Была другая проблема. Шолохов был крайне беспокойным и подчас — беспощадным собеседником для Сталина. В своих обращениях как устных, так и письменных, в своих пространных письмах вождю Шолохов для себя не просил ничего — Шолохов просил о снисхождении и пощаде для народа. В письмах Сталину уходили в сторону закрытость, сдержанность и осторожность, о которых писала в своих воспоминаниях о Шолохове Левицкая, — это был открытый крик души. И — боли. Шолохов писал Сталину об испытаниях, выпавших на долю народа в пору коллективизации и 37-го года, в словах, равновеликих по страстности масштабу человеческих бед.
Переписка Шолохова со Сталиным, посвященная репрессиям 1929-1931 годов и репрессиям 1937 года, по глубине сопереживания человеческим страданиям, по внутреннему своему содержанию взаимосвязана с "Тихим Доном". И здесь речь идет о горе и боли народной — только не в форме художественной, а в форме публицистической, в виде открытого обращения к власти.
Приведем хотя бы несколько выдержек из этих писем.
1933 год.
"В Вешенском районе, как и в других районах, сейчас умирают о голода колхозники и единоличники: взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями. Словом, район как будто ничем не отличается от остальных районов нашего края..."
"Овчинников ("особый уполномоченный" крайкома. — Ф. К. ) громит районное руководство и, постукивая по кобуре нагана, дает следующую установку: "Хлеб надо взять любой ценой! Будем давить так, что кровь брызнет! Дров наломать, но хлеб взять!.." (...) Установка эта была подкреплена исключением из партии. На этом же бюро РК 20 коммунистов — секретарей ячеек, уполномоченных РК и председателей колхозов, отстававших с выполнением плана хлебозаготовок. (...) И большинство терроризированных коммунистов потеряли чувство меры в применении репрессий. По колхозам широкой волной покатились перегибы. Собственно то, что применялось при допросах и обысках, никак нельзя было назвать перегибами: людей пытали, как во времена средневековья.."
Шолохов характеризует эти "способы" террора: "Массовое избиение людей"; "сажание в холодную, то есть в яму, в амбар в январе, феврале"; "обливание людей керосином, после чего керосин поджигали, требуя ответа, где спрятан хлеб"; "инсценировка расстрелов"; "принуждение женщин к сожительству"; "в Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывели на три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью" и т. п.
Письма Шолохова Сталину — это крик боли и возмущения, открытое и настойчивое требование остановить репрессии и привлечь к ответу "не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные "методы" пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это". Примечательно окончание письма: "Обойти молчанием то, что в течение трех месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя... Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу "Поднятой целины". Так — прямой, хотя и скрытой угрозой, написать правду о терроре в отношении народа, завершил Шолохов свое письмо вождю.
Первая книга "Поднятой целины", как известно, писалась одновременно с третьей книгой "Тихого Дона" и была завершена в 1931 году.
Начиная работу над первой книгой "Поднятой целины", которой он первоначально дал название "С кровью и потом", Шолохов никак не мог предположить, что спустя три года политика сплошной и беспощадной коллективизации даст такой страшный результат: опустошающее изъятие хлеба у колхозников и всеобщий голод 1933 года. Не в этом ли причина того, что вторая книга "Поднятой целины" по воле Шолохова так и не увидела свет до самой войны, а после утраты рукописи в военные годы была заново написана Шолоховым десятилетия спустя...
В следующем письме Сталину, 16 апреля 1933 года, взывая о помощи голодающим колхозникам, Шолохов писал: "Слов нет, не все перемрут даже в том случае, если государство вовсе ничего не даст. Некоторые семьи живут же без хлеба на водяных орехах и на падали с самого декабря месяца, и которые не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных сапных лошадей и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишенную всякой питательности падаль..."
Страшен голод, но еще страшнее репрессии, обрушивающиеся на людей.
