– Земля круглая. Где-нибудь встретимся.
В полупустом кабинете словно эхо в ответ раздалось:
– Земля круглая. Помяните мое слово, это только начало.
Райкомовский разговор продолжился в доме Стойки.
– Мне кажется, я совершенно уверен, – говорил Григорий Павлович, рассекая ладонью воздух, – все это только перемена декорации.
Борис выразился определенней:
– У них все давно расписано-распланировано. Бьюсь об заклад, – на скулах розовощекого богатыря обозначились каленые желваки. – Эти штучки были задуманы не в Госплане СССР, а в тихих кабинетах ЦРУ.
Подумалось, откуда в крестьянском доме такая осведомленность в «государственных делах», о чем помалкивают информационные службы, пресса и прочее. Явилась мысль о народном разуме. Это своего рода ноосфера, олицетворяющая всеобщую мудрость, разум матери-природы. А сельский люд ближе нас к природе.
В жизни все переплетено удивительным образом. Те две великие войны, потрясшие наше Отечество до основания, как и последующие за ними героические будни в восстановительный период, с которыми тоже были связаны и тяготы, и героика, и жертвы, слезы, кровь. Народ же, в общей своей массе, все принимал как ниспосланные небом испытания – покорно, безропотно. Истинно по-христиански. Потому с высоты прожитых лет тот отрезок истории воспринимается (ежели не примешаны личная корысть или политические предубеждения) как вынужденная целесообразность. Блага, по законам неба, даром не даются – от каждого требуют посильных затрат.
Не обнесла судьба горькой чашей и крестьянский род Стойко. Без единой царапины прошел дороги войны Павел Васильевич. Погиб же от вражеской пули в мирное время, в ста метрах от своего двора.
Шло заседание правления колхоза. Обсуждали хозяйственные вопросы: как лучше и быстрее собрать урожай силами только что организованной сельхозартели. Засиделись допоздна. Повестка дня исчерпана. Председатель встал из-за стола. В сей момент раздался оглушительный выстрел и звон разбитого стекла. Как подкошенный сноп упал Стойко на руки подоспевших товарищей.
Убийцу быстро нашли. Им оказался некто Сергеевич, односельчанин, в прошлом агент румынской жандармерии, известной в народе как «сигуранция». Наемный убийца понес заслуженную кару. Не сговариваясь – так уж как-то само собой вышло, – что в Лядовенах старались не упоминать имени презренного. Его предали анафеме.
Но вот повеяли новые ветра. Стали в стране переиначивать собственное прошлое. Тут-то и вынырнул словно из-под земли сын Сергеевича. Да с кучей претензий на несправедливость. Родителя своего выставлял как непреклонного борца с ненавистным сталинским режимом. Требовал безоговорочной реабилитации и очищения от политической грязи его «доброго имени». И себя не забыл. Как чадо невинно репрессированного требовал компенсации (в денежном выражении, с процентами) за моральный и материальный ущерб. И разумеется, государственное обеспечение в виде повышенного пенсиона.
Такая постановка вопроса вызвала в Лядовенах и смех, и переполох. Рассуждали по-житейски:
– Помалкивал бы «отпрыск», так он еще и выхваляется. Как бы то ни было, но ведь батька его невинную душу сгубил.
Что правда, то правда. Но и другая есть правда: за все прошлые годы никто и никогда – ни по злобе, ни по пьянке – не попрекнул сынка за родительский грех. Впрочем, и дружбы никто не водил. Костакэ рано овдовел, жил бобылем, держался особняком. Когда же жизнь в конце 1980-х взбаламутилась, вспомнили о трагической кончине первого своего председателя колхоза Стойки. Теперь уже без всякого пиетета. Тут и имя его убийцы вдруг воссияло. Вдруг и «отпрыск» поднял голову. Сергеевич-младший забегал, засуетился. Его стали приглашать в Кишинев, где он, обливаясь потом, перед телекамерами во всю клеймил сталинский режим и его пособников. Потом сделал Костакэ заявление: дескать, следовало бы смельчаку-патриоту (уже не убийца, а мститель!) хотя бы скромный памятник поставить.
«Откуда взялся этот морок?» – подумал я про себя. Затем вопрос повторил вслух в доме Стойки. Мужчины молча переглянулись. За всех ответила Надежда:
– Зачем оно вам? Все равно до конца не докопаетесь.
Григорий Павлович изрек резко, по-молдавски:
– Не лезь, женщина, в мужские разговоры!
– Верно, тут много разного понамешано, – сказал хозяин, когда мы остались в комнате втроем.
– Вам бы пожить тут, – подкинул идейку Борис. – Среди местного народа пожить и потолкаться. Материалу не то, что на газетную заметку, на большую книгу хватит.
