Каждое ощущение, каждая мысль принадлежит тебе! Я нечувствителен ко всему, кроме тебя. Если это состояние так же бесконечно, как любовь, породившая его, – значит, я побежден!
Жить или умереть – не все ли равно?
Вечно в мечтах о тебе
твой Анатоль».
Все это было эксцентрично, но имело и свою хорошую сторону: это придало «оригинальность» литературе. Разве если прекрасное произведение искусства построено на анормальности и лжи, оно становится менее прекрасным?
Вот почему я решила всячески способствовать этому, насколько, конечно, это мне было позволено. Самое интересное было наблюдать за Леопольдом. Когда он писал эти письма, он сам был убежден, что он действительно тот идеальный человек, за которого выдавал себя, и находил себя самого трогательным. Но как только письма были отосланы, он несколько забывал об идеализме и смотрел на вещи более практически, так как если восторженность того казалась вполне искренней, то мой муж отлично знал, что он-то сам не был искренен и что, не сознаваясь даже себе, он самым настоящим образом сочинял все. К тому же «Любовь Платона» была совершенно не его жанр, и тот, кто писал под именем Анатоля, очевидно, очень мало знал Захер-Мазоха, если вообразил себе совсем другое. Леопольд думал и твердо надеялся, что тут замешана женщина, но, боясь столкновения со мной, он делал вид, что верит и надеется как раз наоборот. Так или иначе, чисто духовная связь, о которой он распространялся, была с его стороны лишь ложью. Это был обман, за который он имел обыкновение цепляться и в котором он ни за что не сознался, если б даже он обнаружился во всем своем блеске, потому что на подобном обмане основывалась его вера в самого себя и свою нравственную ценность, без этой веры он не мог бы жить.
Восторженный Анатоль, доверчивый, как ребенок, или юная любовница равно возбуждали во мне сожаление, потому что я предвидела момент разочарования.
Он, по-видимому, ничего не знал о жизни Захер-Мазоха, не подозревал даже об условиях его существования, о том, что он женат. Женатый Платон! Анатоль конечно не о том мечтал.
Переписка продолжалась. Так как письма приходили всегда из различных мест и ответы отправлялись всегда по другим адресам, то переписка затянулась надолго. Письма получались из Зальцбурга, Вены, Брюсселя, Парижа или Лондона. Ясно было, что Анатоль тщательно скрывает свою личность.
Но Леопольд во что бы то ни стало хотел установить личные сношения со своим корреспондентом, не узнавая, впрочем, кто он. Он писал ему:
«Анатоль! Ты можешь прочесть все мое прошлое в этих прекрасных стихах Пушкина. Ах, я был так одинок и вместе с тем никогда не был один в моем одиночестве! По временам (божественное и нежное дыхание обвевало, точно легкое прикосновение души моей вечной подруги, – я угадывал, чувствовал ее и стремился к ней, но она постоянно улетала от меня. Теперь я нашел ее, это ты, мой Анатоль, мой любимый! Я чувствую – я снова привожу слова Пушкина – я рожден для тебя одного; не чувствуешь ли ты то же самое, ты, таинственно скрывающийся от меня? Почему ты не хочешь, чтобы я узнал твое физическое существо?
Как понять это?
* * *
Ты – мое счастье, ты – звезда, на которую я со священным трепетом поднимаю глаза, но которая скоро спустится ко мне; ты – бог, облеченный в прекрасное тело человека, потому что ты прекрасен, Анатоль, я это знаю, может быть, не земной красотой, но той идеальной, которая одна только преображает человеческое лицо. Ты прекрасен, как сказка, как огонь Прометея, как небесная музыка, как туманный образ Санса.
Твой Леопольд».
Это раздражало Анатоля. К чему это личное знакомство, когда речь идет о духовной любви? Он старался избежать этого; но он не принял во внимание красноречие Леопольда, который всячески старался убедить его; в конце концов после долгих колебаний и, так сказать, с отчаяния Анатоль согласился на свидание, но с условием, что Леопольд будет следовать буквально всем его предписаниям. Было ясно, что незнакомец опасался какой-нибудь нескромности.
Само собой разумеется, что Леопольд принял все условия.
Свидание решили назначить в г. Брюке. Выбор места, где мы жили долгое время, из которого только что уехали, где все знали Захер-Мазоха и где он мог совершенно случайно, не будучи ответствен за это, узнать личность его друга, еще более подтвердил мое мнение, что Анатоль не имел понятия о нашей жизни.
