на его слова лишь понимающе и уважительно кивнули.
Оказавшись в Ланштайне, впервые в своей взрослой жизни Игорь почувствовал, что не может писать стихи. Он не переставал думать об оставленных им друзьях. Некоторые из них сидели в последних советских лагерях для политзаключенных в Мордовии и Перми. Он пикетировал советское консульство с плакатами, требуя их освобождения. Он писал эссе, в которых пытался как-то зафиксировать в памяти оставленный им позади мир. Он писал о драмах Украины, которые часто игнорировались западными читателями, знавшими лишь о Москве и Санкт-Петербурге. «У меня есть родина, – писал он, – и она остается со мной и во мне навсегда. И мы неотделимы с ней, как око и слеза».
Он описывал, какое отвращение все его друзья испытывали в день советского вторжения в Прагу в 1968 году. Каждый из них пытался вспомнить, где был в тот день. Он писал о литературном критике, отсидевшем в тюрьме семь лет. За эти годы он видел свою жену всего семь раз, но тем не менее писал ей письма, в которых не было ни оттенка горечи, а лишь просьбы – например, о том, чтобы прислать ему недавно вышедшую книгу Бахтина [59]. Игорь писал о друзьях, которые просыпались, читали утренние газеты и узнавали из них, что стали антигероями дня, потому что совершили какие-то ужасные преступления. Так, композитор узнавал о том, что он «избил рабочего-строителя на глазах у множества свидетелей прямо в центре Киева». И хотя этого «рабочего» в реальности не существовало, приговор был вполне реальным. Еврейский активист с удивлением читал, что он жестоко избил воспитательницу детского сада. Причем в этом рассказе были поразительные детали – якобы он сломал ей ногу, когда она возвращалась домой с тортом в руках. Его друзья обошли все детские сады в Киеве, но так и не нашли никакой воспитательницы со сломанной ногой.
В своих эссе Игорь обрушивался на цинизм, с которым столкнулся на Западе. Один немецкий журналист сказал ему, что «истина должна находиться где-то между „Архипелагом ГУЛАГ“ и официальными советскими заявлениями». Игорь рассказывал о редакторе одной газеты, которого он пытался убедить написать о своем друге – Петру Винсу грозил новый срок в тюрьме, хотя он еще не вышел после предыдущего приговора. Выслушав рассказ Игоря, редактор зевнул и сказал: «Все это старо и скучно. Тебе что, нужны деньги?» Неужели редактор не понимал, что одна-единственная статья в его газете могла повлиять на тюремный срок? Неужели ему было невдомек, что между правдой и ложью нет никакой «середины»?
«Вы, диссиденты, никому здесь не нужны», – сказал Игорю пожилой русский изгнанник. Он имел в виду, что никого на Западе по-настоящему не волнуют все эти «права» и их защита, так почему Игорь не может просто бросить это дело? «Тот, кто был конформистом у себя на родине, остался конформистом и в эмиграции, – писал Игорь. – Я уверен, что мой бывший соотечественник и в Союзе жил так, словно концлагеря Мордовии и Пермской области находятся на другой планете. Его слова – не более чем отговорка… неправда, ложь. Я встречал в ФРГ уже десятки людей… желающих, но не всегда знающих, как нам помочь».
Эссе Игоря публиковались в небольших литературных журналах с крошечными тиражами. Теоретически они всё же были влиятельными, поскольку адресовались культурной элите. Эссе Игоря «Право читать» было напечатано в журнале Partisan Review, которому в свое время ЦРУ помогло выжить, скупая тиражи в периоды низких продаж. Игорь публиковался и в журнале Encounter, пережившем скандал с финансированием со стороны ЦРУ раньше, в 1967 году [60].
У холодной войны был и культурный фронт, и Игорь быстро втянулся в его работу. В 1980 году его пригласили в Лондон на собеседование для работы в русской службе BBC, и окончательная проверка кандидатуры производилась сотрудниками MI5. Это не была инициатива MI5 – никто в BBC никогда не владел никакой секретной информацией. BBC сама просила разведку о помощи. Если бы британскому правительству пришло в голову пожаловаться на то, что BBC каким-то образом проявляет нелояльность к стране, корпорация всегда могла ответить, что все ее работники одобрены спецслужбами. Этот процесс распространялся не только на иностранцев; через него прошло множество других сотрудников корпорации [61].
Стоило учитывать и соображения безопасности. В 1978 году сотрудник болгарской службы BBC Георгий Марков шел в офис по мосту Ватерлоо и внезапно почувствовал укол в ногу. Он повернулся и увидел человека, прошедшего мимо него с зонтиком. На следующий день, когда он уже умирал, выяснилось, что с помощью укола ему ввели капсулу с ядом – рицином. Позже выяснилось, что убийство было организовано болгарскими секретными службами, а рицин поступил к ним с фабрики ядов КГБ, расположенной неподалеку от Москвы [62].
Игорь успешно прошел письменный тест, а затем и проверку со стороны спецслужб. Мы переехали в Лондон в составе небольшой группы советских беженцев – Британия давала мало въездных виз для иммигрантов из стран, ранее не входивших в империю. Но мы приехали туда как новобранцы холодной войны.
Часть 3. Самый удивительный информационный блицкриг в истории
В наши дни разговоры о холодной войне сменились обсуждениями войны информационной. Мой офис завален толстыми отчетами и докладами с названиями типа «Кремлевский брандспойт фальшивок» и «Цифровая линия Мажино». Я и сам много писал на темы «превращения информации в оружие» и «победы в информационной войне», анализируя использование Кремлем СМИ соседних стран.
В процессе своих исследований я натолкнулся на российский учебник под названием «Операции информационно-психологической войны. Краткий энциклопедический словарь-справочник» (издание 2011 года, авторы Вепринцев и др., издательство «Горячая Линия – Телеком»; книгу можно купить в интернете за 348 рублей). Эта книга предназначена для «студентов, политтехнологов, сотрудников спецслужб и госслужащих» – своего рода пособие для рядовых информационной войны. Согласно ей, информационное оружие воздействует на свои цели, «подобно невидимой радиации». Население не ощущает этого воздействия, и потому государство не включает механизмы самообороны.
Этот учебник, казалось, расширяет идею информационной войны далеко за пределы кампаний в киберпространстве и СМИ, намекая, что она куда более масштабна. И чем больше я погружался в русскоязычную литературу на эту тему, тем больше она казалась мне не просто инструментом внешней политики, а квазиидеологией, мировоззрением. Чем же эта война отличается от холодной войны и как можно в ней выиграть или проиграть?
В конце 1990-х и первом десятилетии XXI века идея информационной войны начала постепенно
