Каляев пошел на казнь и не просил о помиловании. Наоборот, он писал из Бутырской тюрьмы: “…Прошу вас… не ходатайствовать перед государем о даровании мне жизни. Я не приму помилования…”
И был повешен.
Старый краснокирпичный двор Кремля под летним солнцем, милиция, регулирующая проход и проезд, ряды чернолаковых машин у подъезда резиденции Президента, и – этот ремонт… И никого уже ни герои террора, ни их жертвы не интересуют…
А кстати, жизнь-то Воронцова, который не просит о помиловании, в этот самый момент, когда я стою посреди площади, будет решаться или уже решается здесь, рядышком, в кабинете Президента.
Но я сейчас не о судьбе и даже не о характере Воронцова, хотя именно характер и предопределяет судьбу.
Такие были во все времена, и почти всегда они были в конфликте с окружающим их миром. В прошлом веке уезжали на
Кавказ, бились на дуэлях, готовили заговоры, стреляли в царя… Нынешние сами просились в Афганистан, в
Приднестровье, в Чечню…
Обостренное чувство якобы творящейся вокруг несправедливости, свойственное им от природы, обычно перерастает в болезненную непереносимость любой несвободы, даже той, которой нет… А значит, любой власти, которая олицетворяет эту свободу (или несвободу).
Отсюда уже недалеко и до личных действий, до того же терроризма. А против кого он будет направлен, дело второстепенное.
Воронцов начиная с 86-го года изготовил и хранил кинжал, мелкокалиберную винтовку, патроны, ружье, из которого сделал обрез.
В эти же годы он установил места работы и жительства ряда номенклатурных лиц, в том числе работников калужского обкома
КПСС, исполкома областного Совета, секретарей парткомов предприятий и профсоюзных работников ряда строительных организаций… Эти, последние, были должностные лица из той отрасли, где Воронцов работал.
Он составил список (15 человек), надо полагать, по его мнению, самых опасных для страны лиц, выслеживал пути их передвижения. И далее, как результат: убийство главного редактора газеты, которая была органом и рупором здешнего обкома партии.
Был убит, как я уже писал, и профсоюзный деятель по месту работы Воронцова. Террор был конкретен – наказание тех, которых знал исполнитель и в неправедных деяниях которых был уверен. Этакий народный мститель типа Зорро, калужского масштаба.
На допросах Воронцов вел себя уверенно, рассуждения были четки, подчас излишне пространны, но достаточно логичны. В то же время в них полностью отсутствовали элементы сожаления и критическая оценка содеянного.
В документах отмечено, что подсудимый был высокомерен, упорно отстаивал свои убеждения, отмечена “…переоценка своих возможностей…”. Но нарушения мышления, памяти и так далее не обнаружено.
Исследователи от медицины делают вывод, противоположный своим же первым выводам: “…он перенес четыре кратковременных психических состояния недостаточно ясной нозологии с последующим формированием психического склада личности параноидальной структуры с определенным общественным мировоззрением…”
Что означает “определенное мировоззрение” знают, наверное, только специалисты из института Сербского, но они и знамениты тем, что не такие еще диагнозы закатывали!
А вот что сама личность о своих действиях:
“…Когда шел в редакцию газеты, очень волновался, но в кабинете волнение прошло, испытывал только напряжение”.
“Встаньте!”- так он сказал редактору прежде чем выстрелить.
На суде потом исказят, написав, что он крикнул: “Встать!”
“На пороге дома вспомнил, что оставил на столе редактора дипломат с газетой (“их газетой”), на которой указан домашний адрес и фамилия… Сердце екнуло: “провал”… Его величество случай сыграл свою роль, первый шаг оказался последним. После второго убийства сам пришел в милицию, знал, что все равно найдут…”
И далее с некоторой бравадой, – он сделал то, что хотел и смог, и ни о чем не жалеет. Это о гибели двух… В третьего
(фотокорреспондента) “стрелял незаслуженно”. Но… “во имя своих убеждений и жизнь положить не жалко”.
Он отлично понимает, с кем имеет дело (это о врачах из
“Сербского”), и просит, чтобы его считали человеком здоровым, ибо “…если шизиком признают, будет обидно, самолюбие пострадает…”.
О нем сказано еще: “Проявляя холодность к потерпевшим, пренебрежение к окружающим его лицам, он очень тепло отзывался о своей матери и жене, при этом волнуется, мрачнеет, тяжело вздыхает, с чувством горечи заявляет: “Это моя боль”. Но при этом подчеркивает, что его жена в сложной для нее ситуации проявляет самоотверженность и самопожертвование”.
