После казни Жанны Столетняя война пошла на спад, и англичане постепенно сдавали свои позиции.
Французы наконец достигли мастерства английских лучников, только в использовании нового оружия — пушек. Англичане имели на вооружении пушки, но они чаще использовались скорее для создания шумового эффекта: так, еще в Креси, пушечные залпы, говорят, пугали французских лошадей (еще одно оправдание). К середине 1400-х годов французские артиллеристы научилась прицельно стрелять, и любому, кто намеревался взять в осаду город, следовало готовиться к тому, что его лагерь подвергнут бомбардировкам горячим свинцом. Как и следовало ожидать, это остудило пыл английских мародеров, промышлявших в поисках легкой добычи, и золотой век для любителей шевоше закончился.
Некий сэр Джон Фальстоф — вдохновивший Шекспира на создание образа Фальстафа — попытался найти поддержку для организации ежегодных сезонов шевоше с июня по ноябрь. По его плану два отряда численностью 750 человек каждый должны были отправляться на другой берег Ла-Манша на лето и осень, чтобы жечь дома, уничтожать урожай, скот и крестьян, тем самым обрекая Францию на голод. Но к этому времени шевоше уже исчерпали себя, и желающих подхватить эту идею не нашлось.
Французы отвоевали Париж и Нормандию, а вскоре и Аквитанию, где у англичан были традиционно сильные позиции. 19 октября 1453 года капитулировал Бордо, и англичане наконец были изгнаны из Франции — пусть не Жанной, но она это предсказывала.
И, как только война окончилась, французы стали спешно хоронить неприятные воспоминания. К великому раздражению Карла VII, народ продолжал грезить Жанной д’Арк, и многие утверждали, что она жива. Родные братья Жанны мотались по Франции с женщиной, которая выдавала себя за Жанну, и собирали «пожертвования» в ее пользу.
Справедливый аргумент, выдвигаемый Карлом: «Если она жива, тогда что же вы все ноете?», — не находил понимания, и, уже не в силах откладывать неизбежное, спустя несколько лет он все- таки удостоил Жанну посмертного пересмотра дела.
Результаты новых слушаний тоже подтасовали, но на этот раз в пользу Жанны. Среди судей были личный духовник Жанны и враги тех епископов и профессоров, которые участвовали в первом процессе. Мать Жанны сделала душещипательное заявление (написанное для нее священниками) о целомудрии своей дочери, и ей даже удалось упасть в обморок на свидетельской трибуне. Никто не заикался о переодевании в мужское платье, голоса, которые слышала Жанна, были признаны настоящими, потому что она сама верила в их подлинность, и в 1456 году, спустя двадцать пять лет после ее смерти, Жанну оправдали. Нельзя сказать, чтобы ей это здорово помогло.
В продолжение темы забвения щекотливых эпизодов французской истории, протоколы первого судебного процесса были публично сожжены на том самом месте, где в огне погибла Жанна.
Впрочем, это не означало, что Церковь немедленно канонизировала Жанну — напротив, Карл надеялся, что память о ней будет уничтожена так же бесследно, как и письменные свидетельства нечестного судебного разбирательства. Он делал все что мог, лишь бы воспрепятствовать ее превращению в икону и остановить паломничества в Руан и Орлеан. Было запрещено даже выставлять ее образы [48].
Впрочем, французского короля амнистия еретички мало заботила, главное для него было то, что теперь он прочно сидел на троне и ничто не угрожало его статусу монарха. В официальной версии войны Креси и Азенкур оказались всего лишь досадными промахами, и после нескольких удачных прорывов в начале боевых действий англичане были с позором изгнаны из Франции королем Карлом VII. И в этом была исключительно его личная заслуга. Ну, ладно, может, немного помогла подружка Жанна, которую предательски убили эти «варвары».
А что думают об этом англичане? Простой народ лишь посмеялся над повторным судом над Жанной и его «непредвзятостью». Англичане по-прежнему считали ее ведьмой, дьяволом в женском обличье, которую ненавистный французский враг использовал в качестве секретного оружия.
