисленный флот; тот, кто восхищается европейским обществом или любит путешествовать по Европе; тот, кто не в состоянии, если ему все же необходимо туда отправиться, делать сравнения не в пользу Европы».
Подобные разговоры приводили экспансионистов в бешенство. Теодор Рузвельт заклеймил Годкина «зловредным и бессовестным лжецом». Антиимпериалисты, делился он в письме своему другу Лоджу, были «бесполезными сентименталистами из среды наблюдателей», которые демонстрируют «недопустимое слабоволие, что в итоге подтачивает лучших бойцов нашей страны». Однажды он охарактеризовал их как «просто неперевешанных предателей».
В конце концов антиимпериалисты потерпели поражение не потому, что были чересчур радикальными, а потому, что им не хватало радикальности. Штаты изменялись на глазах. Железные дороги и телеграфные линии сплачивали американцев сильнее, чем когда-либо. Выросли огромные фабрики, которые волна за волной поглощали европейских иммигрантов. Скорость жизни ощутимо возросла, особенно в крупных городах, что принялись диктовать стране свои условия. Все это приводило многих антиимпериалистов в ужас. Пожилые сторонники традиций желали, чтобы США оставались страной, сосредоточенной на внутренних делах, как и было всегда. Их призывы к сдержанности и сетования на пороки современности не нашли отклика в стране, переполненной амбициями, энергией и ощущением безграничных возможностей.
Первая волна операций по «смене режима» под руководством Америки продолжалась с 1893 по 1911 год. Причинами ее служил в основном поиск ресурсов, рынков и коммерческих возможностей. Однако не все первопроходцы американского империализма действовали в интересах крупного предпринимательства. Рузвельт, Лодж и Альфред Тайер Мэхэн действовали из принципов того, что считали трансцендентальными императивами истории. Расширение страны, как они полагали, делает народы великими. В их умах продвижение торговли и национальная безопасность сливались в то, что один историк назвал «агрессивным национальным эгоизмом и романтической привязанностью к власти». А они считали себя не чем иным, как инструментами судьбы и Божьего промысла.
В американском менталитете давно и прочно укоренился миссионерский инстинкт – с тех пор, как Джон Уинтроп заявил, что мечтает построить «город на холме», к которому будет обращаться весь мир. Американцы всегда считали себя особенными. В конце девятнадцатого века большинство из них решило, что их долг привести дикарей к цивилизации и спасти угнетенные народы от тирании.
Редьярд Киплинг подогрел миссионерский дух известным стихотворением, опубликованным в журнале «McClure's», когда начались дебаты по поводу аннексии Филиппин.
Твой жребий – Бремя Белых!
Как в изгнанье, пошли
Своих сыновей на службу
Темным сынам земли;
На каторжную работу –
Нету ее лютей, –
Править тупой толпою
То дьяволов, то детей[2].
Американцы отнюдь не лишены сострадания и участия. Многие не только признательны за свободу и процветание, посланные свыше, но яро желают поделиться благами и с другими. Раз за разом они с легкостью поддерживали интервенции в зарубежные страны, когда их представляли как операции по спасению менее удачливых людей.
Когда президент Маккинли сообщил, что вступит в кубинский конфликт, чтобы остановить «тиранию у самого порога нашей страны», американцы возликовали. Как и десять лет спустя, когда администрация Тафта объявила, что свергает правительство Никарагуа, дабы ввести «республиканские учреждения» и поддержать «истинный патриотизм». С тех пор каждый раз, когда Штаты намеревались устроить переворот, государственные деятели настаивали, что они действуют не ради укрепления американской власти, но в интересах страдающих народов.
Этот патернализм зачастую путают с расизмом. Многие американцы считали латиноамериканцев и жителей тихоокеанских островов «цветными», которые нуждаются в наставничестве со стороны белых. В странах, где черное население систематически угнетали и где были широко распространены расистские предубеждения, это мнение помогло многим поверить в необходимость вмешательства во внутреннюю политику со стороны США.
Речи, оправдывающие американский экспансионизм на основе предполагаемого превосходства белой расы, стали основными темами политических дискуссий в 1890-х годах. Сенатор от Индианы Альберт Беверидж описывал экспансию как часть естественного хода жизни: «исчезновение низших цивилизаций и загнивающих рас в пользу более цивилизованных, благородных и зрелых людей». Член палаты представителей, Чарльз Кокрейн из штата Миссисипи, говорил о «продвижении вперед неукротимой расы, которая основала эту республику», и предсказывал, что «мир захватят арийские расы». Когда он закончил речь, палата представителей разразилась аплодисментами.
Вполне логично, что полемика на тему империализма щедро окрашена расизмом. Интересно то, что антиимпериалисты также использовали расистские доводы. Многие из них полагали, что США не должны захватывать зарубежные территории, ведь таким образом в их границах увеличится количество цветных людей. В конечном итоге, опасались антиимпериалисты, этим территориям, возможно, разрешат отправлять представителей в конгресс.
Один из антиимпериалистов, член палаты представителей из Миссури, Шамп Кларк, красочно расписал ужасы, которые непременно принесет такая политика:
«Как мы сможем пережить позор, когда сенатор-китаец из Гавайев, с болтающимся за спиной хвостом и языческим амулетом в руке, поднимется и на ломаном английском будет препираться с Джорджем Фрисби Хором или Генри Кэботом Лоджем? О времена, о нравы!.. Господин спикер, представьте, что будете главой палаты через двадцать лет. Возможно, здесь смешаются все языки, и именно на ваши плечи ляжет тяжкий труд понимать так называемого джентльмена из Патагонии, джентльмена из Кубы, джентльмена из Санто-Доминго, джентльмена из Кореи, джентльмена из Гонконга, джентльмена из Фиджи, джентльмена из Гренландии или – с дрожью и страхом – джентльмена с Каннибальских островов, который будет глядеть на вас, капая слюной и сверкая клыками».
В считаные дни после свержения гавайской монархии, семнадцатого января 1893-го, многие американские газеты хором осудили произошедшее. «New York Evening Post» назвал переворот революцией, основанной на сугубо денежных вопросах. В «New York Times» посчитали переворот исключительно предпринимательской операцией. Другие газеты пестрили такими заголовками, как «Посланник Стивенс помог свернуть Лилиуокалани» и «Военный корабль „Бостон“ сыграл огромную роль в Гавайской революции».
Подобные статьи появлялись на страницах прессы, а новые правители Гавайев укрепляли свою власть. Президент Сэнфорд Доул и его «совет» объявили военное положение, отменили право «хабеас корпус», то есть акт, который предписывает доставить арестованного в суд и сообщить о времени и причинах ареста, и распорядились создать Национальную гвардию. Затем, очевидно опасаясь, что подобных мер недостаточно для сохранности их новорожденного режима, они договорились, чтобы Джон Л. Стивенс, который помог устроить революцию, поднял над Домом правительства в Гонолулу американский флаг и от имени США заявил о «защите Гавайских островов».
«В правительственном здании расположилась рота морской пехоты США, а отряд моряков занял земли Ч. Р. Бишопа, – позже писал Доул. – С такой протекцией мы справились с ситуацией».
