Но тогда скажите мне,
Кто в дождливый вечер
На трухлявом низком пне
Зажигает свечи?
............
В полночь кто звенит в овсе,
Да на всю округу?
Эта глушь, собственно говоря, и есть тот заповедный уголок старины, жителю которого не совсем уютно под боком у большого мира, как будто он сам становится редким экспонатом, да, похоже, и действительно им является.
Поэзия Николая Якунина, как и народная, чужда публицистичности и полемичности, образы её развиваются последовательно, закономерно, как и всё живое, органично. Кому-то она может показаться слишком созерцательной для наших дней, но иной она быть не может. И тем более его обеспокоенность за будущее очевидна. Она в вопросах, на которые нет ответа: "Как же мне сохранить для тебя свет ромашек и запах пшеницы?", "Чем мне душу твою оградить от слепого, как ночь, равнодушья?" Да и как можно говорить о созерцательности, если вся жизнь в деревне – это непрерывное, неустанное движение, действие и просто работа, а поэзия Якунина – отражение этого движения.
Из дома выведут тропинки летние,
Бегут – расходятся,
бегут – встречаются,
Как косы девичьи, переплетаются.
Пусть размечтаешься,
пусть позабудешься,
Броди и час, и день, –
тут не заблудишься.
Шагай одной из них,
что всех приметнее, –
Вернёт в своё село или соседнее.
Конечно, сельские жители "бродят" по этим тропинкам не от безделья, а все по той же вековечной хозяйственной надобности: на полевые работы или косьбу, в магазин соседнего села или в лес по дрова, по грибы или по ягоды, а то и на охоту:
Напрямик через поле по насту,
Как в шалаш, в прошлогодний омёт.
Отсыревшие звёзды погаснут,
Отвердеет на лужицах лёд.
Просочится сквозь лес на опушку
По берёзовым веткам заря.
И внезапно на алую "мушку"
Упадёт красный глаз глухаря.
Об охоте говорится спокойно, как о естественном, обычном деле. Нет здесь и охотничьей страсти, азарта, – это занятие, к которому вынуждает жизненная необходимость. И пейзажная ясность в стихотворении как бы отодвигает думы о предстоящем выстреле на задний план.
Видимо, есть смысл говорить не только об эстетическом, но также и о прикладном значении поэзии в народной среде. То есть в рамках эстетики она нередко выполняет функцию учебника, проповедуя наиболее разумный с точки зрения многовекового опыта образ жизни наиболее доступным и выразительным языком, воздействуя не только на ум, но и на чувства. Так поэтизируется повседневный быт с его яркими событиями и рядовыми заботами, в том числе, например, об огороде.
Беспомощны, как детские ладошки,
Зелёные листочки у берёз.
И только-только первые картошки
Упрятались под холмики борозд.
............
Взметнулись к солнцу прямо
перья лука
И, как штыки, росточки чеснока.
Но в ящиках гнездятся, как цыплята,
Пока что помидоры у окна.
Но этот быт, становясь предметом эстетики, помогает сформулировать поэту такие истины, которые должны быть аксиомой: "Проста, как день, крестьянская наука: хозяйский глаз да лёгкая рука".
К вопросу хозяйствования поэт возвращается нередко, потому что хозяйство – это основа основ любой жизни. И в "Стихах о топоре" ("Без топора в деревне, как без рук") Якунин снова объясняет простую крестьянскую истину: "Не держится хозяйство без пригляда". Поэтому издавна топор служил мерилом способности человека вести хозйство:
Не все они остры и хороши,
Другим – рубить крапиву не годится.
Иными хоть чинить карандаши,
А можно и при случае побриться.
Бывало, дед зайдёт к тебе во двор,
Топор осмотрит хитрыми глазами,
И ни к чему дальнейший разговор –
Каков топор – таков его хозяин.
Работа – ежедневная, ежечасная – является, как водится, средством достижения цели, а не самой целью, но при этом она не только не в тягость, а представляется удовольствием, радостью, и несчастлив тот, кто незнаком с блаженством усталости, которая свалит с ног, а потом:
Листва берёз зелеёной пеной
Плеснёт в прикрытые глаза.
