– Ворон ворону глаз не выклюет, – изрек по-молдавски русскую поговорку Стойко-старший.
Стойко-младший прибавил:
– Они все там одним миром мазанные.
И тут же прозвучало имя Пушкаша. Это он, верховный жрец Фемиды (по молдавскому региону) принял тогда на себя подлую роль: взял под защиту гнусных дельцов и тех, кто стоял в тени, за их спинами.
В конечном счете справедливость восторжествовала, но ненадолго. Через два года произошел исторический переворот. И власть каким-то чудом оказалась в руках упавших с неба демократов, которые до последнего момента выдавали себя за несгибаемых коммунистов. А я-то, как наивный вольтеровский Кандид, бродил с диктофоном и блокнотом по служебным кабинетам заговорщиков и намеревался вызнать у них секреты.
Перед тем, как оказаться в Рышканах, затем в Лядовенах, несколько дней колесил я по дорогам Оргеевского района, здесь я некогда трудился в поте лица.
По привычке наведался в райком, где меня принимали в партию, в чем я не раскаиваюсь и никоим образом не сожалею. Впрочем, по ходу дела возникла маленькая заковырка. Кто-то из членов бюро задал мне «убийственный вопрос»: как понимаю я демократический централизм? Когда кого-либо хотели посадить в лужу, спрашивали именно это. Без запинки перечислил я все заковыристые постулаты, забыл упомянуть последнее: о подчинении меньшинства большинству.
– И это все? – спросил как на допросе первый секретарь товарищ Епур. (В переводе с молдавского – «заяц».) А в нашей типографии работал старый еврей по фамилии Заяц. По сему поводу в районе ходили шутки, розыгрыши, анекдоты.
А вот что произошло на самом деле. На первое апреля наш Мойша позвонил в райком и по ошибке нарвался на Первого. Тот поднял трубку:
– Кто говорит?
– Заяц.
– А это Епур. Да ты, брат, смелый.
– Такими нас партия воспитала. И вообще, – типографский служка с испугу вошел в раж, – доложу я вам, заяц – зверь отчаянный. С испугу может даже волку брюхо распороть.
И что вы думаете? Через несколько дней в районе произошла кадровая перестановка. Нашего Зайца повысили в должности: он возглавил типографию при редакции.
Лично я без подобострастья относился к носителям районной власти, что не всем нравилось. Некоторых строгих моралистов раздражала моя нескромная одежда и особенно стрижка модели «кок». Но я им был нужен и они меня терпели вместе с узкими брючатами и чешскими туфлями с бронзовыми пряжками и на толстенной микропорке типа «манка». Но местные ортодоксы, обряженные в галифе и «сталинки», не упускали случая приструнить, а то и осадить несущегося вскачь, не разбирая пути, молодого франта, который публиковал свои «штучки» в республиканской прессе и даже в толстом журнале «Октябрь» (молдавский аналог союзного).
Меня всегда удручала атмосфера, царившая на заседаниях партийных бюро.
В данном случае адресованный мне вопрос, как я понимаю о демократическом централизме, имел под собой, как мне позже сказали, цель – выяснить насколько я ознакомился с уставом партии.
Судьба меня хранила. Вовремя вспомнил тезис о подчинении меньшинства большинству. При этом, не иначе как сам черт дернул меня за язык. В присутствии всего районного синклита выдал я угловатую сентенцию, что большинство не всегда право. Ведь был период, когда Ленин и его соратники были не раз побиваемы оппозиционным большинством, и все же в итоге взяли верх. Историческая правда оказалась на их стороне.
Закончил я так:
– Надо уважать иные мнения. Хотя в данный исторический момент они, может, и не отвечают потребе дня, хотя по большому счету служат великим целям нации, народа.
Вздрогнул кабинет. Задвигались в креслах зады. Зашевелились под черепной коробкой обленившиеся извилины. Обида застила глаза: «Кто им, тузам, мораль читает? Какая-то „шестерка“.
Прошелестело как бы само собой словцо: «Не зрелый». Затем: «Требуется закалка».
Какое позорище: от ворот дан поворот! Я им чужой, не ихнего бора сосна. Как же буду я после этого глядеть в глаза товарищей. «Не зрелый. Требуется закалка», – это же разнесется по всему району. Все, кому не лень, станут меня поучать, а за спиной будут ухмыляться: «Тоже туда же!»
Будто из подземелья до слуха моего долетел голос Епура:
– Есть предложение принять товарища (имярек) в члены Коммунистической партии Молдавии. Вместе с тем принять к сведению некоторые колебания в его понимании и трактовке основополагающего тезиса о демократическом централизме. Все.
