еще раньше — во время Финской войны. Адмирал Кузнецов может передать Трибуцу, что тот отвечает головой за «Киров».
Приняв это заявление вождя к сведению, адмирал Кузнецов снова присел на кончик стула и напомнил Сталину, насколько катастрофически ухудшается положение под Ленинградом. Лучше перебросить под Ленинград гарнизон Таллинна, чем оставить его в Таллинне на верную гибель и, что самое главное, на совершенно бессмысленную гибель. Оборона Таллинна нисколько не замедлила темпа немецкого наступления на Ленинград. Эта оборона напротив, еще и ослабила Ленинград, поскольку большая часть флота застряла в Таллинне и снабжается за счет Ленинграда.
Было видно, что адмирал Кузнецов, дай ему волю, еще скажет, что если немцы возьмут Ленинград, то флоту вообще некуда будет деваться, разве что интернироваться в Швеции. Сталин выпустил струю табачного голубого дыма. Он не любил, когда кто-либо, уже зная его мнение, тем не менее продолжает настаивать на своем. А мнение Сталин не любил менять быстро, а если и менял, то обставлял этот процесс многочисленными, почти мистическими ритуалами типа «мы тут посоветовались и решили». Выслушав все, что хотел сказать нарком ВМФ, Сталин снова подчеркнул, что решение об эвакуации Таллинна должно принять командование Северо-западным направлением, а не Кузнецов в сговоре с Трибуцом. За Таллинн отвечает командование Северо-западным направлением, а за флот отвечают Кузнецов с Трибуцом. Таллинн далеко не блокирован. Корабли спокойно ходят в Ленинград и обратно. Таллинн надлежит оборонять до последней возможности, а эти возможности еще далеко не исчерпаны. И уже глядя в спину уходящему адмиралу, Сталин проговорил с очень сильным грузинским акцентом: «За «Кыров» галавой отвэчаете. Оба».
С рассвета бригада морской пехоты полковника Костикова пыталась сдержать наступление противника на Палдиски. Моряки несли страшные потери. Помощь раненым фактически уже не оказывалась, и они лежали, кто на плащ-палатках, а кто просто на земле в подтеках и лужах засохшей крови, забинтованные любым попавшим под руку материалом: обрывками форменок, тельняшек, кальсон. Бинтов не было, выбыл из строя почти весь медперсонал бригады. Кончались боеприпасы, а натиск противника, рвущегося вперед при поддержке танков и ударов с воздуха, с каждым часом становился все яростнее. Артиллерия бригады вся была уничтожена в предыдущих боях, а артиллерийская поддержка, которую пытались оказать канонерские лодки «Москва» и «Аргунь», оказалась малоэффективной, главным образом, из-за постоянно плохой связи с береговыми постами.
К полудню связи вообще не стало, а затем произошло то, чего полковник Костиков со страхом ждал каждую минуту: слабые, висящие в воздухе фланги бригады были смяты, опрокинуты, и бригада оказалась в окружении. Никаких средств для ведения боя в окружении уже не было. Последняя радиостанция была разбита, и о случившемся уже невозможно было доложить в штаб обороны города.
Собрав вокруг себя уцелевших людей, число которых постоянно таяло под ураганным огнем противника, полковник Костиков принял самостоятельное решение: пробиваться с остатками бригады к городу. Это было тяжелое решение — приходилось бросать раненых и много боевого снаряжения, поскольку никакого транспорта в бригаде уже давно не было.
С револьвером в руке полковник Костиков повел своих людей на прорыв. Под прикрытием ураганного огня из пулеметов и минометов группы немецких автоматчиков несколько раз сходились с моряками врукопашную. Люди дрались прикладами, ножами, зубами и кулаками. Полковник Костиков, раненый и истекающий кровью, давно уже потерял управление своим отрядом и с трудом шел, поддерживаемый матросами, еще оставшимися около него.
Но и те несколько человек, которые окружали полковника, вскоре были убиты, и Костиков остался один. Стрельба и крики удалялись в сторону Палдиски. Полковник попытался ползти, опираясь на руки и волоча перебитые ноги. Кровь и пот заливали ему лицо, сознание мутилось. Каким-то уже почти звериным чутьем он почувствовал, что кто-то подходит к нему, и только потом увидел неясные тени и услышал гортанные звуки чужой речи. Подняв наган, он выстрелил по приближавшимся теням, а затем рывком поднес ствол револьвера к виску и прострелил себе голову...
Лишь немногим морякам из бригады Костикова удалось пробиться из окружения к Палдиски. Многие были убиты, многие попали в плен. Из прорвавшихся был срочно сформирован отряд, которым стал командовать полковник Сутырин. Задача была прежней: не дать немцам прорваться на Палдиски. Полковник Сутырин отлично понимал - ещё несколько часов и его сводный отряд так же будет смят, частично уничтожен, частично рассеян и отброшен к городу, где уже невозможно будет организовать фронтальное сопротивление, помешать противнику прорваться к гаваням и завершить ликвидацию Балтийского флота и гарнизона Таллинна. И хотя многие события выходили за рамки того, что положено знать полковнику Сутырину, опытный офицер хорошо понимал, что у командования флотом, видимо, очень крепко связаны руки, если до сих пор не отдан долгожданный приказ об эвакуации. Каждый час промедления увеличивал жертвы и делал все более рискованной, если не сказать невозможной, операцию по прорыву в Ленинград. Но из штаба обороны города продолжал поступать только один приказ: «Держаться! Держаться любой ценой!»
Капитан-лейтенант Лисица — командир судна «Гидрограф» — с удовольствием опустился на брезентовый стул, стоявший на мостике, и, сняв фуражку, подставил голову под легкий бодрящий ветерок. День был прекрасным. Ясное небо, яркое солнце, легкий ветерок с севера — остаток надвигавшейся с утра непогоды. А главное, — все спокойно. Уже более десяти часов конвой находился в пути и, если не считать спорадического появления на горизонте немецких самолетов-разведчиков, до сих пор никаких происшествий. Тишина стояла над морем, и под ее впечатлением люди успокаивались, оживали, освобождаясь от напряжения предшествовавших дней. Эсминец «Энгельс» ушёл вперед, в голову конвоя, и «Гидрограф» стал замыкающим. Впереди шел эстонский пароход «Эстиранна» с рабочими, эвакуируемыми в Кронштадт. Легкий плеск волны, легкий ветерок, блики, играющие по поверхности залива...
Лисица не слышал ни крика «Воздух!», ни какого- либо другого сигнала тревоги, когда два пикирующих бомбардировщика «Ю-87», выскочив из-под солнца, стали стремительно приближаться к концевым судам конвоя. Забыв о минной опасности, Лисица резко положил руль на борт, с чувством облегчения наблюдая, как бело-грязный столб от упавшей далеко за кормой бомбы медленно, как бы нехотя, оседает в приглушенном рокоте подводного взрыва. Приведя «Гидрограф» на курс, Лисица с удивлением взглянул на идущую впереди «Эстиранну». На эстонский пароход, суда по всему, также были сброшены бомбы, но Лисица не мог сказать точно, получила «Эстиранна» повреждения или нет. Во всяком случае, визуально пароход был совершенно цел, но то, что он делал, мягко говоря, вызывало недоумение.