"По одному Вешенскому району осуждено за хлеб около 1700 человек, — писал Шолохов Сталину. — Теперь семьи их выселяют на север. РО ОГПУ спешно разыскивает контрреволюционеров, для того, чтобы стимулировать ход хлебозаготовок...
Письмо к Вам — единственное, что написал с ноября прошлого года. Для творческой работы последние полгода были вычеркнуты".
Надо сказать, что Сталин отреагировал на письмо Шолохова немедленно, дав указание выделить для Вешенского района сто двадцать тысяч пудов хлеба и даже посетовал: "Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени!".
Для "разбора дела" в Вешенскую был направлен работник Центральной контрольной комиссии ВКП (б) М. Ф. Шкирятов, который в своей "Записке" Сталину по итогам проверки написал: "Результаты расследования перегибов в Вешенском районе полностью подтвердили правильность письма тов. Шолохова об этом в ЦК ВКП (б)".
И тем не менее, в главном Сталин не согласился с Шолоховым. В своем ответном письме Шолохову Сталин упрекнул его: "...Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. (...) Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибаться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!), и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови) — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы, по сути дела, вели "тихую" войну с советской властью... (...) Ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали".
"Ясно, как божий день", что отношение к "уважаемым хлеборобам" у Сталина и Шолохова противоположно: если для Шолохова они — родные люди, то для Сталина — не до конца разоблаченные, затаившиеся враги, которые ведут "тихую" (без крови) войну с советской властью. И, следовательно, заслуживают обращения с собой как с врагами. То, что для Шолохова, — преступление против человечности, для Сталина — "болячка нашей партийно-советской работы". При этом тон письма — предельно уважительный. Сталин, прекрасно понимающий масштаб и значение Шолохова, ведет с ним — как Горький, Фадеев, Левицкая — свою "воспитательную работу".
Переписка писателя и вождя прервалась на четыре года — до рокового 1937 года, года смертельной опасности и тяжелейшего внутреннего кризиса для Шолохова. Кризиса такой тяжести, что Сталин — в ответ на просьбу Шолохова срочно принять его — посылает на Дон в сентябре 1937 года генерального секретаря СП СССР В. П. Ставского. Сталин внимательно следил за состоянием Шолохова и готовился к встрече с ним. В закрытом ("секретно!") письме Ставский сообщал Сталину: "В связи с тревожным сообщением о поведении Михаила Шолохова я побывал у него в станице Вешенской... М. Шолохов до сих пор не сдал ни 4-й книги "Тихого Дона", ни 2-й книги "Поднятой целины". Он говорит, что обстановка и условия его жизни в Вешенском районе лишили его возможности писать.
Мне пришлось прочитать 300 страниц на машинке рукописи 4-й книги "Тихого Дона". Удручающее впечатление производит картина разрушения хутора Татарского, смерть Дарьи и Натальи Мелеховых, общий тон разрушения и какой-то безнадежности, лежащей на всех трестах страницах: в этом мрачном тоне теряется и вспышка патриотизма (против англичан), и гнева против генералов у Григория Мелехова.
М. Шолохов рассказал мне, что в конце концов Григорий Мелехов бросает оружие и борьбу.
— Большевиком же его я делать никак не могу".
Поражением закончились попытки литературных и политических властей вынудить Шолохова пойти на отступление от исторической правды и сделать из Григория Мелехова, хотя бы в конце книги, "большевика". Оказывается, этого хотел и Сталин. Начались эти попытки сразу после опубликования первых двух книг романа "Тихий Дон".
Е. Г. Левицкая вспоминает: "Как-то случайно встретилась я с Панферовым. "Вот вы дружите с Шолоховым — убедите его, чтобы он закончил "Тихий Дон" тем, что Григорий станет большевиком. Иначе "Тихий Дон" не увидит света". "А если это не соответствует жизненной правде?" — возразила я. "Все равно — так надо". Когда я сказала М. А. об этом, он усмехнулся и ответил: "Вопреки всем проклятым братьям-писателям, я кончу "Тихий Дон", как считаю правильным".
