То, что Петербург и Лондон взаимно обязывались совершенно отказаться от действий в Тибете вплоть до отказа от посылки туда научных экспедиций, могло бы выглядеть неудач ной шуткой, если бы эта «шутка» не существовала в виде меж государственного соглашения. Нам, даже к началу XXI века толком не освоившим Сибирь, «преграждали» путь в Тибет, куда с трудом добирались экспедиции Пржевальского, Роборовского, Козлова, да еще художников Верещагина и Рериха.
А самым «весомым» результатом стало соглашение о раз деле сфер влияния в Персии (Иране).
Тарле удивлялся «великодушию» и даже «простоватости» англичан за то, что «Англия отдавала (? — С.К.) России северную, самую богатую часть Персии, брала себе меньшую и худшую южную часть и этим самым давала России возможность занять очень твердую стратегическую позицию для дальнейшего движения на юг, к Персидскому заливу, в случае, если бы отношения с Англией когда-либо впоследствии испортились».
Тарле не иронизировал, и зря. Ведь таким «щедрым» жестом нам предлагалось вместо ненужных авантюр на Корейском полуострове ввязываться в новые непосильные авантюры теперь уже на Ближнем Востоке…
Какая там «твердая стратегическая позиция»! Непрочный камень, стоя на котором рискуешь свалиться и свернуть себе шею. Какое там «движение к заливу»! Не к Персидскому заливу, а в болото заводило нас любое движение вовне, а не во внутрь наших естественных геополитических рубежей, пролегавших не далее чем по южному краю Каспийского моря.
Так что «подарочек» был, что называется, с изъянцем… И с двойным дном. А как ход, так и итоги переговоров были рассчитаны на окончательное пристегивание России к Антанте, к лондонской и парижской биржам. Второй целью было дальнейшее рассоривание русских с немцами.
Россию раззадоривали немецкими планами постройки Багдадской железной дороги — мол, они угрожают будущему русскому владычеству в Северной Персии. На самом деле такая дорога была бы удобным путем для некоторых потоков азиатского русского экспорта, при этом ни о каком будущем нашем «владычестве» в Персии речи быть не могло.
Ленин, между прочим, оценил англо-русское соглашение 1907 года верно — готовятся к войне с Германией. Но и противоположный фланг умных русских политиков смотрел так же. Петр Дурново (о нем мы еще вспомним позже) справедливо полагал, что всякая политика, дружественная Англии, тем самым враждебна Германии, а ссориться с Германией и особенно воевать с ней Россия не может. Точнее, может, но без успеха для себя. Да и незачем это России, потому что ни какого непримиримого столкновения интересов у России и Германии нет.
Вот над таким мнением Тарле слегка поиздевался. Немцам же после опубликования конвенций было не до иронии. Они не без оснований публично заявляли: «Рейх в опасности! Англия завершила политическое окружение Германии».
Ещё до обмена Извольского и сэра Артура подписями, с 3 по 6 августа 1907 года, прошло первое после Бьорке свидание Вильгельма и Николая II — на этот раз в Свинемюнде. Атмосфера его была тоже «морской», то есть ненадежной. Извольский, сопровождавший царя, пытался подсунуть немцам гак называемый Балтийский протокол с пунктом об «устранении Англии с Балтики». Чудны дела Твои, Господи! Но дела Сатаны — ещё чуднее… Англофил Извольский вдруг выказывал (перед немцами) явную враждебность к Англии. С чего бы это? Немцы (в Свинемюнде с кайзером был фон Бюлов) рассудили верно: Извольский хочет их спровоцировать, а потом показать «недружественный» текст с немецкой подписью англичанам. В итоге Берлин принял проект Протокола, вычеркнув из него все антианглийское. Но в любом случае Протокол заранее оказывался пустой бумажкой, потому что подлинно деловой дух уходил из российско-германских отношений как таковых…
В Боснийском кризисе 1908–1909 годов, к которому успел приложить слабеющую, но указывающую в нужном направлении руку фон Гольштейн, Россию вновь прочно и ловко при стегнули к проблемам балканских славян. Затем произошла ещё одна проба сил — в Марокко.
* * *
В 1911 году с прибытия германской канонерской лодки «Пантера» в марокканский порт Агадир начался франко-германский Агадирский кризис, где «Золотой Интернационал» попробовал Тройственное согласие на крепость.
