figure class="banner-right"
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
Едва ли не с того самого момента, как пьесы Шекспира появились на сцене лондонских театров, он стал главным соперником литераторов всех времен и народов. Его драматургические сочинения были и остаются источником вдохновения и эталоном того, как должно быть организовано литературное пространство. Не написав ни одного романа, он повлиял на всех, кто писал их и пишет последние четыреста лет. По воспоминаниям современников, Шолохов в годы войны носил томик Шекспира в полевой сумке. Фраза, сказанная им по этому поводу, донесена мемуаристом в следующем виде: «Он поэтичен и очарователен. Его надо читать и читать». Общеизвестна и показательна антипатия к Шекспиру Льва Толстого, который посвятил развенчанию славы британского барда обширный очерк, где написал о «неотразимом отвращении, скуке и недоумении о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром». Даже автор «Войны и мира» не может так просто взять и отвергнуть Шекспира, он допускает, что в этот момент он охвачен своего рода безумием.
Но повод впасть в безумие и в самом деле есть. Как смог один автор, едва заставший закат эпохи Ренессанса (Шекспир родился в тот год, когда умер Микеланджело), превзойти в литературном ремесле всех живущих и до него, и после? Почему и ныне он «притча на устах у всех»? Почему и четыреста лет спустя он первенствует по количеству постановок в мире (только в XX веке его начал теснить Чехов)? Да что театр, ведь и в кино Шекспир сумел вписаться со своими сюжетами, причем не только непосредственным образом. Стоит как следует поскрести того или иного литературного или кинематографического героя, как обнаружишь то Макбета, то Лира, то Яго. Что ни сюжет про любовь, так перед нашими глазами встают Ромео и Джульетта, про ревность — Отелло и Дездемона, про власть — Ричард III. Сравнений не избежать. Главный герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов — и тот в свое время был опознан литературоведами как казачий Гамлет. А казалось бы, где Датское королевство и где станица Вешенская? В конце концов, кто этот титан, превративший движением гусиного пера по бумаге весь мир в театр, а людей, населяющих его, в актеров?
Да никто. Сын перчаточника, не получивший систематического образования. Посредственный актер, удостаивавшийся даже в собственных пьесах играть роли второго плана. Рано женился, сразу обзавелся детьми и не удосужился обучить их читать и писать. Бросил семью, уехал в столицу, жил там на съемных квартирах, давал деньги в долг под проценты и выбивал их из должников через суд. Словно заранее исполняя завет своего переводчика Пастернака, провозгласившего: «Не надо заводить архивы, над рукописями трястись», Шекспир не потрудился оставить никаких материальных свидетельств о собственном существовании, кроме завещания, в котором ни словом не упомянул о своих пьесах, зато определил судьбу принадлежащей ему «второй по качеству кровати со всеми принадлежностями». После его смерти она досталась его жене Энн Хатауэй, с которой он прожил вместе всего лишь семь лет из тех тридцати, пока длился их законный брак. С этого завещания, которое нашли в 1747 году, и ведет отсчет история «шекспировского вопроса», который сам по себе превратился в еще одну, уже посмертную, трагедию Шекспира, где ему наконец досталась если не главная, то одна из главных ролей.
В фильме «Влюбленный Шекспир» (1998), сценарий для которого был написан при участии Тома Стоппарда, именно Шекспир (актер Джозеф Файнс) и никто другой — автор произведений, подписанных его именем
MIRAMAX
Его биография, воссозданная по косвенным свидетельствам, производит удручающее впечатление: личность автора слишком несоразмерна его текстам. Разочарование, которое приходится испытывать литературоведам, сопоставимо с теми чувствами, которые пришлось пережить провинциалу Гоголю, оказавшемуся в девятнадцать лет в Петербурге и решившему познакомиться с Пушкиным. Предание гласит, что, прибыв к нему в дневное время и узнав, что тот все еще спит, малороссиянин предположил, что ночью поэт писал стихи, и каково же было его разочарование, когда выяснилось, что Пушкин всего лишь играл в карты.