Так на общем совете и порешили.
Когда из Бельц заявился автомедонт, я отпустил его в Кишинев, до особого распоряжения.
Сам же осел в Лядовенах.
По селу ходил кругами, не вступая с начальством в контакты. Поначалу посетил производственные объекты, обследовал все торговые точки. Никто не обращал на меня внимания. Только однажды возле чайной поманил пальцем участковый милиционер Попа:
– Ты уже вернулся? – спросил он, прищуря правый глаз, словно целился из «Макарова».
Я не стал служивому портить легенду:
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Два раза уже к вам являлся. Не заставал.
– Ну ладно, гуляй себе пока, – молвил Попа как бы покровительственно.
Каждый день я менял маршрут. В зной тянуло под полог дубравы, где можно было полакомиться поздней земляникой. Ветер разносил по окрестности хлебный дух поспевающих злаков. Со дня на день ждали начала жатвы. Самая трудная и вместе с тем самая желанная крестьянская работа. Я ее тоже люблю. И если предоставляется возможность поучаствовать в страде, стараюсь не упустить счастливый случай.
Я топал пешкодралом по пыльному проселку. На повороте, у лесополосы обогнал меня старенький грузовичок. Проехав с десяток метров, резко затормозил.
– От шефов, что ли? – крикнул водитель.
Я не стал темнить:
– Корреспондент. Материал собираю.
– Ого! Ребята будут сильно рады, – открыл дверь кабины и смахнул с сиденья пыль. Взял с места в карьер.
Среди золотого пшеничного разлива возник изумрудный островок – табор механизаторов. С ранней весны и до снега колхозная братва днюет здесь и ночует. Теперь же вокруг было тихо, как на кладбище.
Возле каптерки стояла длинная, врытая в землю скамья. При необходимости на ней могла бы разместиться футбольная команда с запасными игроками и массажистами. В стороне красовалась затейливая беседка, со всех сторон увитая виноградной лозой.
Я раздвинул тяжелые плети. Казалось, ненароком заглянул в пропавшую янтарную комнату. И воздух был какой-то особенный. Сильно пахло медом. Я дышал и надышаться не мог.
Несколько минут наслаждался в одиночестве ароматом, тишиной, покоем. И в один момент все пропало: загудели, зафурыкали и зафырчали моторы. Стало дымно, чадно. И крикливо.
Пришлось выйти из засады. К этому времени колхозная братва оккупировала скамью. Мое появление несколько охладило пыл и страсти.
– К нам вот пресса пожаловала, – озорно представил меня подвозчик мой и тезка.
Отреагировали спокойно. Только один из группы, в чистой и хорошо сидевшей на плечах спецовке (похоже, бригадир), метнул в мою сторону острый взгляд, после чего последовал легкий кивок. На скамье возникла незаметная подвижка. В ряду грузных тел образовался прогал. Меня приглашали в компанию.
Всегда беру с собой в дорогу гостинцы. На сей раз в кармане оказалась нераспечатанная пачка «Мальборо». Пустил ее по кругу. В то время курево было в жутком дефиците, – и мужская половина села поголовно перешла на махру.
– Хороша «мальборка», – заметил седоусый мош Якоб, бригадный сторож. – Однако одесский «беломорчик» все же получше.
Никто и не спорил.
Бригадир со знанием дела осведомился:
– С заданием или по сигналу?
– Ехал мимо, приглянулось ваше село. Решил узнать, что за люди тут живут?
– Труженики обыкновенные.
– Работать спокойно не дают, под руки толкают, – зло проговорил бровастый дядя с шапкой курчавых волос.
– Арсений, не выступай, – оборвал бригадир оратора. – Рекомендую, – проговорил дружески и качнув головой в сторону курчавого, – один из лучших наших механизаторов. Теперь же чуть было без дела не остался. Комбайн у него скопытился.
Комбайнер смачно выругался и потянулся к пачке за другой сигаретой.
Третьего дня Арсений через час работы остановился. Сгорел редуктор топливного насоса. Колхозные спецы обзвонили все районные службы – безрезультатно. Нет на складах такой детали, дефицитная она. Уже собрали нарочного в Таганрог, на комбайновый завод. В последний момент агентурная разведка донесла: делу готов помочь мош Михай. Его внучатый племяш Андриаш недавно демобилизовался из армии, служил в Германии. И там как раз началось разоружение советских войск и передислокация частей. Чтобы зря не пропадать народному добру, комбат под личную ответственность разрешил солдатам взять с собой сувениры-дембеля, на сумму не более чем на сотню рублей. Андриаш под завязку набил вещмешок железками, уверенный, что все потом в колхозе сгодится. Между прочим, в той торбе оказался и остродефицитный редуктор.