* * *
В один страшно холодный декабрьский день мой муж уехал. Он сел на поезд, который ему назначали и должен был остановиться в отеле «Бернауер». Он должен был ожидать с завязанными глазами в совершенно темной комнате, со спущенными занавесками, пока не услышит ровно в полночь три удара в дверь; только при третьем он должен крикнуть: «Войдите», – но при том, не двигаясь с места.
Подобного рода предосторожности были понятны со стороны женщины; в мужчине они казались бы смешными.
Мой муж нежно простился со мной, твердо уверенный, что проведет ночь с хорошенькой женщиной.
В эту же ночь я спала необыкновенно спокойно.
Я не считала себя вправе испортить моему мужу какими-нибудь мелочными соображениями такое замечательное и интересное похождение. Решив так, я сумела больше не думать об этом. Кроме того, Леопольд был со мной вполне искренен, кроме, впрочем, вопроса, касающегося пола его нового знакомого, – смягчающее обстоятельство для него.
На следующий день он вернулся такой же нервный, как и уехал, будучи в полной неуверенности относительно личности Анатоля.
Вот что он рассказал мне.
По приезде в Брюк, он тотчас же отправился в отель «Бернауер», поужинал и, взяв комнату, стал ожидать. Вскоре ему принесли письмо от Анатоля, три страницы, написанные мелким почерком: это был мучительный крик души, вызванный предстоящим поступком, жгучая радость при мысли о свидании, боязнь последствий.
Если у Леопольда и было какое-нибудь сомнение относительно пола того человека, которого он ждал, это письмо окончательно рассеяло его.
Только женщина могла так писать, и притом женщина высокого звания, которую малейшая нескромность могла поставить в ужасное положение. Письмо было полно отчаяния и мольбы, казалось, что предстоит какая-то серьезная опасность, так что Леопольд, из жалости, а также из боязни взятой на себя ответственности, подумал было удалиться и очень жалел, что не мог сообщить Анатолю о своем желании, потому что ему было запрещено произносить это имя. Ему оставалось только ожидать дальнейших событий.
Впрочем, это впечатление рассеялось от долгого ожидания; желание, пробужденное прекрасной незнакомкой, превозмогло жалость, и когда наступила полночь, он опустил занавесы, завязал себе глаза и с напряженными нервами ожидал последних мгновений; он твердо решил взять и не упускать счастье, которое судьба посылала ему.
Когда пробил последний удар полночи, Леопольд услышал тяжелые шаги по лестнице, приближающиеся к его комнате. Уверенный, что это слуга несет ему письмо, на этот раз несогласное с его желаниями, он уже готов был снять повязку с глаз, когда вдруг раздались три условленных легких и осторожных удара.
Он воскликнул: «Войдите», дверь отворилась, и в комнате послышались те же тяжелые шаги.
Это был мужчина!
В то время, когда мой муж старался подавить в себе разочарование, замечательно благозвучный, но дрожащий от волнения голос произнес:
– Леопольд, где ты, проводи меня, я ничего не вижу.
Мой муж взял протянутую к нему руку и довел незнакомца до дивана, на который они оба сели.
– Сознайся, – произнес голос, – что ты ожидал встретить женщину.
Замешательство от неожиданного появления мужчины очень быстро прошло у Леопольда; он также предвидел и эту возможность, и у него был готовый план в обоих случаях: если это женщина, она будет «Венерой в мехах», если мужчина, то это «грек». Искренне огорченный вначале, что это не женщина, которая всецело занимала его воображение с некоторых пор, он в конце концов был рад, что наконец напал на столь желанного «грека». Он ответил Анатолю:
– Твое последнее письмо заставило меня опасаться этого; ты в самом деле слишком окружаешь себя таинственностью.
– Опасаться? Значит, ты не разочаровался?
Они оставались вместе до четырех часов ночи; Анатоль все время говорил только о любви духовной, бестелесной и сказал, что он никогда еще не касался женщины, что он «чист душой и телом».
Тот, кто говорил это Леопольду, не был юношей, но был мужчина, правда, молодой, но вполне зрелый мужчина, более высокого роста и более сильный, чем Леопольд – и он не знал женщин!
Что это означало?
Мой муж обладал опасным даром красноречия, которое всецело захватывало, хотя и не убеждало того, кого он застигал врасплох.
Это и случилось с Анатолем; к тому же он был очень взволнован во время разговора. Леопольд очень легко овладел его умом и мало-помалу направил его так, как хотел. Он рассказал ему, что женат, что у него очаровательная жена и ребенок, прелестный, как ангел, и что нет ничего приятнее, как быть влюбленным в свою жену после пяти лег супружества. На это тот, растроганный, почти с робостью произнес:
