Последние полтора десятилетия на наших глазах создается виртуальное образование, именуемое "новой Россией" — образование, в которое почти никто не верит. Но жизнь каждого из нас целенаправленно подгоняется под шаблоны именно этого виртуального образования, существующего лишь по ту сторону телевизионного экрана. Это даже не хочется называть ложью (обманываются ведь исключительно по собственному желанию), уместнее назвать — второй реальностью, мистификацией, галлюцинацией, фантомом или чем-то подобным… Каждый из нас имеет право свободного выбора, где жить: по ту сторону телеэкрана или по эту?.. Свободу эту нашу в обозримой перспективе никому отнять не получится. И пусть не покажутся эти слова банальными, но благодаря роману Натальи Ключаревой "Россия: общий вагон" мы сможем яснее понять, в каком все-таки мире мы живем (не виртуально, а реально), это роман отрезвляющий. И, конечно, провокационный.
Валентина Ерофеева ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ
Журнал "ПРОЗА" № 4 — 2005.
C начала самого отринулся было оскорблённый эстетический вкус мой от "Песни" Льва КОТЮКОВА "О Цейхановиче", отринулся, оскорблённый обилием плевков, з-дниц голых и прочим "интерьером" событий и состояний бытия романного. "Тонкий романтический лирик с философским уклоном" в стихах — и вдруг такая противная сторона луны в прозе. Лев Константинович, не пытаетесь ли вы объять необъятное, жаждала истребовать я немедленного ответа. Вы, покоритель поэтических высот, вдруг решили охватить и покорить и прозаические низоты. Цель? — и оправдывает ли она средства задействованные? И вот что ответил бы мне печальный автор романа "По ту сторону России" (второе, дополнительное, имя "Цейхановича", а может, первое — главное?): "Но нет воли моему талантливому перу ни по ту, ни по эту сторону России — и во тьме, с закрытыми глазами, я угрюмо продолжаю полнить правду жизни и смерти. И нет никому спасения от этой вечной правды — ни мне, ни моим героям". "Не жалость нужна человечеству, а правда, — продлил бы он воображаемый диалог. — А вообще-то, человеку правда в тягость. И красота в тягость, а большинству она ненавистна и враждебна из-за недостижимости и непостижимости…"
Ну и что, упрямо ответствовала бы я. И почему речь только о жалости-нежалости и о правде-неправде? А где то самое сакраментальное "Человек — это звучит гордо"? Зачем же мы так уж и служанкою сотворяем нашу литературу? Да ещё и служанкою у чего? — у малодостойного в человеке, у слабостей и пороков его. Вы же сами видите опасность низведения такой литературы к "фельетонной пошлости и зубоскальству". Вот так бы и поссорились мы друг с другом, непримиримые. А впрочем, меня бы примирила проникновенная грусть-тоска лирических отступлений романа — дневников автора. Вот таких, например: "Почему я начинаю думать о смерти, когда пытаюсь постичь красоту?! Почему столько дряни кругом?! Куда подевалось прекрасное?! У-у-у!!!" ("В себе, в себе надо искать: подобное притягивается к подобному", — прошипела бы я финально. "Да знаю, знаю, вот поэтому и продолжаю сочинять, — ответствовал бы автор. — Пусть что-то останется вечным хотя бы в моей душе. А может быть, и в других душах…" — но это уже из другой книги.)
Видимо, "убожество жизни пишущей братии" (Александр МАТВЕЕВ, рассказ "Призрак поэта") накладывает несмываемую тень, нет, не тоски, а зевотной скуки на творения её, этой братии. Таковы почти все малые формы прозы в этом номере, к сожалению. Исключение — рассказ Эдуарда АЛЕКСЕЕВА "Пасека" о Мишке — человеке "нужной породы", той самой, которая "все в мире банковские империи создала", и о хозяине пасеки — человеке "ненужной породы", которая вот как с "нужной" соотносится по Мишкиной теории: "К примеру, кто-то из наших по делу что-то сказал — а ваши все кругом стоят уже с ружьями и спрашивают нас: в кого, братцы, стрелять, чтобы всё, как говорите, было по справедливости? Чтоб у богатых отнять и распределить по совести!" Соблазнительная теория в нынешней-то ситуации. Вот и пойми их — эту самую "нужную породу"…
PS. Принесли только что новоиспечённый номер "Прозы"… Полистав, поняла, что здесь — не заскучаешь.
