Да, на такую неиссякаемую нежность способна русская душа. На вечную нежность, струящуюся потоком сквозь все жизненные невзгоды. На верную до гроба любовь - с верой в посмертное воссоединение.
Признание в такой любви прозвучало впервые между деревенскими парнем и девушкой на речном берегу. Как всегда в прозе Алешкина, при активном воздействии окружения, фона. И с максимальной приближенностью давно случившегося. Вот сейчас слышны быстрые шаги босых ног юноши по мягкой, только что политой земле прибрежного огорода, разогретое солнцем тепло скамьи-лавы, тонкий запах тины, рыбы, сухой шелест крыльев больших стрекоз, ощутим жар тел прижавшихся друг к другу тел влюбленных. Все происходит в слитном единстве с родным и привычным героям миром. А само признание поистине праздник на миру:
" - Я сегодня папане... чтоб он сватов к тебе... к отцу... к вам... А папаня спрашивает... не получим ли мы от ворот поворот... Ты будешь вечером дома?
- Буду..."
На новую семью, как на всю деревню, на миллионы деревень обрушивается война. Это наша история - ожидание, труд, голод, ранение, плен. Героиня забирает искалеченного мужа домой, разыскав его в приюте для инвалидов. И опять - праздничная любовь. Царская жизнь: "Тем, кто днями пропадал на колхозном поле, приходилось на своем огороде сажать огурцы, помидоры, морковь, другие овощи либо рано утром, когда солнце еще не взошло, в сумерках, либо поздним вечером, затемно, когда ноги и руки гудят от дневной работы, а Лексевне суетиться не надо, все посажено, и ужин приготовлен, разогрет к ее приходу с колхозного поля. Ужинай и отдыхай в объятьях любимого человека. Разве это не счастье?"
Герой рассказа cам себе протезы изготовил, придумал, первым в деревне догадался лук на продажу сажать - до того давно в руках деньги не держали. Счастье молодых великолепно, ярко, но вовсе не контрастно с тяжкой жизнью, все перебарывает, даже смерть нежизнеспособного младенца - не хватило на него жизненных сил от труда да недородов, бескормицы да голодухи. Сияние любви для героини продолжается и со смертью мужа. Пятьдесят лет она, деревенская красавица, прожила одна, замуж больше не вышла. И вдруг - вновь посветила весточка от любимого: стали пенсию вдовам за мужей-фронтовиков платить. Хоть сто пятъдесят рублей - да от любимого. Но Лексевны в списках почему-то не оказалось. И с какой ярой душевной вспышкой борется она, бессильная, немощная старуха за последний привет от мужа! Но, видно, не дождаться, пока там разберутся. Про это подал ей знак некогда цветущий, посаженный мужем сад возле дома, донельзя обветшавшего: "...сад зарос сорняком, бурьян по пояс поднялся, густой, не продерешься, крапива в малиннике на два метра вытянулась..." Не будет весточки, пора самой к мужу. Пошла старая в дом, упала на кровать и к утру, улыбаясь, умерла.
Легенд вроде эта любовь не оставила, кроме как в памяти поредевших односельчан. Там-то и подхватил ее писатель, певец, рассказчик русской души, национальной любви.
Именно таким, через всю жизнь, чувством одарены герои его прозы в самых разных по содержанию произведениях.
Это свойство и помогает героям без потерь, невредимыми преодолеть демонические встречи. Наделяет зоркостью воспитания чувств.
Что проступает в выпукло явленных женских портретах.
"В проеме двери комнаты стояла, как мне тогда показалось, удивительной красоты девушка, вся какая-то воздушная, прозрачная, розовато светящаяся... сквозь тонкую ткань розового сарафана видно было ее юное тело с необыкновенно тонкой талией. Эта фея, неизвестно откуда появившаяся, глядела на меня чуть снисходительно и насмешливо и улыбалась". В дразнящем облике уже угадывается возможность превращения. И оно действительно происходит. Алешкин вообще недрогнувшим пером может описать любую сексуальную сцену, неприкрытые ласки, радости плоти. А тут - мастерски описывает чудовищное:
"Звякнул, а потом стукнул об пол солдатский ремень. И шепот, оглушивший меня, бросивший в трепет, шепот сержанта Андреева:
- Сюда, сюда давай!
- Быстрее! He могу! - ее голос, родной, милый голос, ударивший меня ножом в сердце.
Громкий, грохочущий короткий топот и взрыв пружин дивана. Недолгая возня и стон, долгий, протяжный, вытянувший из меня силы, сознание, ощущение реальности...
Увидев меня, она не испугалась, не смутилась, а даже обрадовалась...
- О-о, ты! Иди ко мне!"
