Предпосылкой для этого выступала в его глазах рационализация расширяющейся сферы медицинского вмешательства. «Специальная санитарно-просветительная работа, выковывание морального сознания нового человека, освобождение от социальных предрассудков, – все это облагородит взаимоотношения между полами, сделает их более правдивыми, нормальными и приведет к расовому оздоровлению» [2118].
То, что «класс» и «расу» Гельман использовал как взаимозаменяемые понятия, предполагает, что на его программу половой гигиены повлияла евгеника. Приспосабливая марксистское противопоставление «индивидуума» и «общества» к собственной терминологии, советские поборники этой науки увязывали то, что они называли родом и видом, с социальным и неустанно твердили, что индивидуум не может быть безразличен к своему окружению [2119]. «Так что у революционного класса, спасающего от гибели все человечество, в половой жизни содержатся исключительно евгенические задачи, т. е. задачи революционно-коммунистического оздоровления человечества через потомство» [2120]. Ласс задавал риторические вопросы: «Можно ли смотреть на социальные условия и на несовершенство человеческого организма как на некие непреложные начала? А искусственный подбор разве не способен изменить человеческий организм?» [2121] Преображенский усваивал язык половой инженерии, когда писал, что вопросы семьи приобретают особое значение именно тогда, «когда пролетариат становится у власти и начинает нести ответственность за физическое состояние и физическое будущее расы». Он предлагал воспретить «размножаться» отдельным группам «биологически неполноценных», обязать их самих в себе подавлять половой инстинкт. «Половой подбор» должен был происходить «путем непосредственного вмешательства науки» [2122]. Доктор Василевский надумал заняться целенаправленной селекцией пролетариев, но вынужден был признать, что такой план в некотором отношении «непрактичен» [2123]. Смелее был костромской специалист М. В. Щекин, проводивший опыты по омоложению. Отталкиваясь от открытого им «закона обратной пропорции половых желез», он предлагал хирургические операции по перевязке семенных канатиков для активизации психической деятельности [2124].
Залкинд прибегал к словарю евгеники, пытаясь научно осмыслить вопрос, каким образом пролетариат должен обращаться со своими генетическими ресурсами. «Класс может рассматривать половое, как биологическое орудие для продолжения себя, своей борьбы и истории». Половое для него интересно как «„орудие производства“ здорового, сильного классового потомства». Как бы откликаясь на речь Королева, призывавшего каждого рабочего быть ответственным за запас половой энергии, доверенный ему его классом, Залкинд писал: «Чисто физическое половое влечение недопустимо с революционно-пролетарской точки зрения. Человек тем и отличается от прочих животных, что все его физиологические функции пронизаны психическим, т. е. социальным содержанием. Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к орангутангу» [2125].
Могло ли влечение на самом деле стать сознательным? Публицист Ипполит возражал Залкинду: «Из родичей Базарова, живущих в наши дни, многие далеко ушли от покойника. Старик понимал, что когда любишь человека, иногда не справляешься о его паспорте» [2126]. «Конечно, – вмешивался А. Сараджев, – у Залкинда имеется преувеличение. Но мы прежде всего должны внушать нашему юношеству ненависть к враждебным классам. Редкие случаи перехода из рядов буржуазии в ряды пролетариата отдельных лиц не могут служить оправданием тому, чтобы мы „не справлялись о паспорте“». – «Но ведь, несмотря на то, что основоположники марксизма вышли из самой обыкновенной буржуазно-интеллигентской семьи, никто же не будет отказывать им в любви», – не унимался Ипполит. Сараджева и этот контраргумент не смутил: «Такие выходцы из буржуазии, как Маркс, Энгельс, в силу лишь своего гениального ума стали борцами за коммунизм в рядах пролетариата. Обычно же этого не бывает» [2127].
Линия Залкинда победила, и он объявил повесткой дня «суровую пролетарскую половую диктатуру». Революционная риторика сохранялась, и речь все еще шла о «сексуальной революции», но теперь под последней подразумевалась «рациональная организация» половой сферы. Залкинд говорил о новых ограничениях в отношении половой жизни, налагаемых сознанием. Упорядочивая сексуальную жизнь рабочих, Залкинд намеревался соорудить насос, который высосет лишнюю сексуальную энергию [2128].
«Новый человек» в проекте Залкинда должен был стать существом с «утонченным» половым чувством. Возбуждение потребует наличия в объекте многочисленных качеств, стимуляция займет больше времени. Половой акт сделался бы значительно более редким, но повысилась бы «его содержательность, радостное насыщение» [2129]. Не желая постулировать неизменные человеческие свойства, советские ученые приняли Ламаркову посылку, что сексуальность человека поддается усовершенствованию. Вера в приспособляемость человека соотносилась с двумя главными догматами марксистской доктрины: принципом постоянного, всеобщего изменения и принципом пластичности человеческой сущности.
Молодежь горела желанием увидеть результаты половой инженерии. Многочисленные письма в редакцию, опубликованные ленинградской газетой, подтверждали упования на то, что грядет «сексуальная революция». Иван Калявкин, назвавшийся «сочувствующим коммунистам», предлагал принять в расчет те бешеные успехи науки и техники, «которые неудержимо шагают и побеждают законы природы и дают надежду, что скоро не останется ни одного такового закона»: «В настоящее время, когда омолаживают 90-летних старцев, когда в Африку отправляется экспедиция, желающая получить помесь человека и обезьяны и когда известный комсомольский писатель тов. Веревкин летит на Луну, смешно говорить о законах природы. Я лично надеюсь, что скоро наука избавит меня от восхищения женским полом и тем прекратит мои страдания и даже кошмары» [2130].
В конце 1920‐х годов большевики посмотрели на Фрейда новыми глазами. Видные публицисты вдруг вспомнили, что Ленин, по имеющимся сообщениям, назвал психоанализ «модной причудой», а оппозиционер Троцкий Фрейда поддерживал [2131]. Критикуя «научный вид» теории Фрейда, Ленин, как стало известно в 1925 году, заявил: «Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир созерцанием своего пупа. Мне кажется, что это изобилие теорий пола, которые большей частью являются гипотезами, притом часто произвольными, вытекает из личных потребностей. Именно, из стремления оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе» [2132]. Полное принятие «„власти подсознательного“ кажется нам… не только не нужным, но в известной степени отрицательным явлением», соглашался литературный критик Владимир Максимович Фриче. «Торжество „биологического“ человека и, в частности и в особенности, прорыв „биологического“ человека сквозь пролетарско-классовое сознание, что это, в конце концов, как не самопротивопоставление непролетарских социальных слоев сознательности пролетариата как класса, некий невольный протест против его рационалистической психики, против его рационалистического подхода к строительству жизни, против которых мелкобуржуазная стихия бунтует, под маской „подсознательного“ и „биологии“ утверждая себя на фронте художественной литературы» [2133].
Хотя сторонники психоанализа смогут отбиваться от политических нападок еще в течение нескольких лет, акцентам в истолковании психоаналитической теории предстояло претерпеть заметную перемену. Теперь, когда сознание и воля были реабилитированы, диалектика должна была заменить физиологизм в прочтении Фрейда [2134]. То, что утверждалось в начале 1920‐х, – абсолютная значимость соматических процессов, теперь отвергалось; то, что отвергалось тогда, – роль психики как
