Спектакль изобилует «всякой всячиной», высказывания постановщика, его оригинальничания многочисленны и, прямо скажем, чрезмерны. Каковы же аллюзии режиссера, задействованные для раскрытия смыслов оперы Глинки? Всего два маленьких примера: для показа на сцене «садов обольщения» (второе действие, у Наины) у Чернякова нет другой идеи кроме борделя, а привести в чувство околдованную Людмилу в финале оперы естественно может только доза, вкалываемая Финном.
Наина в постановке Чернякова содержит публичный дом, а салон спецуслуг вытеснил пушкинские сады Черномора
Дело не в том, что показывая на сцене главного музыкального театра страны бордель, можно задеть чьи-то эстетические и моральные чувства, хотя неуважение к части публики не делает чести театру. В конце концов, часть из нас посещает в реальности эти самые места, а уж сколько раз их нам показывали в кино, по телевидению и на прочих сценах — не счесть, тем более что и сам черняковский бордельчик весьма симпатичный (в определенном дизайнерском умении автору не откажешь, его картинки, сами по себе, в отрыве от содержания оперы, нередко бывают занимательны и даже приятны глазу).
Наинин акт действительно, пожалуй, самое эротичное место оперы, его музыка просто сочится чувственностью и негой. Однако Глинка своей музыкой говорит нам о весьма сомнительных с точки зрения общепринятой морали месте и ситуации поэтически и возвышенно, он сознательно уводит нас из борделя (чем, по сути, и являются сады Наины) в мир грез, фантазии и высокого эротизма. А нынешний интерпретатор, пытаясь, как ему, видимо, кажется, вскрыть исходные смыслы произведения, по сути, отменяет все усилия, все достижения композитора и с удовольствием вновь возвращает нас в эту низменную действительность. И музыка, говорящая другим, более высоким и одухотворенным языком, становится просто лишней на этом «празднике» черняковского самовыражения. Лишней поэтому оказывается и танцевальная сюита: в предложенных обстоятельствах режиссер просто не знает, что с ней делать, и там, где ранее, в прежних постановках, всегда блистали балетные артисты, творя искусство, устраивает дешевый капустник с чечеткой, жонглированием шариками и пр. Впрочем, о том, что капустники у Чернякова получаются лучше всего, мы хорошо помним еще по его ларинскому балу в «Онегине»-2006.
Спектакль длится 4,5 часа, и подобного рода «находок» в нем масса. Режиссер с маниакальной настойчивостью смакует множество маленьких, совершенно ненужных деталей, которые ему удалось вычитать в тексте либретто, а чаще домыслить самому, опираясь на свою буйную и, судя по всему, не слишком здоровую фантазию. Пересказывать их, а тем более анализировать нет ни желания, ни времени. Скажем лишь, что все они, как одна, противоречат музыкальному языку оперы и произносимому артистами тексту. В результате мы получаем не открытие первосмыслов, а извращение сути произведения. И это вызывает соответствующую реакцию публики: там, где надо бы сопереживать героям оперы и взгрустнуть вместе с ними, она хихикает и глумится над происходящим. Черняков даже не дискутирует и не полемизирует с первоисточником, не выстраивает пресловутый перпендикуляр к произведению, а попросту переиначивает его под свой весьма сомнительный вкус, создавая какую-то антиматерию, антиоперу, «анти-Руслана». По-своему эта концепция, быть может, обладает какой-то внутренней логикой, но бесконечно далека от оперы Глинки, в результате чего на сцене мы видим карикатуру и пародию на нее, словно в телепрограмме «Большая разница», к тому же карикатуру и пародию не очень-то умную. Получается, что зритель, по Чернякову, приходит в Большой театр не приобщиться к великому искусству, а за тем же, зачем он включает телевизор на кнопке канала «Камеди-ТВ» и иже с ними: поржать и постебаться.
Впрочем, публика охотно ведется на провокацию Чернякова, что лишний раз говорит о духовном неблагополучии нашего времени — такое с позволения сказать искусство действительно оказывается востребованным. Плохо или хорошо исполнена ария, дуэт, ансамбль или играет оркестр — все это вызывает совершенно анемичную реакцию зрителей в виде вежливых аплодисментов — не более. Зато бури оваций раздаются в сцене обольщения Людмилы теперь уже в «садах Черномора» (понятно, что, по Чернякову, никаких садов нет — мы видим больнично-курортный стационар с неоновой подсветкой и подобием зимнего садика в стеклянном пенале), когда полуголый татуированный «качок» отплясывает лезгинку или голые статистки (мои «поздравления» Большому — наконец-то!) бегают вокруг двойника Руслана. Зритель с удовольствием реагирует на то, к чему приучен нашим бессовестным коммерческим телевидением. Какая уж тут опера!