Герой отделался лишь острейшим приступом язвы. При том, что он вовсе не аскет, хотя и не неразборчивый распутник. Его влечет к женщинам, несмотря и благодаря даже ощущению риска, "...я удивлялся, как я могу с одинаковой нежностью вспоминать их, как могу любить их одновременно". Но это не то "одновременно", это переполненность жаждой любви, влюбленностью, это всего тебя захватывающее переживание. "Иринушка - это страсть, поглощающая всего меня, сжигающая страсть, омут, в который я готов был броситься бездумно - и пропади все пропадом!" Это необъятный океан жизни, в любви принимающий самые причудливые формы. В одном из недавних рассказов "Пермская обитель" Алешкин повествует, как от любви герой становится... монахом. Что только ни случается в любви! Но чтобы выжить в ней, не утонуть в океане и не прожить таким утопленником остаток дней, можно стать и язвенником, и монахом, и тайным романтиком. Нельзя только обмануться в истинной любви.
Да, в этом океане встречаются и чудища Ады, женщины-террористки, убийцы любви, жизненного торжества. Но, очертив по эпицентру адские круги, Алешкин умеет отвести от них неповрежденными радости земной любви. Явно стремится к тому, чтобы добро не пропадало даром. Чтобы и дожившая до зрелых лет непреклонная недотрога познала мужскую плоть. Эта женщина с ровным, не переменчивым тоном кожи, смугловатым, с чуть пробивающимся - а не дразнящим от праздничного хмеля румянцем, блестящими, вспыхивающими зеленоватыми глазами оказалась способной привязать к себе легковесного в любви ловеласа. В этом ей и ему помогли герой рассказа со своей женой, в сущности, поспособствовав обману ни о чем не подозревавшей, подпоенной умницы с высшим образованием. Тема тоже на грани риска. Но итог окупает случившееся: "Кожа под его ладонями казалась бархатной, необыкновенно нежной и огненной. Обжигала пальцы..." Так Алешкин руками своих героев буквально толкает женщин в объятия мужчин, желает им счастья. Так, почти не объяснимо для самого себя возвращается к той, что вдруг стала своей, еще один его персонаж... Писатель желает счастья и женщине, и мужчине.
Зажигающий жар страсти, естественное влечение друг к другу мужчины и женщины дышит у Алешкина неистребимым физическим здоровьем и здоровой, неискусственной пафосностью чувств. Дышит жизнью, "тем таинственным восхитительным смехом, каким смеются только весной лунной ночью девчата", стремительной гибкостью движений, румянцем на женских щеках...
И среди этих так легко даруемых и легко, но жестоко ранящих выплесков земного счастья, на этом динамическом бытийном фоне герой прозы Алешкина пробивается к своей героической, мужской осуществленности. Его миссия в том, чтобы свершилась и судьба женщины: быть любимой. В том, чтобы любить.
Достоевский, размышляя о лозунге братства, выдвинутом французской революцией, говорил, мол, если этого братства в людях, в нации не заложено, то откуда же его взять. Искусственного братства не бывает, как, что сказано в Библии, если соль утратит свою соленость, то и ее взять будет неоткуда. Так же и с любовью. Ею либо наделен человек, либо нет. А ведь любовь синоним жизни, не только смерти. Одолевающая кордоны тайная, неразгаданная энергия. Сила. И либо человек силен, либо - откуда же ее взять?
Об оскудении земли на любовь в литературе прошлого, да и позапрошлого веков - "русский человек на рандеву" - написано куда больше, чем о ней. И сколько жалких попыток имитаций! А ныне и откровенного перехода на безлюбый секс, все более удручающий и отталкивающий именно привносимыми, имитирующими ухищрениями.
В прозе Петра Алешкина отметается, само отлетает все безлюбое. Любовная же энергия бьет радужным ключом. Из недр бытийных выталкиваются и облаком, лучами насыщают жизнь живые природные чувства. Весь любовный спектр их гудит в его произведениях. Хочешь - почитай о грустном и чистом, хочешь - о зажигающем кровь, о мирном и счастливом, хочешь - испугайся омутов, обманов любовных... Проследи за превращением чувств в энергию красоты, открывающей новое романное пространство. То, где на пути ждет волшебный случай.
Пока что новое романное время грезится в виде сказки. Таков один из самых, на первый взгляд, незатейливых и одновременно "абсолютных" алешкинских сюжетов - как раз о таком случае. Рассказ и называется "Случайная встреча".
Действие начинается с героя на распутье: "Когда я работал на строительстве компрессорной станции под Воскресенском и жил на квартире в деревне Губаново". Подмосковье - былинная земля. И в не столь отдаленное время, да и поныне в сегодняшних забросе и запустении немало в нем глухих углов, дремучих троп. И страшно там оказаться на распутье...
