Я ехал уже около часа. Пыльная дорога сменилась узкой заросшей тропинкой, вьющейся между высокими зарослями терновника и кислицы. Тропу я выбрал для сокращения пути к месту поручения, и выбрал сознательно, хотя она вела через лошадиное кладбище, где недавно было расстреляно около сотни больных сапом лошадей. Заросли скоро кончились, и я выехал на голое поле, покрытое рытвинами и холмиками свеже насыпанной земли. Это и было лошадиное кладбище.
Лихой стал беспокойно втягивать воздух и настороженно прядал ушами. Беспокойство коня передалось и мне; осмотревшись, я понял его причину. Несколько десятков трупов лошадей было вырыто из земли бродячими собаками. Они копошились в ямах десятками, сбежавшись вероятно со всей окрестности. Ход дальнейших событий развернулся катастрофически быстро.
Я дал шпоры Лихому, и не успел он прибавить ходу, как из ближайшей ямы выскочила тощая небольшая собачонка и бросилась под ноги коню. Хриплый лай разнесся по всему полю, и колючие мурашки пробежали по моему телу. Чтобы лай не привлек остальных собак, я выхватил шашку и, перегнувшись на седле, с размаху рубанул по собаке. Испустив пронзительный визг, она рухнула с отрубленным задом.
Сигнал был подан. Из бесчисленных ям вылетело с полсотни собак. Воющая и рычащая орава кольцом окружила нас, хватая Лихого за ноги. Укусы и дикая разноголосица ожесточенного лая привели коня в бешенство. Он вздымался на дыбы, лягался, метался из стороны в сторону, и я ежеминутно ожидал, что рухну в эту раз'яренную стаю и буду разорван в клочья.
Блестящая сталь моей шашки давно уже покрылась кровью, и я, как в жаркой схватке, рубил направо и налево оглушенный переходящим в визг лаем. Исход боя решил мохнатый, захлебывающийся от ярости рыжий пес. Сделав громадный прыжок, он яростно вцепился в круп Лихого. Конь взметнулся на дыбы и, закусив удила, бешено понесся по рытвинам и буграм, ежеминутно рискуя сломать ноги. За нами с заливистым лаем понеслась лавина собак.
Через минуту-другую мы влетели в заросли кислицы и терновника. Тонкие ветки захлестали по телу, цепляясь острыми колючками за одежду, разрывая ее в клочья, иголками впиваясь в тело. Еще несколько минут — и перед нами открылась необ'ятные просторы далеких закубанских лугов. Напрягая последние силы, я старался остановить Лихого, но он, храпя и зло закусив удила, несся прямо к обрыву. Несколько полубредовых секунд — и мы на самом краю двенадцатиметрового обрыва «Крутого».
Далеко внизу крутит воронками водоворотов Кубань. Мгновенная мысль: «Если сорвемся — смерть!» С бешенством отчаяния всаживаю шпоры в бока Лихого, изо всей силы натягиваю поводья.
Поздно! Громадный прыжок — и головокружительная бездна открылась под нами. В лицо ударила сильная струя воздуха, и мы с Лихим рухнули в холодную воду. Бурлящий водоворот подхватил меня, смыл с седла, завертев, потащил ко дну, а потом, точно рассердившись, выбросил на поверхность воды. Я боролся за свою жизнь с каким-то остервенением. Несколько раз засасывающая воронка водоворота со все возрастающей силой тащила меня ко дну. Наконец, захлебывающийся, с помутившимся сознанием, я неожиданно был выброшен на желтую солнечную отмель небольшого островка.
Шатаясь, я поднялся с мокрого песка и совершенно бессознательно сделал шагов десять по направлению к берегу. Труп Лихого преградил мне путь. Из воды торчали лишь неестественно закинутая голова и странно вздувшиеся бока. Оскаленная пасть коня и стеклянные глаза с застывшим в них ужасом были жутки.
Смутно помню, как добрался я до штаба бригады. Мокрый, ободранный, весь в кровавых ссадиных, я чувствовал, что меня лихорадит. Передавая комбригу пакет, успел только сказать:
— Лихой там, на отмели у «Крутого».
Потом перед глазами пошли красные, все расширяющиеся и разрастающиеся круги, и я потерял сознание.
Очнулся я уже в лазарете, и первым моим вопросом было: «Где Лихой?» Полковой врач подошел ко мне и, улыбнувшись, проговорил:
— Лихого зарыли там, на отмели… А что касается вас, то, право, мы не думали, что вы очнетесь.
Я попросил позвать командира и подробно рассказал ему, как все это со мной случилось…
КРЫСИНЫЙ ЦАРЬ
Рассказ-быль К. Алтайского
Нас заедал гнус.
