Формальная логика часто подталкивает к ложным выводам. Например, внушает мысль, что существует одна-единственная демократическая модель, одинаково обязательная для всех стран — больших и малых, моноэтничных и многонациональных, северных и южных, только что родившихся и существующих второе тысячелетие.
Для демократического процесса в России было бы гораздо опаснее ничего не менять, оставить все так, как есть. Новой России по одному счету всего 15 лет, по другому — 13, и ее политические институты во многом создавалась с чистого листа. У нас еще очень слаба культура компромисса, отклонение законопроекта, внесенного меньшинством часто воспринимается им как враждебный выпад и даже сознательно злонамеренный, подрывной, антигосударственный акт. Невозможно себе представить, чтобы на смену коммунизму у нас с первой попытки пришла идеальная система — любая система нуждается в последовательном совершенствовании по мере накопления опыта, положительного и отрицательного.
Часто приходится слышать: с точки зрения демократического процесса отказ от прямых губернаторских выборов — шаг назад. Но что значит «с точки зрения демократического процесса»? Где хранится его эталон? В штатах США губернаторы избираются населением, а провинции Канады их назначают. Можем ли мы говорить на этом основании, что Канада — менее демократическая страна?
Думаю, со временем Россия все же вернется к прямым выборам губернаторов, но в реальной жизни без шага назад порой невозможно сделать затем два шага вперед. В условиях, когда на карте стояла элементарная управляемость страны, отмена прямых губернаторских выборов была, видимо, неизбежна. Слишком много развелось губернаторов, по сути, приватизировавших регион — самые сладкие куски собственности они раздали родне и верным подставным лицам. Не меньше просто слабых губернаторов, под чьим носом цветет наглое воровство и не менее наглое самодурство, крышевание теневого бизнеса, легализация незаконных мигрантов из-за рубежа, особенно опасное в приграничных районах. Институт прямых губернаторских выборов был введен в России явно преждевременно, когда еще отсутствовала добрая половина необходимых законов, рынок только начинал складываться, а структурирование новых общественных механизмов шло на уровне броуновского движения. Именно в этот отрезок времени сложились почти все стереотипы и алгоритмы упраздняемой губернаторской системы, почти обязательно завязанной на «распилы» и «надежные схемы». Изменить эти алгоритмы при сохранении прямых, но, как правило, вполне управляемых местной властью выборов оказалось бы почти неразрешимой задачей.
В свое время на Украине проявили больше благоразумия: там губернаторы всех 24 областей прямо назначаются президентом, но он зато и спрашивает с них. И это не мешает бурной политической жизни на Украине. Так же обстоит дело с воеводствами в Польше.
Высокий процент голосов, поданных за того или иного политика на альтернативных выборах, не обязательно говорит о недемократическом и «несвободном» характере выборов. Можно сослаться на главу Парламентской ассамблеи ОБСЕ Брюса Джорджа. На президентских выборах в Грузии (прошедших через 45 дней после силового свержения предыдущего президента), согласно официально объявленным данным, свыше 96% голосов досталось М.Н. Саакашвили. Г-н Джордж, чье мнение следует уважать, не счел такой результат ни подозрительно высоким, ни антидемократическим. Он усмотрел в этих выборах «много позитивного» и был «рад об этом сообщить».
Как свежее доказательство тоталитарных тенденций в современной России приводят два недавних закона — «О митингах и демонстрациях» и «О референдумах». В первом случае разрешительная система заменяется на уведомительную. Если раньше организаторы демонстрации должны были просить согласия властей на ее проведение, теперь достаточно сообщить властям о дате и месте. Второй из упомянутых законов делает референдум нормой прямого действия. То есть, итоги референдума станут обязательными к исполнению, тогда как по старому закону они носили рекомендательный характер. Так что же усиливают эти законы, демократию или тоталитаризм?
