Игорь Шафаревич - Записки русского экстремиста [Политический бестселлер]

Для меня в процессе обдумывания было очень важно установить, что речь идет не о некотором локальном явлении, связанном с данным моментом, и именно с Россией, а то, что его можно представить себе как фактор истории, повторяющийся в различных исторических ситуациях. Для меня решающую роль сыграло знакомство с работами по истории французской революции. Вообще французская революция поразительна своей параллельностью во многих аспектах с русской революцией. Вот, в частности, из всех историков французской революции, которых я читал, наконец я напал на такого, что «ахал» каждый раз, когда его читал. Это некий Огюстен Кошен, убитый в Первую мировую войну. В основном работы его публиковались уже после его смерти. Он, так сказать, не либерального лагеря был и поэтому оставался малопопулярным. И вот он описывает аналогичную совершенно ситуацию перед французской революцией, как какой-то слой как бы готовил духовный захват власти, победу над народом, которую он в революции осуществил в виде уже физической победы. Это маленький слой людей, которые прониклись идеологией того, что они являются законными творцами истории, что они умнее, культурнее, цивилизованнее, чем народ, и имеют право вершить его историю. Они должны были от народа отделиться, дистанцироваться, выработать психологию мастера по отношению к материалу — народ должен быть материалом в их руках, как дерево, камень, глина. И тут уже не имеет место никакое ни сочувствие, ни симпатия, наоборот, если материал не готов покорно принимать форму, которую ему придает мастер, то это вызывает крайнее раздражение и озлобление. Когда перечитываешь, например, дневник писателя Достоевского, то кажется, что он как будто полемизирует вот с этими авторами, теми, которых я читал, которые через сто лет писали. Он говорит, что основная их идея заключается в том, что у нас не было истории, все, что было под видом истории, нужно с презрением забыть; тот, кто застыдился своего прошлого, тот уже наш, вот их лозунг, и так далее. Потом я стал знакомиться с немецкой литературой эпохи революционного подъема 30-х годов девятнадцатого века, вот левогегельянцы, молодой Маркс, течение в литературе, называвшееся «молодая Германия». То же самое: наши радикалы писали, что литературы в России нет, что Пушкин и Лермонтов слабые подражатели, истинная культура только в Германии. А немцы писали в то время, что культуры в Германии нет, и писали это уже после Гёте, Шиллера, романтизма немецкого, после Баха. А истинная культура только во Франции. То есть это некая анатомия национального кризиса, и в ней существеннейшую роль играет создание такого слоя, который сначала уходит куда-то в подполье, в эмиграцию и копит раздражение и злобу, создает свое сознание, противоположное и враждебное существованию народа и его прежде всего фундаментальным ценностям и взглядам. А потом в какой-то момент оказывается и его хозяином, без этого радикальный переворот совершить действительно невозможно. Нужно, чтобы люди почувствовали себя как бы иностранцами, какими-то инопланетянами в своей стране.

Кошен предлагает для этого слоя термин «малый народ», он его сравнивает с остальным народом, который называет «большой народ». И приводит яркий образ, когда говорит, что это как путы, которыми лилипуты связали Гулливера и осыпали стрелами.

Насколько я себе представляю, это очень сладкая концепция для представителя «малого народа». Человек, который ей отдался, ну, как бы полубогом становится, чувствует себя несравненно выше всех людей. И у нас, когда писали про этот слой, называли его диссиденты или интеллигенты, но видно было, что это, конечно, не все диссиденты и не все интеллигенты, а те или иные слова брались для того, чтобы описать очень такой специфический круг. Они писали: мы чувствуем себя как нормальные среди душевнобольных в стране. А эти люди возвышаются до уровня каких-то демиургов, что ли, которые по крайней мере морально готовы творить мир, творить историю. Я думаю, что это та гордыня, которая и Люцифером двигала, и в каком-то смысле упирается в вопрос об источниках зла.

Вот если принимать богословскую, православную концепцию вообще сотворения человека Господом, как образа и подобия своего, то в данном случае эта группа людей просто снимает с себя все моральные, нравственные, этические установки по отношению к другим людям, к массе, так сказать, и в этом смысле они перестают быть людьми.

И, конечно, здесь нет какой-нибудь партии, в которую человек вступает, или масонской ложи, которой он приносит клятву, — он подчиняется только своему импульсу власти. Ну, знаете, как Энгельс писал Марксу, что пока мы можем это делать только своими умами, а когда сможем — и кулаками. Вот, в зависимости от возможности это могут быть и вольтерьянцы, могут быть и якобинцы, могут быть какие-нибудь русские нигилисты и большевики — это уже градация.