И к сердцу нежному по венам
Прольются птичьи голоса.
Лежишь, как в детстве,
светлой ночью,
И словно мать в избе родной
В своём застиранном платочке
Поет, склонившись над тобой.
И всё это настолько легко, чисто и тихо, что сон усталости кажется каким-то даже неземным, небесным, и в то же время по-земному реальным, ощутимым всей внутренней сущностью как "нечаянная радость" (А.Жигулин), сладкая телу и сердцу.
В поэзии Николая Якунина почти повсеместно сближаются эти такие непохожие радости – для тела и души, потому что народная психология их тоже сливает воедино. К таким вот способам расслабления тела и отдыха души относится русская баня:
Догорает закат за сараем,
И блаженствует в баньках народ,
Не спеша в кипятке растворяя
Тяжесть нажитых за день забот.
В устном народном творчестве создан полный кодекс жизненного круга, основанный на единении с природой. И читая стихи Николая Якунина, реально представляешь себе эти народные воззрения, народные идеалы, к которым, как к совершенству, стремится народ всё время.
Над околицей тихой, над полем
Смех и песни взметнулись в зенит.
Не копила земля свои боли,
Не запомнила горьких обид.
У дворов средь просторов пахучих
Зачернел забурьяненный пласт.
Жизни мудрой природа научит
И душевность свою передаст.
Так в образе земли и природы изображается тяготение национального характера к добру и справедливости, его незлопамятность и душевность, стремление к мудрости. Об этих чертах вспоминается поэту нередко как раз весной, что всего естественнее:
Забылись зимние обиды,
И нет причин для новых ссорю
То шёпот ласковый, то вздохи
Почти у каждого крыльца.
Пересекаются дороги,
Соединяются сердца.
Миролюбие русского характера, его доброжелательность и дружелюбие основаны на уважении к другому человеку и ожидании ответного уважения, ибо для народного самосознания так важно это чувство сохранённого достоинства. "Пусть нежных слов в ответ я не услышу, но и никто мне здесь не нагрубит", – ведь на грубость надо отвечать соответственно, она в любом случае ведёт к результату, которого лучше избежать вовсе. Длительное оскорбление этого чувства ведёт издавна к пьянству, к тому "смиренью, что паче гордыни", шутовству и, наконец, когда уже дальше некуда, к прямому бунту. Однако это чувство связано не только миролюбием, но и с чувством национальной и личной гордости ("Не буду я просить, как нищий, любви у запертых дверей"), тяготеющей к независимости.
И в то же время в этом характере, когда он раскрыт, проскальзывает лёгкость нрава и простота, отсутствие высокомерия, даже какая-то дурашливость, но не от игривости, а от лукавой любознательности:
И туманно, и облачно снова,
Тускл, прохладен березовый свет.
Крикнешь в роще весёлое слово,
Не дождёшься ни звука в ответ.
Конечно, понятие национального характера неоднозначно, он многолик и многосторонен, в поэзии же Якунина развивалась и наиболее отразилась та сторона, которой более по душе мягкость, чем удальство, нежность, чем сила. И не случайно так хорошо понимает поэт женскую душу, её сущность и её боль. У него есть стихи, написанные от лица женщины, но ещё больше – ей посвящены.
В его интимной лирике, стихах о любви привлекает необыкновенность самопожертвования, он готов, примчась к любимой издалека, "дыханьем осторожно рассеять в небе облака", он мечтает коснуться её губ "робко листком берёзовым" и наперекор своей судьбе готов лечь ей под ноги "последним ярким листопадом", желая в награду лишь удивлённо брошенного на ходу: "Какая ласковая осень случилась в нынешнем году". Любовь эта по-русски жертвенна и альтруистична. Сердце поэта, становясь падающей звездой, даже ценой последней боли готово помедлить падать с высоты, чтобы любимая успела загадать желание. И в обоих случаях он соглашается, мечтает об этом без мысли последующей реабилитации своего имени, ему достаточно служить ей и радовать её – даже безымянно.
