я прикрывал голову и лицо, другим – лицо сына. Колеса ударились о бетонированную полосу минского аэродрома, хрустнуло шасси, и самолет, тужась, прополз на пузе еще метров сто, сметая мелкие служебные фигурки с флажками.
В здании аэропорта нам предложили пройти в «комнату матери и ребенка». Лине почему-то не хотелось. Она расплакалась. Я толкнул ее. Получилось грубо, и она заплакала в голос. Нас разлучили с другими пассажирами. «Главное – не нервничать, – уговаривал я себя, – все образуется». И не такое пережили. В конце концов, у меня в кармане не краснокожие паспорта, а иностранные визы. Мы – иностранцы. И баста!» В комнате, куда нас ввели, спиной к двери у окна стоял мужчина в штатском. Я почему-то брякнул: «Good day!» Он, не взглянув, сел к столу и набрал номер. Говорил по-русски, так что я ничего не мог понять, кроме имен моих киевских следователей-подполковников «Вилен Павлович», «Валерий Николаевич» и слова «Бобруйск». За нами пришли к вечеру. Велели выйти. Мы шли – я в непросохшей рубахе, жена с зареванным лицом, со спящим сыном на руках. Я думал: хорошо хоть багаж не надо тащить. Значит, в Бобруйск. Они уже там. Вилен Павлович пока что смылся с какой-нибудь бабой, а Валерий Николаевич решает шахматные задачи. Мат в четыре хода. Черные (белые) выигрывают. Он постукивает кончиком карандаша по нижним, желтым от никотина зубам, по-доброму щурится, нашу машину трясет на ухабах, мы сбились в кузове в одно влажное солоноватое месиво. В Бобруйск мы приехали ночью. В Бобруйске нас расстреляли.
Игорь
—
Игорь написал этот кошмарный сценарий через несколько недель после своего приезда в Вену. Он хотел как-то рассказать о страхе, который испытывал во время полета. Первые недели и месяцы жизни на Западе Игорь инстинктивно ждал стука в дверь или щелчка кагэбэшного подслушивающего устройства в телефоне.
После приземления Лину больше всего поразили цвета: ее чуть не ослепили жгучая желтизна бананов и огненный цвет апельсинов. Постепенно она начала замечать окружающую ее Вену и снова обрела чувство порядка: архитектура города с ее завитушками в стиле ар-нуво приятно напоминала Черновцы и Киев. Затем она внезапно заметила, как много на улицах инвалидов – стариков в колясках и стаек детей с синдромом Дауна. Она пыталась найти этому объяснение. «Может быть, это какое-то наказание за то, что они делали во время войны?» – спрашивала она у Игоря, хотя и осознавала, насколько бессмысленна эта версия. А затем она поняла: в утопии Советского Союза инвалиды были заперты, спрятаны подальше от города или замкнуты в стенах своих квартир, вычеркнуты из общества.
Мы снимали комнаты в общежитии Венской консерватории, так что все эти первые впечатления – апельсины, дети с синдромом Дауна и здания в стиле ар-нуво – переплелись у меня со звуками скрипок, тромбонов и фортепиано. Нестройный шум, который они создавали, настраиваясь и играя гаммы, порой превращался в чистую гармонию. Как-то раз среди этой какофонии возник большой голубой «Мерседес», из которого вышла высокая женщина со знакомым лицом. Это была Аннелиза, она приехала, чтобы помочь нам.
Аннелиза была школьной учительницей из Германии. Когда-то ей довелось побывать в Киеве, где она познакомилась с Игорем и Линой. Она приехала в СССР как любопытный турист, а уехала исполненной решимости помочь своим новым друзьям-диссидентам. У нее возник план перевезти нас из Австрии в Германию. Она вместе со своим учеником, Харольдом, провела многие дни за изучением приграничных лесов и смогла найти самый короткий путь для пересечения границы на своих двоих – всего дорога должна была занять не более получаса ходьбы.
Нас привезли к границе на голубом «Мерседесе», затем Аннелиза вместе с нами углубилась в лес, а Харольд поехал на машине, чтобы встретить на другой стороне. Лина делала все, чтобы я молчал, но я и без того оставался на удивление тихим. Мы шли по бездорожью, и вскоре у всех промокли ноги. Путь, который мы должны были преодолеть меньше чем за полчаса, занял больше часа. Каждый хруст ветки заставлял всех замирать в страхе. Аннелиза заблудилась, но Игорь и Лина всем своим видом показывали, что полностью доверяют ей. Она взяла на себя немалый риск: если бы ее поймали за попыткой перевести нас через границу, она как минимум потеряла бы работу. Но она знала, насколько сильно Игорь хотел остаться ближе к Киеву, Одессе и Черновцам, которые воспринимал как часть большой Европы.
И в тот момент, когда нас уже начали оставлять силы, мы выбрались из леса около автобана, а голубой «Мерседес» повез нас дальше в Западную Германию, мимо деревень, через темные леса и вдоль замков на берегу широкого и извилистого Рейна. Мы добрались до Ланштайна, родной деревни Аннелизы, а там она отвела Игоря в полицейский участок, где он попросил политического убежища. Если бы полицейские поинтересовались, каким образом мы оказались в Германии, у Аннелизы могли быть серьезные проблемы. Полицейский оглядел моего отца с ног до головы, затем повернулся к Аннелизе, но ничего не спросил. В 1978 году западные немцы с радостью встречали политических заключенных из Восточного блока – для них это было еще одним подтверждением превосходства их системы над восточногерманским коммунизмом. Заявление о предоставлении убежища рассматривали целый год, но на это время нас поселили в квартире на Адольфштрассе.
Пока заявление рассматривали, Игоря «пригласили» в региональный центр, где его допрашивали представители немецких и французских спецслужб. Они хотели выяснить, не шпион ли он. Два молодых вежливых и улыбающихся офицера спрашивали его, что он делал, где учился и что писал. Он отвечал и ждал более детальных вопросов. Когда они не прозвучали, он даже забеспокоился: европейцы казались ему столь наивными, что КГБ элементарно бы их переиграл. Почему они даже не пытались допросить его как следует?
Затем с ним захотели поговорить американцы. На сей раз все было интереснее: он приехал в офис без вывески, где его ждали два человека с армейскими стрижками. Американцы несколько раз пытались подловить Игоря каверзными вопросами: сколько лестничных пролетов было на вашей работе? Сколько этажей? Что вы видели из окна? Игорь испытал облегчение. Наконец-то кто-то занялся серьезным допросом. Ему даже показалось, что у следователей есть кто-то в Киеве, способный перепроверять каждое его слово. Возможно, Запад был не столь безнадежен. Мужчины с армейскими стрижками попросили его рассказать о службе, о размере и дислокации его подразделения. На это Игорь сказал, что принял присягу и не вправе выдавать подобные секреты. Американцы понимали, что такое военная дисциплина, поэтому в ответ