В заключение в медэкспертизе указывается, что в отделении института он много читает, интересуется событиями в стране и за рубежом. Временами бывает задумчив, тосклив. В обращении с персоналом вежлив…
О помиловании Воронцов не просит.
Было от него письмо, адресованное лично Б. Ельцину по поводу событий 21 августа 91-го года, и повторное, которое сохранилось в деле, там сказано: “Я убежден и сейчас, что мои действия не являются преступлением, а лишь “…частица заслуженного наказания – возмездия всех властвующих коммунистов, государственных преступников и самой КПСС. Не я придумал этот “метод”, которым на протяжении десятилетий пользовались власть держащие против своего народа, я всего лишь повернул его против них. В то время я видел в этом единственную возможность пресечь, наказать зло, ложь, несправедливость, которые творила КПСС… Сейчас, конечно, любые подобные действия – невозможны…”
Вот здесь он ошибается. Такие любые методы еще как возможны.
Он не верит, что возможен суд над коммунистами… “Это невозможно и бессмысленно. Поэтому только я решился на свои действия”.
Подтверждает, что у него в списке еще 14-15 фамилий. “По каждой из них имелся материал и факты их преступных деяний… Может, мои действия это глупо, безрассудно, но всему есть предел. Нестерпимо было дальше жить во лжи, в страхе, в зле и ничего не делать. Мои действия это тот самый приговор, который вынесло им время…”
И вот уже в адрес и нынешнего строя, которого он так ждал и во имя которого боролся.
“…Столь длительное содержание человека, приговоренного к смерти, в нечеловеческих условиях роднит правосудие свободной России с так называемым правосудием бывшего государства СССР, элементами садизма и издевательства над человеком. Святая инквизиция могла бы позавидовать столь изощренной пытке. И это в стране, говорящей о демократии и ставящей человека на первое место в государстве… Дай-то
Бог, чтобы так было на самом деле в России. С искренним уважением к Вам, Борис Николаевич. 92 г.”.
А вот еще письмо, хранящееся в деле, подписанное: “Просто калужанин”. По поводу приговора Воронцову.
“Ваше высочество! Господин Президент!
Убийца Воронцов просит о помиловании и отмене ему смертной казни (а он и не просит как раз!). Он не знает, чего просит. Потому что в расстреле нет никакого наказания и тем более “высшей меры”: не успеешь вздохнуть, а тебя шлепнут в затылок. Расстрел – это и есть помилование. Наказание же будет состоять в том, чтобы переносить все невзгоды: голод, холод, труд, “битье”, оскорбления, тоску по воле, по семье.
То есть перенести все лиха, вот что такое “высшая мера” наказания. Тогда, после покаяния за всю жизнь, когда о себе заплачет, тогда Воронцов узнает, что такое “высшая мера”…”
В письме, упреки и ему, зачем, мол, спешил, они (наверное, имеются в виду жертвы) все равно погибли бы без его участия, и без него бы их прихлопнули… (Интересно, кто?) А теперь у него дети остались опозоренные, жена измучится тяжелой жизнью, тоже, по сути, будет нести “высшую меру” наказания…
Автор письма советует Президенту: замените вы, Борис
Николаевич, ему, Воронцову, расстрел на каторгу, а его жилищные условия улучшите, чтобы не растить больше убийц…
Юрист из Астрахани, тоже в письме, уже впрямую проводит параллель с прошлым временем: “Ведь император Александр III готов был по-христиански простить покушавшегося на него А.
Ульянова при условии, что тот раскается в содеянном. Но
Ульянов не раскаялся, следовательно, оставался опасным типом и тем подписал себе приговор…”
И письмо Воронцова нам, в Комиссию.
“Мое обращение к вам не просьба о помиловании. На счету
“соцправосудия” десятки миллионов расстрелянных людей, одной несправедливостью больше или меньше, не имеет значения. Суть обращения вот в чем. Уж если правосудие социалистического государства приговорило меня к смерти, оно должно быть последовательно до конца. Пусть убивает. Сколько можно ждать. Содержание человека годами в полутемном сыром подземелье, без воздуха и света, при этом прикрываясь гуманностью, не делает чести России как будущему правовому государству…
Надеюсь, это обращение к Вам ускорит решение моей судьбы.