Прыжку «Пантеры» предшествовала оккупация французами марокканской столицы Феца. В Марокко у Германии (особенно у монополии «Братья Маннесман») были серьезные вложения капитала. И Германия потребовала компенсаций. Франция пригрозила войной, к чему ее вначале активно подталкивала Англия.
Показательно, что французский социалист Жан Жорес в те времена вел активную пропаганду против правительства, заявляя, что рисковать из-за Марокко неисчислимыми жертвами войны с Германией — бессмысленное преступление. Элита Франции считала иначе, но повод для войны был действительно мелковат.
Кончилось тем, что в испанском городе Алхесирасе прошла международная конференция, где «пантерным» идеям Германии серьёзно прищемили хвост. Россия в конференции участвовала, но плелась позади англо-французской Антанты.
Для «Золотого Интернационала» это было тогда хотя и опасной — на грани взрыва — но опять-таки лишь пробной игрой. Перед тем как «заваривать» всеобщую свару, нужно было многое опробовать и оценить, в том числе и готовность России идти против собственных интересов. Империя Рома нова уже завязла в паутине виттевских внешних долгов, как неосторожная муха, но тут даже она начала дергаться и просить у Франции пойти с немцами на мировую. Уж очень опасным для царя было бы ввязывание в войну из-за чужой колониальной распри.
И комбинация «Фец — Агадир» как проверочная полностью удалась. После нее стало ясно, что для вовлечения в вой ну России нужно искать другой повод.
А о том, насколько Франции важно было удержать русский фактор в своих руках, говорит такая деталь. Хотя Россия оказала французам на Алхесирасской конференции по Марокко лишь вялую поддержку, в поощрение она получила в апреле 1906 года новый заем в 2 миллиарда 200 миллионов франков (843 миллиона рублей), спасавший царизм, расшатанный первой русской революцией, от финансового краха…
Прыжок «Пантеры» оказался полезен и тем, что помог лучше понять резервы англо-германского согласия. Реально они были невелики — во время Агадирского кризиса Англия в конце концов заявила, что выступит на стороне Франции. Британский министр иностранных дел Эдуард Грей (о котором мы еще поговорим подробно) оценивал ситуацию так: «В случае войны между Германией и Францией Англия должна была бы принять в ней участие. Если бы в эту войну была втянута Россия, Австрия была бы тоже втянута. Следовательно, это было бы не дуэлью между Францией и Германией, а европейской войной».
Тем, кто стоял за Греем, европейская война, в которой Германия и Россия, Германия и Англия сражались бы друг против друга, была необходима. Однако начинать ее в 1912 году было бы для международного капитала неразумно. Хотя после Фашодского кризиса прошло уже немало лет, вооружение еще не было подкоплено в достатке, да и «колониальный» повод к европейской войне выглядел в глазах народов совсем уж сомни тельным.
Поэтому, вмешавшись в ситуацию на стороне Франции в чисто политической, а не военной фазе Агадирского кризиса, Англия страсти до поры утихомирила.
Тем не менее Англия, хотя и входила в Антанту, имела собственные силы, способные всерьез договориться с Германией, если бы кайзер пошел, например, на снижение темпов морских вооружений. Такой шаг со стороны Германии был бы расценен в Англии как явно миролюбивый… Но сделать его мешали немцам… сами же англичане. А точнее — те английские «подданные», подданной которых все более становилась сама Англия.
Тирпиц соглашался поладить с англичанами при условии, что рейх уменьшит программу строительства дредноутов с четырех до трех, а англичане свою — с восьми до четырех. При всех неудобствах для Англии тут было о чем говорить. Директор той самой «Гамбург — Америка линие» Баллин, который соперничал с англичанами на трансатлантических линиях, склонялся к идеям сближения с былыми конкурентами. Его поддерживал банкир Эрнст Кассел, личный друг короля Эдуарда VII.
Кассел вместе с лордом К. Ревелстоуком и нефтяным дельцом К. Гюльбенкяном в 1910 году основали Национальный турецкий банк и в союзе с германским «Дойче банком» собирались финансировать железнодорожные и нефтяные ближневосточные проекты. Это были, конечно, империалистические замыслы, но на весы войны и мира они бросали не двенадцатидюймовые «гири» снарядов, а рельсы и буровые колонны.
Если бы Англия заняла в любом политическом конфликте позицию просто нейтралитета, то военного продолжения у та кого конфликта не было бы. И как раз такой, то есть мирный вариант стабилизации Европы не устраивал интернациональный капитал с любой точки зрения.