Тем не менее, произведение Глинки, над которым вдоволь постебался модный постмодернист, является оперой, и о музыкальной части говорить необходимо. Впрочем, опера — жанр синтетический и одно без другого в нем (при сценическом, а не концертном воплощении) немыслимо. Поэтому сомнительный режиссерский эксперимент прямо отражается на качестве музицирования, которое могло бы быть значительно выше, так как задействованные в постановке силы сами по себе весьма неплохи и перспективны. Но когда смыслы произведения извращены, эмоции фальшивы, а музыка по большому счету вообще не нужна, странно было бы ожидать от исполнения высококлассного уровня…
Что же в сухом остатке? Большой театр, этот храм искусства, призванный делиться с приходящими в него высокими образцами творений великих мастеров, вновь открыт для москвичей и гостей нашего города. Но что это за искусство — вот в чем главный вопрос. Пока руководство театра продолжает придерживаться взятой несколько лет назад стратегии на превалирование скандально-эпатажной режиссуры, которая губит и музыкальное качество спектаклей, и саму идею оперного театра как таковую. Но, может быть, еще не все потеряно? По крайней мере, известно: с режиссером Черняковым ни у Большого, ни у прочих российских театров пока долгосрочных планов не связано. Дай-то
Бог!
Александр Матусевич, OperaNews.ru, 13 ноября 2011
//- Большой перелом — //
В Большом театре показали «Руслана и Людмилу» Глинки
Широко разрекламированная премьера «Руслана и Людмилы» Глинки в постановке Дмитрия Чернякова должна была стать кульминацией торжеств по случаю открытия после реконструкции исторической сцены Большого театра. Но спектакль обернулся скандалом.
Первое представление «Руслана и Людмилы» завершилось криками из зала «позор!» и «браво!». Кто-то свистел, кто-то отпускал ядовитые комментарии, кто-то обсуждал, состоится ли вообще следующий спектакль. Во время действия единственная исполнительница роли волшебницы Наины Елена Заремба упала на сцене от неудачного жеста партнера и сломала руку, доигрывая спектакль с анестезией. Дублерши у нее не оказалось. Елена Образцова, репетировавшая роль Наины, за несколько дней до премьеры прервала работу из-за творческих расхождений с режиссером. Теперь Елена Заремба будет героически вести партию в гипсе.
«Бордельная сцена» от Мити Чернякова
Заметим, что сам Черняков, предваряя премьеру, предупреждал: сказочности (подразумевается «консервативности») в спектакле будет не много, а скандала он не боится. Детей рекомендовали в Большой театр не брать. Стало ясно, что новый и баснословно дорогой «Руслан», от которого ожидали, в том числе, и демонстрации новейших технических ресурсов театра, представит не сказочную феерию, а радикальную трансформацию хрестоматийного сюжета. Однако результатом этой постановки стали не споры о диалектике авторской свободы и традиции, а крайние эмоции от провокационного внешнего ряда, воспринятого публикой, как издевка: это и стриптиз обливающегося пивом пьяного Фарлафа на столе (кстати, на втором спектакле танец подкорректировали — Фарлаф больше не срывает с себя одежду, а расстегивает пуговицы), это и битва Руслана в подвале с тряпкой, на которую проецируется лицо говорящего покойника (Голова). Особенно бурно обсуждаются бордель, в который модернизировался замок Наины, и салон спецуслуг, вытеснивший пушкинские сады Черномора, где, собственно, и развернулись без всякого намека на театральную иллюзию откровенные сцены, вызвавшие негодование зала: ублажение Людмилы тайским массажем, на кульминации которого появляется накачанный «самец» с обнаженным татуированным торсом, эротические игрища ряженых молодцев с голыми статистками. В финале Людмилу, одуревшую от пережитого, из бессознательного состояния выводит волшебник Финн внутривенной инъекцией, и подозрительные конвульсии Людмилы спровоцировали очередную реакцию зала — «что, передозировка?!». Не удивительно, что на этом фоне заключительный хвалебный хор «Слава великим богам! Слава отчизне святой!» прозвучал как суррогат, как китч.