Разочароваться есть от чего не только Гоголю. Для Пушкина, которого Достоевский возвел на пьедестал выразителя «всеевропейского и всемирного назначения русского человека», игра в карты была всепоглощающей страстью. Литературовед Бенедикт Сарнов в одной из своих книг приводит шокирующий факт: «Собравшись жениться, он [Пушкин] обратился к царю с просьбой, чтобы государь распорядился выдать ему вперед — в счет его жалованья историографа — тридцать тысяч рублей. Государь просьбу удовлетворил. Получив эти деньги, Александр Сергеевич просадил их в карты за одну ночь». Удивляет не столько то, каким образом певец вольности («И днесь учитесь, о цари: // Ни наказанья, ни награды, // Ни кров темниц, ни алтари — // Неверные для вас ограды») распорядился займом, сколько то, что не постеснялся одолжиться у царя, который всего несколько лет назад подавил восстание с участием его ближайших друзей, лично участвовал в допросах заговорщиков, ужесточил цензуру, усилил политический сыск и к тому же затеял кровопролитную войну на Кавказе. Пушкина все это не смутило.
По версии, представленной в фильме Роланад Эммериха «Аноним» (2011),настоящим автором произведений, приписываемых Шекспиру, является граф Оксфорд (актер Рис Иванс)
Columbia Pictures
Он не единственный среди русских литераторов, оказавшихся в плену у азартных игр. Лиля Брик, в 1920-е сопровождавшая Маяковского в его поездке в Берлин и мечтавшая, что они вместе будут любоваться чудесами искусства и техники, вспоминает: «…посмотреть удалось мало. У Маяковского было несколько выступлений, а остальное время… Подвернулся карточный партнер, русский, и Маяковский дни и ночи сидел в номере гостиницы и играл с ним в покер… Так мы прожили два месяца». Что говорить про самого Достоевского, взявшегося играть в рулетку в свадебном путешествии и проигравшегося до такой степени, что пришлось закладывать обручальное кольцо только-только обретенной им супруги.
Пушкин, периодически рефлексирующий по поводу личности автора и его произведений, пишет Вяземскому по поводу открывшихся подробностей личной жизни Байрона: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок — не так, как вы — иначе…» (1825). Здесь он все еще противопоставляет художника «толпе» и настаивает на его исключительности. Чуть позже Пушкин снижает пафос и выводит ставшую классической формулу соотношения быта и бытия для автора, которая многое объясняет и даже примиряет его с той самой «толпой»: «Пока не требует поэта // К священной жертве Аполлон, // В заботах суетного света // Он малодушно погружен; // Молчит его святая лира; // Душа вкушает хладный сон, // И меж детей ничтожных мира, // Быть может, всех ничтожней он» (1827).
Но одним только осуждением со стороны общественности превратности судьбы писателя, которому ничто человеческое не чуждо, не исчерпываются. Суть претензий может быть и такова: «Где ж правота, когда священный дар, // Когда бессмертный гений — не в награду // Любви горящей, самоотверженья, // Трудов, усердия, молений послан — // А озаряет голову безумца, гуляки праздного?» Сравните фрагмент монолога Сальери из «Маленьких трагедий» Пушкина со словами Феоктиста Березовского, сказанными им по прочтении рукописи Шолохова: «Я старый писатель, но такой книги, как “Тихий дон”, не мог написать. Разве можно поверить, что в 23 года, не имея никакого образования, человек мог написать такую глубокую, такую психологически правдивую книгу?» Один из самых ярых отечественных антистратфордианцев Илья Гилилов заходит к Шекспиру с другой стороны: «Неграмотность всей семьи Уильяма Шакспера (так у автора. — “Эксперт” ), отсутствие подтверждений, что и сам он умел хотя бы читать и писать или что в его доме когда-либо водилась такая вещь, как книга, и являются главными фактами, вступающими в непримиримое противоречие с тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения».
Сыну скупщика скота Шолохову тоже досталось не только за молодость, но и за его четыре класса гимназии вкупе с курсами для продинспекторов. Благо что в истории мировой литературы хватает примеров авторов, «учившихся чему-нибудь и как-нибудь», но Шолохов, живущий в принципиально другой информационной среде, нежели Шекспир, которого обвинения в ложном авторстве настигли через сто тридцать лет после смерти, вынужден был выдерживать обвинения в плагиате с момента появления своего первого романа на свет. После того как «Тихий Дон» был официально признан главным советским произведением о Гражданской войне, а сам Шолохов — «великим русским писателем», эта дискуссия искусственным образом прекратилась, а десятилетия спустя возобновилась с новой силой. Она не прекращается и до сих пор, даже после того, как удалось обнаружить рукописи «Тихого Дона», провести их графологическую, текстологическую и идентификационную экспертизу, убедиться в их подлинности и выпустить факсимильное издание. Это произошло всего восемь лет назад и почти восемьдесят лет спустя после того, как возник «шолоховский вопрос».