"НОВЫЙ МИР" №1 — 2006
У Никиты — героя романа Натальи КЛЮЧАРЁВОЙ "Россия: общий вагон" — "была одна физиологическая странность. Он часто падал в обморок. …Так его восхищала жизнь. И так он переживал за своё отечество". Есть ли в современной прозе кто-то, одаривший нас таким князем Мышкиным? И таким маленьким мальчиком (ещё один герой романа), единственная мечта которого: "упасть в кусты и там жить". Это ли ни мечта всего человечества — нормального… и так дико далеко оторвавшегося от своих "кустов". И чего будет стоить для этого оторвавшегося человечества одна единственная слезинка такого вот ребёнка?.. И ещё Юнкера дарит нам Наталья Ключарёва, после общения с которым Никита почувствовал, "что именно этот момент станет для него Россией. Если он окажется вдруг далеко-далеко отсюда. Или, может быть, даже после смерти. Он будет вспоминать не берёзки-рябинки и, конечно, не "мундиры голубые", а Юнкера, говорящего о Дмитрии Донском как о самом себе". "Мелочный и убогий" двадцать первый век был Юнкеру мал и трещал на нём по швам"… Роман — трагедия, но потаённый свет знания, свет некоей тайны разлит по нему и притягивает к любованию, впитыванию, сопереживанию.
"НАШ СОВРЕМЕННИК" № 1-2 — 2006
"Люди не стали жить хуже, они сами стали хуже" — такое обвинение бросает Андрей ВОРОНЦОВ, разворачивая картину жизни последнего десятилетия в романе "Тайный коридор", — они "смутно понимали, что преступность была лишь следствием надвигающейся неведомой беды, но не понимали, в чём её причина". Воронцов пытается обозначить одну из причин, важнейших, на его взгляд, и вместе со своим героем открывает "законы взлёта и падений империй", и, исследуя эти законы, рассматривает феномен Крыма, вплоть до восемнадцатого века в Европе называвшегося Готией. Феномен состоит в том, что готы при набегах периодически "уходили в свои горные крепости", а если "не могли противостоять мощным историческим силам", то попросту исчезали — на целые десятилетия, "потом появлялись вновь как ни в чём не бывало". Где они были? — в подземных коридорах истории, в буквальном смысле. И ни есть ли это третий исторический путь развития, отходящий в сторону от византийского с неизменным символом власти — орлом, у которого справа меч, а слева крест, и отступающий от пути воинственного христианства? По этому третьему пути, по затаённо-сохранному пути вовнутрь, к душе, а от неё уже к внешнему (которое всё равно внутреннее), через искажения временного пространства, не гнушаясь исторической спирали с повторами и углублениями витков, пытаются пробиться в будущее, где "люди не должны ни жить хуже, ни становиться сами хуже", и автор, и его герои.
"ЗНАМЯ" № 1-2 — 2006
Инна ЛИСНЯНСКАЯ в моноромане (автобиографическом) "Хвастунья" параллельно с поездкой по Швейцарии совершает экскурс и в своё прошлое. В воспоминаниях этих есть место и крёстной няне, "перед выходом из дому просившей: "Дайте мне для дитяти копеек побольше, а то как нищего увидит, а копейки нет, так и сядет рядом на землю и просит у людей — и ни с места, натура у неё. А люди натуру уважают, и я уважаю"; и подруге Машер, считающей и Пушкина, и Лермонтова, и вообще всех "предыдущих поэтов" "постаментом, на котором стоит Ахмадулина"; и чужой бабульке, прожившей у них на раскладушке две зимы, — "таких мягкосердечных, богобоязненных и хрупко-устойчивых людей за жизнь встретишь раз-два — и обчёлся"; и "Сёмочке" своему незабвенному — весьма "карахтерному" человеку. И многому-многому в этом швейцарском путешествии-вспоминании нашлось место из увиденного, услышанного, пережитого, перечувствованного за совсем не короткую жизнь. "Я — мятежная, но с оборонительным акцентом, никаких не хотела бурь, мечтала двигаться по миру с пылесосом, чтобы он вбирал в себя всякий мусор и мировую пыль. И даже черноту с совести. Но куда это выбросить? Не на луну же!" И расслабишься-то совсем уж с такой героиней, и смех сквозь слёзы, и слёзы сквозь смех восчувствуешь вместе с нею от таких вспоминаний, как вдруг и вспыхнет, чуть ли не в финале: "Если я смогла пережить допсихушные два года и даже добиться с помощью полусимуляции разрешения на прописку в Московской области, то могу считать себя почти бессмертной", — и съёжишься… и поморщишься…
"КОЛОМЕНСКИЙ АЛЬМАНАХ" , девятый выпуск, 2005
Весомее журнала читателю российскому не увидеть (в прямом смысле этого слова). Ежегодник — до пятисот страниц формата почти А-4, и с прекрасными иллюстрациями. Даже "Север" здесь проигрывает. Листала в электричке — рядом сидящие вытягивали шеи, подсматривая. А ещё говорят — нет читателя. Читатель — есть, и истосковался по Настоящему. Нет государства, которое бы это Настоящее пестовало и доносило до него.
