А почему сын не имеет права месячишко отдохнуть на Гавайских островах? Словно какой-нибудь студент Шурик вынужден отдыхать в Крыму? Ну пусть в госрезиденции, это естественно — но все равно, сказать срамно: в каком-то задрипанном, обыкновенном советском Крыму!
Ох, не вводи во искушение…
Повторяю еще раз: атланты не были виноваты. Экономическая ситуация не оставляла им выхода. Они бились в жестоких тисках. Но ни один нормальный человек, ни один заботливый семьянин не мог бы сделать иного выбора, чем сделали они. Потому что промышленность и культура производства собственной страны в принципе не могли дать им тех бытовых условий, которые постоянно были у них перед глазами во время тех или иных переплясов с басурманами. Условий, к которым они уже, в сущности, привыкли и на которые они — кроме шуток! — имели все права. Для того, чтобы устоять, надо было быть подвижниками.
Но про подвижников мы в начале все уже сказали.
Значит, следовало быстро и радикально решить две серьезные проблемы: первая — узаконить возможность частных и бесконтрольных контактов с заграницей с целью абсолютно легального приобретения и ввоза того, что нужно руководителям в быту. И вторая — узаконить возможность частного и бесконтрольного вывоза того, на что можно это нужное приобретать.
Мы-то думали, что перестройка — это падение железных стен для-ради свободы слова и совести, путь к процветанию и подъему экономики, раскрепощение творческой энергии широких масс, окончательный отрыв от тоталитаризма, полный крах системы лагерей… На самом деле это был кратчайший путь к решительному и кардинальному расширению Архипелага Атлантида и к превращению в один громадный лагерь всего, что к Архипелагу не относится.
Не надо понимать так, будто я однозначно считаю злом то, что было начато Горбачевым и довершено Ельциным. Свободы и права, возможность перемещения через границы по собственной инициативе, вне запретов и разрешений казны, ситуация, когда врать или не врать, продаваться или нет зависит только от твоего личного выбора — это великие достижения. Но надо понимать, что для нас все эти райские кущи были целями, а для тех, кто их организовывал, — лишь средствами достижения их особых, совсем иных и строго определенных целей.
Самое забавное, что они, вероятно, не все и не вполне отдавали себе в этом отчет. Я не исключаю, что, например, Горби честно мог полагать, будто вотвот и впрямь учинит народу небеса обетованные. То, что на пути к этим небесам ему и всем присным его сразу сделалось вольготнее и удобнее, — это же было очевидным доказательством того, что верным путем пошли товарищи! Сейчас нам тут в Кремле стало лучше, а скоро и всему народу станет лучше!
Но, конечно, были люди, просчитавшие все гораздо жестче и точнее. Не могло не быть. Слишком уж все очевидно.
Уже в это время руководство страны в своей обычной человеческой жизни практически не зависело от экономики страны, руководимой ими. Эта экономика фигурировала в их политических планах, разумеется, в их речах на заседаниях и пленумах; в рабочее время они, наверное, даже озабоченно хмурили брови иногда: ух ты, слабо работает экономика, опять не хватает денег на новую атомную подлодку и на новую безвозмездную подачку прогрессивному режиму людоедов в Экваториальной Африке… да-да, и еще на продовольственную программу тоже не хватает…
Но только в рабочее время. Только от сознания своего высокого долга и призвания, только в силу большевистской принципиальности и неусыпной заботы о народе.
Мы знаем, сколь сильны эти стимулы в наших вождях.
В остальном же, чисто по жизни, их волновало всерьез только функционирование НЕ СВОЕЙ экономики. Только колебания цен на НЕ СВОЕМ рынке и на НЕ СВОИ товары. А как могло быть иначе?
Психология…
Им уж и не нужен стал подъем отечественной экономики. Слова по этому поводу они произносить горазды были, но многие из них как раз оказались в нем НЕ заинтересованы. Опять-таки в первую очередь психологически: кому ж охота перестать чувствовать себя сверхчеловеком и оказаться вдруг в том же отношении к быту и комфорту, как и всякий, кто прилично зарабатывает? Это же унизительно! Ради чего тогда была вся карьера, все риски и интриги, предательства, унижения и прогибы перед начальственными креслами, полными старых маразматиков?
