Она научилась окутывать своих возлюбленных такой же гипнотизирующей заботой, окружать их приятными мелочами, снимать с них мельчайшие хлопоты и ограждать от всех треволнений. Короче, превращать их жизнь в настоящий рай.
Из которого ее, как правило, рано или поздно с треском изгоняли.
* * *
Следующая остановка, безусловно, была шансом – в самом серьезном смысле.
Юный бог по имени Джанни Аньелли был наследником империи Fiat с состоянием приблизительно в $3 млрд.
Вечеринки Аньелли были известны всей Европе утонченным вниманием к каждому гостю. Если вы один раз брали с подноса бокал с кампари, ваш любимый напиток навсегда отпечатывался в памяти у дворецкого. Если вы один раз закуривали Gauloise, вам уже никогда не предлагали Camel или Gitanes.
Продумано было все – от формы пепельниц до цвета занавесок в ванных комнатах.
Вся эта «Тысяча и одна ночь» была созданием Памелы, твердо решившей из миссис Черчилль превратиться в синьору Аньелли.
Она даже довела до конца невероятно трудоемкую процедуру перехода в католицизм. После чего Аньелли понял, что у нее действительно серьезные намерения, и… прекратил роман.
Хорошо, что ей не каждый раз приходили в голову такие сногсшибательные идеи.
Элиа де Ротшильд был, к примеру, иудейского вероисповедания. Так что ее свежий католицизм оказался совершенно некстати. Правда, Элиа все равно был женат. Но эта скоротечная интрига научила Памелу разбираться в дорогих винах и антикварной мебели.
Как рассказывают, позвонив однажды в его офис, чтобы узнать, почему не появился на рабочем месте ее дворецкий, нанятый Ротшильдом, Памела услышала от секретаря вежливое: «Мсье Ротшильд просил передать мадам – дворецкого больше не будет».
Воистину непревзойденный способ дать понять, что роман окончен.
После всего этого Памела поняла – с нее довольно.
Она привыкла жить во дворцах и виллах – но все они принадлежали другим. Она распоряжалась астрономическими банковскими счетами – и ни на одном из них не стояло ее имени. Ей смертельно надоели чужие яхты, острова, самолеты и курорты.
В этом опасном настроении ей случайно представили голливудского продюсера Леланда Хейварда.
Само собой, давно и счастливо женатого.
Через пару недель их знакомства жена Леланда кричала «Она украла у меня мужа!» и посылала неверному умоляющие – и тщетные – телеграммы: «Только не женись на ней! На ней никто не женился: ни Аньелли, ни Ротшильд. Почему именно ты должен это сделать?»
Через несколько лет семейной жизни с Памелой Леланд скончался, завещав ей половину своего (увы!) не слишком обширного состояния. Другая половина ушла его детям от первого брака.
Услышав об этом, Памела мертвенно побледнела и сказала, не стесняясь присутствующих: «Я его так любила! Как он мог оставить мне так мало!»
С бедной Памелой опять обошлись по-свински.
* * *
Вдовство Памелы началось в поместье Хейварда. Соседнее поместье принадлежало – кому бы вы думали? – Авереллу Харриману.
Который исчез из ее жизни (напомним) тридцатью годами раньше, уносимый политическим ветром по маршруту Лондон – Москва.
И представьте себе такое совпадение – супруга Харримана совсем недавно скончалась! Между прочим, состояние его оценивали, кажется, примерно в $75 млн.
Несмотря на свои 80, Аверелл мог сойти за 60–летнего. Памеле же было 50, и она выглядела, ну, скажем, лет на 35.
В день первой встречи их застали в салоне, поправляющими довольно недвусмысленный беспорядок в одежде. После чего Аверелл, как честный человек и джентльмен, просто обязан был жениться.
Здесь необходимо небольшое отступление.
Из всего изложенного выше могло сложиться неверное впечатление, будто речь о бесчеловечной femme fatale, авантюристке с вечно беспокойными глазами, только и ищущей, какого богатого мужа поскорее свести в могилу.
Прискорбное недоразумение! Когда мы мельком упомянули о том, что Памела превращала жизнь своих спутников в настоящий рай, – в этом не было ни грана иронии.
Она действительно давала себе труд приносить Элии де Ротшильду его домашние туфли, не отходила от больного Леланда ни на секунду и вникала во все тонкости автомобильной индустрии во имя Аньелли.
Памела присваивала интересы своих мужчин, становясь для них домохозяйкой, секретаршей, автоответчиком…
Если она и была femme fatale, то совершенно особой разновидности.
За 14 лет своего последнего брака (с Памелой) Аверелл Харриман не имел ни малейшего повода усомниться в том, что переживает счастливейшие дни своей жизни.
Памела сопровождала супруга во время дипломатических миссий в Китай и Советский Союз, фанатично прочитывая горы специальной литературы по истории, политике и экономике. Она тактично заменила ему слуховой аппарат, научившись говорить на тех частотах, которые его слух еще мог воспринять. «Аверелл, сенатор только что обратил мое внимание на то, что…»
В отличие от всех предыдущих, ее последний муж имел не только деловые интересы, но и политические убеждения. (Это оказалось большой удачей Билла Клинтона. Хотя мистер Харриман и скончался 94 лет от роду, в год, когда Клинтону Белый дом даже не снился.)
Памела переняла у Аверелла пылкую привязанность к Демократической партии, как любовь к мебели в стиле Людовика Шестнадцатого у Элии Ротшильда.
Ее резиденция в Вашингтоне превратилась в политический салон. Ее опыт в обращении с противоположным полом оказался сногсшибательно успешным в политике.
Атмосфера несравненной теплоты, внимания и интереса окружала – теперь уже не любовников, а сенаторов, промышленников и всех, кто мог своим влиянием помочь Демократической партии вернуться в Белый дом.
Участие в ее званых обедах стоило $1000 с человека. Собранные деньги аккуратно отправлялись в партийную кассу.
Изобретательность Памелы и ее дар убеждения оказались прямо-таки золотой жилой. Скромный финансовый итог ее десятилетнего служения партии составил, по приблизительным подсчетам, $12 млн. Разумеется, в виде добровольных пожертвований от состоятельных господ.
Благодарность Билла Клинтона, разумеется, не ограничилась бокалом шампанского за ее здоровье (см. выше).
Через год после его избрания Памела Харриман вернулась в Париж в должности американского посла.
* * *
Верность любимому мужу сыграла с ней прескверную шутку – через десять лет после его смерти.
Аверелл, оставшись джентльменом, завещал Памеле свои $70 млн. По ее мнению, мировая гармония и справедливость были таким образом восстановлены.
(Ярость его троих детей и 12 внуков – неплохо, впрочем, обеспеченных отдельным трастовым фондом – она предпочла не замечать.)
Однако в середине 1990–х из посольского факса, наряду с приглашениями на приемы и банкеты, заструились неприятнейшие предложения. От Памелы вдруг настойчиво потребовали заплатить какие-то загадочные $20 млн.
Тут-то и оказалось, что миллионы Аверелла существовали главным образом в виде недвижимости и изысканной коллекции живописи, включающей Ренуара и Пикассо.
(Ходили упорные слухи – оставшиеся, впрочем, лишь слухами, – что большую часть шедевров элегантный дипломат скупил по дешевке в военной Москве.)
Так что из $70 млн Памела могла по-настоящему наслаждаться разве что $5 млн. Не так уж много, если учесть, что иногда ей доводилось вызывать самолет вместо такси для прогулки за покупками на Манхэттен.
Вместе с деньгами Аверелл завещал ей и своего, так сказать, домашнего финансиста, Билла Рича, который управлял и ее состоянием, и трастовым фондом детей и внуков Аверелла.
На протяжении нескольких лет Билл Рич предпринял несколько крупных капиталовложений, которые могли бы совершенно обескуражить специалистов. Если бы только он потрудился специалистов проинформировать.
Рич приобрел, к примеру, некий ветхий отель с прилегающим к нему курортом. Гарантией кредита при покупке послужил трастовый фонд Харриманов, которых он как-то позабыл поставить в известность о происходящем.
Отель ему показывали при ярком солнечном свете. Это, вероятно, и помешало Ричу обнаружить то обстоятельство, что реконструкция и ремонт обойдутся по крайней мере вдвое дороже самого приобретения.
Одновременно с этим он купил – теперь уже для Памелы – акции фирмы, производящей пластиковые изделия. Акции оказались прямо-таки чемпионами нерентабельности.
В довершение обеих операций Рич попросил Памелу быть поручителем в его сделке с пресловутым отелем. Практически это означало, что она обязуется выплатить сумму долга, если родственники Харримана окажутся неплатежеспособными.
Памела подписала поручительство. Аверелл всегда говорил о Риче: «За ним ты как за каменной стеной». То, что стена могла покоситься или дать трещину, как-то не укладывалось в ее головке.
Таким образом, к 1995 году ситуация складывалась прямо-таки ослепительная. Пластиковые акции падали, убытки от купленного отеля суммировались в миллионы. За всем стояла поручительская подпись Памелы.