Так вот, возвращаясь к книге «Русофобия», хочу обратить внимание на те статьи, которые я рассматривал: тут явно чувствовалось влияние какого-то еврейского течения. У меня никаких оснований не было и не было желания утверждать, что это в каком-то смысле есть как бы выражение духа еврейского народа или еврейского населения Советского Союза, да это все и слишком общие понятия. Такое течение было, конечно, не особенно многочисленное, но в нем большую часть, может, наиболее активную, составлял еврейский компонент. Это было какое-то определенное течение, совершенно перпендикулярное в то же время развивавшемуся сионистскому течению. Тогда и совсем другие были люди, которые никуда уезжать не хотели. Они говорили и писали: мы копили силы для того, чтобы воплощать свои идеи зДесь. И ряд признаков был, по которым видно, что авторы выступали не как русские интеллигенты, а как представители какого-то очень специфического направления. Что здесь какая-то именно национально еврейская ориентированность играет большую роль. Например, во всех статьях обсуждался вопрос, когда будет разрешена полная свобода отъезда евреев. Или писали об опасности еврейских погромов в России, которых, конечно, никогда не было, как видно сейчас. Кто кого только в России не громил? Армяне с азербайджанцами воевали, таджики с узбеками и так далее. Еврейских погромов не было. Но это все время у них присутствовало, то есть видно было, что какая-то национальная ориентированность есть. Видна была и симпатия к эпохе революции 20-х годов, в которой тоже какое-то радикальное еврейское течение играло громадную роль. Вот на это я обратил внимание, не мог не обратить, иначе это значило бы охолостить работу, не сказать того, что каждому читающему очевидно, ну, значит, почему-то человек решил об этом промолчать. Я обсуждал вопрос о том, является ли такое действие антисемитизмом или нет. Я высказал такую точку зрения, что совершенно не понимаю, что такое антисемитизм. Что же такое антисемитизм? Это не высмеивание каких-нибудь определенных национальных черт еврейского характера или наружности или желание каким-то образом ограничить возможности евреев в жизни. Или вот, как у Гитлера, стремление, хотя бы выражение желания физически их уничтожать, или что это такое? Я эту точку зрения формулировал, что когда этот термин употребляется, то никогда не поясняется. Это есть способ, как мне представлялось, влияния на массовое сознание, когда создается термин, который уже по своему аморфному характеру вне сферы логических рассуждений. А на самом деле это есть некое скрытое обвинение, чуть ли не посягательство на существование в целом евреев как нации, геноцид, моральный холокост какой-то. И надо сказать, что после этого я встретил лавину возмущенных откликов. Поразительно то, что работа называлась «Русофобия», то есть видно, что она посвящена русской теме, авторам плевать было, какая там русофобия, она никого не интересует, а вот как можно было сказать что-то о евреях, само слово произнести! И вот, несмотря на мой точно сформулированный вопрос по поводу антисемитизма, я могу привести несколько десятков статей, в которых меня обвиняли в этом здесь и за границей, но ответа я так и не увидел.

Мне трудно быть судьей своей собственной работы, но, во всяком случае, она переполнена цитатами. Там больше цитат, чем каких-либо моих комментариев. И когда мне говорили, что я вызываю еврейские погромы такими цитатами, то я отвечал: ну, если одна цитата может вызывать еврейский погром, тогда повлияйте, чтобы такие работы не печатали. Эти работы когда-то у нас распространяли полуподпольными способами, потом издавались громадными тиражами. Вот типичный роман, который страшно много шума наделал, Гроссмана «Все течет». Гроссман был больше известен как журналист сталинского духа. Но в то же время писал совершенно противоположного направления роман. Содержание этого романа заключается в том, что человек возвращается из лагеря и обдумывает, что же произошло со страной,1 почему его жизнь поломана. Он видел трагедии и других в этом лагере. И вот он думает: что же это такое, Сталин виноват? Нет, Сталин был учеником Ленина, а Ленин, собственно говоря, следовал русской традиции. Оказывается, это все в основе русской психологии находится. И дальше следует приговор именно русской душе, которая всегда, во всех тысячелетиях своей истории, на всех своих просторах была вечной рабой. Весь мир развивал принципы свободы, а история России была историей развития рабства. Если сюда заносились искорки свободы, они этим рабством уничтожались. Ну, напиши нечто подобное о евреях или кто-нибудь в другой стране о своем народе, скандал был бы. А этот роман был издан с помпой: вот мы преодолеваем, так сказать, препоны цензуры, издаем замечательный новый роман и с хвалебным предисловием. Конечно, есть трудные места, но мы должны смотреть правде в глаза. Какие же трудные места? Потому что автор там про Ленина не очень положительно высказался. У меня тогда кто-то еще брал интервью. Спросили, что я скажу о произведении Гроссмана. Я говорю, вот мне интересно больше всего предисловие. Там упомянуто о двух отрицательных персонажах в этом романе — Ленине и России. Но извиняться надо было только за упоминание Ленина. Вот такая литература не только хлынула сюда, а была переиздана, репродуцирована, начали появляться одна за другой статьи, где говорилось, что эдипов комплекс — это комплекс русских, что Россия — это рыхлая, расплывшаяся баба, которую ее сын, ее муж — ее народ — не могут сексуально удовлетворить, что русские — это не люди, они находятся где-то посередине между животным и человеком. В конце концов это превратилось фактически в государственную идеологию. И когда во время предшествующей кампании в Чечне телевидение, прежде всего, да и другие средства массовой информации глумились над армией, над солдатами, над Россией, то это было продолжением той же самой вакханалии.