Но даже если бы обвинения крайней оппозиции были справедливы, ее вывод о «поражении» российской демократии все равно ничего бы не стоил. Подобный вывод равносилен утверждению, что мир сложился в своем окончательном виде, и отныне ничто в нем измениться не может, всякое развитие остановилось. Приверженцев такой точки зрения может извинить лишь то, что люди во все времена смотрели на мир вокруг себя как на уже неизменяемый и бесповоротный. Это вообще одна из самых распространенных логических ошибок: с одной стороны, общеизвестно, что вереница ушедших веков была заполнена сплошными переменами, а с другой — определенный тип людей почему-то склонен думать, что отныне перемен не будет, точнее: будет только плохо и еще хуже.
Что же до устойчивой партийной системы, весьма интересное мнение по этому поводу высказал представитель президента в Совете Федерации Александр Котенков (Газета, №148, 21 августа 2006). Такая система, сказал он, «сложится в России через несколько избирательных циклов, лет через 16, не раньше. Когда останется 10-12 реально действующих партий». Столь долгое время требуется для того, «чтобы все устаканилось, чтобы партии набрали силу и в центре, и в регионах». Совет Федерации, по мнению А.А. Котенкова, станет выборным, как и Дума, но едва ли раньше, чем произойдет дозревание партий. «Помню, как разрабатывался закон о реформе местного самоуправления (МСУ). Я был одним из разработчиков пакета законопроектов. Когда Борис Ельцин спросил меня, сколько надо времени, чтобы реформировать МСУ, я ответил: 35 лет. Почему? Нужно изменить сознание людей. Должно уйти то поколение, которое считает, что государство — это власть. И прийти то, которое считает, что государство — это прежде всего человек, а органы власти — обслуживающий механизм». Ход мысли очень убедителен, но сроки, полагаю, завышены. Достаточно вспомнить, как стремительно все менялось в России на протяжении двух последних десятилетий.
Представительные органы власти до абсолютизма. Англия и Русь
Но вернемся к истории. Не надо обманывать себя относительного древности демократических режимов современного образца. Говорить о «народном представительстве» былых веков не приходится, о какой бы стране ни шла речь. То обстоятельство, что английский парламентаризм на протяжении почти всего XIХ и почти всего ХХ веков справедливо служил образцом для других стран мира (сегодня это едва ли так), породило почтительный миф о том, что демократические институты современной Англии сложились уже едва ли не в средневековье. Во всяком случае, либеральные участники политических посиделок на нашем ТВ обычно высказываются именно в таком духе. Это побуждает слегка углубиться в вопрос.
Старинная демократия в Англии была примерно такой же, как и в остальной Европе: дела решались на сельском сходе, на собрании «сотни» и, наконец, на вече (folkmoot). В конце Х века король Эдгар начал собирать witan (или witenagemot) — аналог боярской Думы. В него входило высшее духовенство, королевская родня и служилая знать, но его конкретный состав зависел от усмотрения короля80. witan просуществовал меньше века, когда в 1066 году Англия была завоевана франкоязычными норманнами, при которых, восемь королей спустя, появился родоначальник английского парламента. Вот как описывает эти события «Британская Энциклопедия», крайне трепетная в вопросах национального величия: «Англо-саксонские землевладельцы и крестьяне были ограблены, в их усадьбах поселились захватчики. Король [Гийом Незаконнорожденный, мы его называем Вильгельмом Завоевателем] объявил всю английскую землю своей собственностью по праву победителя; он пожаловал воинам долю в этой добыче, сделав их держателями поместий на жестком условии обязательной военной службы. Англию смирял меч, страна оказалась во власти чужеземного короля, чужеземного дворянства, чужеземного воинства… witenagemot сменился чисто феодальным советом новой земельной знати. Magna Carta [написанная на латыни Великая Хартия 1215 года] сыграла крайне малую (если вообще какую-либо) роль в становлении парламента…»81. Впрочем, в этой хартии появляется такое понятие, как «Общий совет нашего королевства» («Commune consilium regni nostri»). Cовет состоял из королевских вассалов — держателей земли, а также из духовенства. Им было чем заняться: здесь разбирались тяжбы о земельных захватах, наследственные споры, дела о крупных долгах, выморочном имуществе и т.п. Советовался же король с почтенным собранием почти исключительно о том, как бы выколотить из страны еще денег, не ущемив при этом крупных баронов, которых побаивался. Они могли откупиться от службы «щитовыми деньгами». Король обязался не облагать их, сверх того, никакими дополнительными налогами.