Трижды-проклятое насекомое свободно прокусывало обветренную кожу. Беспощадный, острый, как остяцкая костяная игла, хоботок прокалывал рубахи. Опухшие, в конец измученные зудом кожи, мы глотали горький дым, спасаясь от маленьких мучителей. Густые, серые рои гнуса кишели над нами с гнусным, тонким, иезуитским жужжанием, словно предупреждали, что мы будем казнены за то, что проникли в этот первобытный, неисхоженный край.
Обдорск[23], деревянный городок, кусочек архитектуры XVI века, аванпост цивилизации и советов, стоящий на высоком берегу реки Полуя, остался далеко сзади. Над нами висело суровым холстом обдорское небо. Кругом — вперед и назад — расстилался Обдорский край, шестьсот тысяч квадратных километров пустынь, болот и озер, край, могущий вместить Бельгию, Данию или Голландию.
Мы плыли по неисследованной речке Тром-Юган, встречая изредка остяцкие юрты и стада оленей.
Потом плыли по Пихтовой речке.
Потом перенесли «областки» — малюсенькие легкие лодочки — в речку, названия которой мы не знали. На карте этой речонки помечено не было.
Край чинил нам препятствия, не пуская в глубь неисследованных земель. Через каждые три-четыре часа встречались «заломы»: могучие стволы павших великанов-деревьев преграждали наш мучительный путь. Мы вытаскивали «областки», обходили преграды и снова плыли на север, влекомые неизвестностью, как гуси и лебеди вешней ярью. Наши одежды обветшали. Мы были грязны и обветрены. Перочинные наши ножи и двустволка казались в этой глухомани чудесами техники. Спички давно вышли: выручала зажигалка.
Стоял август — месяц гнуса. Солнце целые сутки не сходило с неба. В полночь кроваво-красный диск докатывался до горизонта и, слегка коснувшись земли, прыгал вверх. Снова хлестала солнечная кровь, как из горла зарезанного оленя, и мы не могли оторвать глаз от этой величественной картины, забывая гнус, лишения и неизвестность впереди.
Однажды мы встретили на берегу странный памятник. Стояли жерди, связанные оленьими жилами. На жердях висели вырезные ветвистые оленьи рога. Внизу грудой лежали рыбьи и звериные кости.
Остатки стойбища? Кладбище? Примета? Полярная веха?
Оказалось — как мы после узнали, — это «шайтан», божество, созданное скудным самоедским воображением.
Остяки и самоеды в Обдорском краю — идолопоклонники. История человечества окрашена здесь тонами мамонтовых зорь. Здесь — первоначальное накопление культуры, эра звероловов и пастухов.
И чудесны здесь и гул остяцкого схода, выбирающего свой остяцкий совет, и юноша-самоед, приехавший на оленях на пленум самоедского совета.
Нас — нежданных гостей и соглядатаев первобытного края — трое: я, пишущий этот рассказ, мой друг Борис Синкевич и еще один энтузиаст следопытства — Миша Ланин, житель города Тюмени, немного знающий здешние наречия.
Мы плыли на север по неизвестной речонке, а кругом расстилалась пустыня: ни человека, ни зверя, ни птицы, — один гнус. И если бы мы под этим неугасающим незаходящим солнцем увидели вдруг крутоклыкого рыжеволосого мамонта — мы не удивились бы. Неописуемы здешняя пустыня, вечный покой, живая неизжитая древность… Но мы встретили не мамонта, а… крысиного царя.
Началось это так.
Утром, когда речонка сделала крутой поворот, вдали замаячило самоедское стойбище. Мы сделали привал, вытащили «областки» на берег, развели костер. Запасы подходили к концу, и мы решили добыть у самоедов рыбы. Борис остался у костра, а мы с Мишей пошли к стойбищу.
Два десятка юрт стояло на сугреве, напоминая становище первобытного человека. Скуластые кареглазые оленеводы удивились нам и испугались нас. Их успокоило немного самоедское приветствие Миши Ланина. Миша повел трудный и долгий разговор со старым самоедом, сидевшим у входа в юрту.
Как зверек, жадными бусинками глаз смотрела на нас девчурка из юрты.
Рыбы мы получили вдоволь. В обмен отдали три крючка-удочки и пустую бутылку. Мы расплатились баснословно дорого!
Разговор Миши с самоедом был не о рыбе. Миша видимо волновался. Слушая самоеда, он сказал мне скороговоркой:
— Любопытнейшая история. Поблизости живет «крысиный царь».
Наговорившись досыта, Миша сделал знак рукой, означавший нето «спасибо», нето «прощай».
Мы пошли к Борису. У костра, за завтраком, Миша познакомил нас с открытием:
— Километра четыре отсюда проживает неизвестный человек. Он живет в избушке у болота. Болото кишит крысами. Человека здесь боятся и зовут «крысиным царем».