Дефицит и талоны для всех, кроме них самих, устраивали их гораздо больше. Да вдобавок давали возможность поднять народ на возмущение этими самыми маразматиками и на том возмущении самим шустро въехать в начальственные кресла…
Атланты просто не могли не дозреть до решения влиться в пресловутый Общеевропейский дом посредством стряхивания с Архипелага Атлантида остальных девяноста пяти процентов так называемой империи. Другими словами, всего того, что этим Архипелагом не являлось. Они еще, скажу по совести, на удивление долго держались. Неплохие люди были, правда! Настоящие коммунисты!
Но дело было, наверное, не только в их замечательных личных качествах, а еще и в том, что в советскую пору существовало, например, среднее звено руководства, которое жило все-таки еще в СССР, в России, — а не в Архипелаге. Существовали выдвиженцы, работяги из низов, опора режима, какое-то время — плоть от плоти своих Челябинсков и Сыктывкаров. Существовали ведущие ученые, которые имели кое-какие возможности влиять на процесс принятия решений; власть нуждалась в них и в их лояльности из-за оружейных потуг, и прислушивалась к ним, но сами они в большинстве своем тоже оставались вне рамок Архипелага. Существовали властители дум, диссиденты, которые мечтали о том, чтобы все жили, как в Атлантиде, — но не как в Архипелаге Атлантида, что существенно. Все эти группы хоть чуток, да уравновешивали естественный эгоизм жителей Архипелага — и обусловленную этим эгоизмом безответственность, пренебрежение страной.
В девяносто первом году и этому пришел конец.
Ельцинское распыление общегосударственной собственности привело к тому, что Архипелаг стремительно разросся. Теперь в нем живут ВСЕ, кто обладает хоть какой-то властью. Можно сказать и обратное: все, кто не живет в нем, не обладают ни малейшим влиянием на то, что происходит со всеми нами.
Здоровье, благосостояние, быт атлантов практически не зависят от положения в стране, в которой они распоряжаются.
Подобной независимости, подобного отрыва элиты от ЭКОНОМИКИ СОБСТВЕННОЙ СТРАНЫ (а следовательно, и вообще от дел страны) не было ни в наполеоновской Франции, ни в предреволюционной России, ни в фашистской Германии.
А ведь теперь на самый верх внедрилась еще и так называемая мафия — не вполне точно предсказанное и не вполне управляемое порождение неизбежной стохастичности процесса дележа экономики империи между атлантами. Наследники преступных группировок, которые возникли во времена позднего застоя в виде "теневой экономики", распухли от деньги, зашибленной благодаря горбачевскому "сухому закону" на паленом спиртном, к моменту Пущи окрепли уже настолько, что вполне смогли сказать свое веское слово, когда началась приватизация. Мафия теперь — единственный более-менее равный визави власти; не ученые-атомщики, не красные директора, не Солженицыны и не Сахаровы. Только братва.
Но ей на экономическую стратегию развития Отечества тем более начхать.
Демократия для нее — это свобода торговать своей страной (больше-то торговать нечем, ведь создавать что-то новое, доселе не существовавшее — станки, книги, формулы, молоко, — они не умеют). Просто-таки умиляют телеинтервью с героями нашего времени, на чей пример нас призывают равняться: сидит перезрелый комсомольский мальчик лет тридцати, тридцати пяти от силы и сообщает надорвавшейся и разоренной стране: "Я заработал свои сто восемьдесят миллионов долларов своими руками…"
А всякая попытка обуздать торговлю своей страной и разгул хватательных рефлексов мелкого чиновничества — это что? Правильно, сталинизм и фашизм, а также установление полицейского государства.
Не зря же главными спонсорами борьбы за свободу слова и за права человека стали у нас теперь паханы всесоюзного значения.
Вожди мрачных тоталитарных времен относились к стране, как к ножкам своего начальственного кресла. Но они понимали, что другого кресла у них нет и быть не может — и уж хотя бы как о кресле о стране заботились. То, что это не мертвая деревяшка, а живые люди, каждый из которых — это, понимаете ли, целый мир, — мало вождей заботило. Однако ножки должны были оставаться крепкими, красивыми, содержаться в образцовой чистоте…