Разумеется, поражение в Столетней войне пробило огромную брешь в национальном самосознании англичан, но многие наверняка лишь пожали плечами, узнав финальный счет этой битвы. В конце концов, дивиденды, полученные в ходе военного конфликта, были несоизмеримо огромными. Очень многие сколотили себе состояния — начиная от лучников, поживившихся за счет выкупов, и заканчивая торговцами французским подержанным воинским снаряжением (в самом деле, бывший владелец только один, и в латах всего несколько дыр от стрел). Практически каждый достойный дом и замок, построенный в Англии в период с 1330 по 1450 год, был хотя бы частично оплачен деньгами, выкачанными из Франции.
Если отойти от материальной стороны дела, Столетняя война принесла Англии осознание национальной идентичности. Ее монархи наконец начали говорить на английском языке как родном, бритты выиграли сражения при Креси и Азенкуре, и эти победы навсегда отпечатались в народной памяти.
Было еще одно важное завоевание, о котором французы удобно забыли, празднуя в 1453 году «полную победу»: Англия по-прежнему владела Кале, одним из стратегически важных городов Франции, и это продлилось еще одно столетие, в течение которого порт использовался как торговая база и аванпост для продолжения набегов на соседние территории. Иногда полная победа оказывается не такой уж безоговорочной…
Глава 5
Мария, королева Шотландии: Французская голова на шотландских плечах
Никто не спорит, что Мария, королева Шотландская, родилась в Шотландии и потому была, строго говоря, шотландкой. Но даже самый патриотично настроенный шотландец не станет отрицать, что годы формирования личности, с пяти до девятнадцати, Мария провела во Франции. Ее мать была француженкой, и всю свою жизнь Мария писала письма в основном на французском языке, даже своей английской кузине, королеве Елизавете I. Более того, она всегда подписывалась так: Marie, несомненно, предпочитая эту орфографию английской, поскольку в те времена во французском языке слово mary обозначало «мужа» (сейчас это mari). В течение нескольких лет Мария даже была королевой Франции. Проще говоря, женщина, которую сегодня мы знаем как Марию, королеву Шотландскую, была креатурой французов. Можно сказать, что она была такой же шотландской, как хаггис [49] с ароматом фуа-гра.
Если бы в последние годы ее жизни, проведенные английской пленницей, Марию спросили, что она думает о Шотландии, она бы, скорее всего, дала безупречно дипломатический ответ (по-французски) о вечной любви к родной земле. Но за политическим фасадом наверняка осталось бы скрытым то, что она подумала в этот момент, а именно: «Merde [50], не говорите мне про эту чертову Ecosse[51]».
Не стоит винить Марию, ее горечь вполне обоснованна, поскольку за тот короткий срок, что она пробыла правящим монархом Шотландии, ее предала практически вся шотландская знать, ее едва не убили, ее похитили и изнасиловали. И когда убийство все-таки состоялось, большинство шотландцев даже не поморщились, ведь она давно уже перестала быть для них полезной. На самом деле, отрубая ей голову, англичане вовсе не пытались провоцировать Шотландию: они наносили удар по французам.
Давайте же взглянем на трагическую историю жизни Марии (или Мари), французской королевы шотландцев.
Продается: один королевский отпрыск
В наше время члены британской королевской фамилии часто жалуются на то, что они слишком рано — или же слишком часто — оказываются в центре общественного внимания. Марию эта участь постигла с самого рождения.
Она родилась 8 декабря 1542 года в 30 километрах от Эдинбурга, во дворце Линлитгоу, неподалеку от одноименного озера. Дата была знаковой: праздник Непорочного зачатия Девы Марии. А вот место рождения подкачало: рожденным в Линлитгоу обычно присваивали прозвище Черная Сука из-за собаки, изображенной на гербе города.
Мать Марии, Мария де Гиз, была второй женой короля Шотландии Якова V. Его первая жена, скончавшаяся от туберкулеза, тоже была француженкой, и благодаря браку с Марией Яков рассчитывал упрочить франко-шотландский альянс. Этот союз всегда раздражал англичан; Генрих VIII, очевидно чувствующий себя одиноко после казни Анны Болейн, тоже участвовал в конкурсе на руку Марии де Гиз.
Мария испытала облегчение, когда ее семья отклонила предложение Генриха. Ужасаясь той участи, какая постигла Анну Болейн, она якобы сказала: «Может, я и высокая женщина, но шея у меня короткая». Это была шутка, обернувшаяся горькой трагедией, когда спустя пятьдесят лет дочь Марии, королева Шотландии, положила свою изящную шею под английский топор по приказу дочери Анны Болейн, Елизаветы Первой.