Второй секретарь райкома Константин Васильевич Кузьмин доверительно мне сообщил, что после моего ухода у них больше часа кипела (при закрытых дверях) дискуссия по вопросу демократического централизма. К единому мнению так и не пришли. 28 сентября 1958 года, в недрах ЦК КП Молдавии и начались разногласия, которые затем привели к расколу в коммунистической организации республики и в обществе в целом?
В основе их оказались вопросы о практике руководства республикой в том числе и несоблюдение принципа демократического централизма. Из истории известно, что на события глобального масштаба оказывают подчас решающее влияние какие-то частности, мелочи. Говорят же на полном серьезе, что Наполеон Бонапарт после взятия Москвы отказался от дальнейшего продвижения на восток из-за легкого насморка. Или вот еще парадокс. Картина мира на нашей планете была бы совершенно иной, будь у юной египетской царицы Клеопатры иная линия носа.
Оргеевский райком стоял на своем месте. Однако у здания вид был какой-то пришибленный. А на втором этаже был кавардак и ералаш. Словно, как прежде, все ушли на фронт!
Девушке в приемной я представился: такой-сякой просит аудиенции. Услыхав, что я из Москвы, красавица, виляя бедрами, юркнула в кабинет первого и моментально выскочила, как ошпаренная:
– Товарища Доменти, – промямлила, еле дыша, – нет у себя. Уехал. Вы можете зайти ко второму секретарю, товарищу Атаманенко. Он пока еще у себя.
Я перешагнул порог. Хозяин кабинета сидел среди огромного вороха бумаг. Похоже, сортировал. Документами с грифами «Секретно» и «Для служебного пользования» был устлан пол; они громоздились на стульях, диване, подоконниках. Товарищ смутился, как будто я застал его за чем-то непотребным.
Атаманенко был в этой должности недавно и не скрывал, что тяготится ею. Парень, свойский и честный, было видно, что он на кого-то очень сердит. И тут же выложил:
– У меня такое ощущение, словно в разгар боя нас предали. Вы понимаете о чем речь? – спросил меня в упор.
Непотребно седовласому «баде» казаться Незнайкой. Тем более, что позади уже была Гагаузия, Тирасполь. Участвовал в «бабском митинге», заседал за «круглым столом» с «головастиками» «Точлитмаша». Потому и признался: кое о чем наслышан, однако многое еще неведомо. Потому и завернул в Оргеев, где некогда служил верой и правдой и даже был принят в «ряды».
– В редакции своей были?
– Сразу к вам.
– И не ходите. Там мерзостно и грязно. Может, слышали «историю с географией» о нашем редакторе?
И тут же поведал сюжет, который проник даже на страницы союзного журнала «Журналист». Речь шла о нарушении моим коллегой уставных норм и этических правил. Бюро райкома исключило редактора газеты Владимира Паскару из партии. Тот вздыбился: не признал наказание справедливым. Поднял хай. Обратился с жалобами во все инстанции, дошел до парткомиссии ЦК КПСС. Все жалобы заканчивались предостережением: автор не представляет себя вне рядов партии, потому и жизнь для него теряет смысл. Авторитетная комиссия, взвесив все «за» и «против», пришла к выводу: исключение – кара слишком тяжелая. Достаточно и строгого выговора.
Победа? В каком-то смысле да. Но дальше «сюжет» день ото дня становился круче и круче. Через пару месяцев после «победы» Владимир Паскару стал Владом. На страницах своей газеты «Орхейский край» публикует открытое письмо: он-де осознал, что до сих пор шел не туда и не с теми, а потому выходит из рядов КПСС.
Секретарь райкома, не моргая, глядел мне в глаза. Видимо, ждал вопросов.
– Где же теперь этот скандалист?
– Мы называем его предателем. Перебрался в Кишинев.
– Ходит без работы?
– Что вы! Теперь же на таких спрос. Трудоустроился в Верховном Совете у Снегура. Возглавляет комиссию гласности. Теплое местечко, – прибавил Атаманенко не без зависти.
Не хотелось больше продолжать разговор на эту тему. «Партгеноссе» коснулся ее с другой стороны.
– Райком доживает последние дни. Говорят, в верхах вопрос уже решен. В воздухе носится идея самороспуска. Сперва они нас предали, разоружили, теперь сдают. Сижу вот, разбираю и сортирую архив. Признаться, пренеприятная процедура.
– Земля круглая. Где-нибудь встретимся.
В полупустом кабинете словно эхо в ответ раздалось:
– Земля круглая. Помяните мое слово, это только начало.
