— Григорий, а правда, что вы подготовили ту самую речь для Владимира Путина, которую он произнес в Гватемале, после чего Россия получила право на проведение Олимпиады-2014?
— Я действительно переводил эту речь. Выступление Владимира Путина прошло с большим успехом, и решение МОК было в пользу России. Я очень горжусь, что мне выпала честь сделать этот перевод и в успешном голосовании в пользу России есть и маленькая толика моего труда.
— Для этого нужно было встречаться с президентом заранее?
— Для этого — нет, но с Путиным я встречался. Как-то прихожу на работу в Russia Today, смотрю, что-то людей почти нет на этажах. Главный редактор Маргарита Симонян зовет меня в ньюсрум, говорит: «Сядь сюда». Через несколько минут заходит Путин, Маргарита говорит: «Хочу познакомить вас с голосом нашего канала, вашим голосом», — и представила меня. Он пожал мне руку.
А с переводом Дмитрия Медведева и вовсе забавный случай вышел сразу после его инаугурации, которую я переводил. Через два дня, 9 Мая, прихожу на работу переводить парад, и мне демонстрируют статью в «Нью-Йорк таймс» о том, как Медведев говорит сладко и гладко. В ней автор описывал голос: «Мощный голос, командный голос, авторитетный голос, к которому должен будет прислушиваться весь мир». А это говорил я! Заокеанским коллегам объяснили, что это совсем не Медведев говорил, это был Джордж Уоттс, синхронный переводчик.
— Как получилось, что Джордж Уоттс родом из Канады стал русским переводчиком Григорием?
— Никакого фокуса тут нет. Просто мой отец Степан Денисович Вац — русский. Он родился 28 сентября 1901 года в селе Смидин на Западной Украине, 18 лет от роду подался добровольцем в 1-ю Конармию Буденного, службой в которой он очень гордился, даже имел в память о тех годах татуировку на левой руке — лошадь и две скрещенные шашки. Был ранен в ногу в знаменитой Сивашской битве в Крыму, а по окончании Гражданской войны вернулся в родную деревню. К тому моменту был подписан Брест-Литовский мир, и селение отошло к Польше. Правда, жизнь от этого ничуть не изменилась — границ фактически не было, разруха полная, голод, тиф. Все эти обстоятельства не помешали отцу в 1927 году жениться на девушке из соседней деревни Перевисья. Моя мама Евдокия Максимовна Панасюк была моложе отца на пять лет, оба они из бедных семей — возможно, это и сыграло решающую роль в том, что они оказались в Канаде. В то время из-за океана в Западную Украину часто наезжали предприниматели, искавшие дешевую рабочую силу, как сейчас бы сказали — гастарбайтеров. Наниматель оплачивал переезд и гарантировал устройство на работу. Отцу предложение приглянулось, и он отправился в Канаду, а через два года к нему приехала жена. Родители поселились в Виннипеге, практически на самой границе с Америкой. А вскоре появились на свет и мы, их дети. Сначала, 10 октября 1930 года, мой брат Карл, а через 15 месяцев, 26 января 1932 года, — я, которого нарекли Джорджем. Дома мы общались на смеси русского, украинского и польского языков. Мама до конца жизни так и оставалась неграмотной, отец имел несколько классов образования и даже одно время служил писарем. Грамотно и красиво писал, у меня сохранились его письма — такая каллиграфия! Первое время мы с братом очень удивлялись тому, что ребята на улице говорят на каком-то непонятном для нас языке. Но постепенно освоили английский — ведь это как учиться плавать: либо ты держишься на воде, либо тонешь.
Был разгар Великой депрессии, жили мы очень бедно, работы не было, денег соответственно тоже. Не голодали только потому, что в Канаде существовала программа помощи малоимущим. Отстоишь очередь — получишь горячую еду, какую-то старую одежду. В разгар депрессии многие бизнесмены да и простые люди кончали жизнь самоубийством. И тогда канадское правительство запустило программу под названием Home Steading: всем желающим давали бесплатно большой кусок земли, двух лошадей, двух коров, кур, уток. Правда, участки предлагались на неосвоенном севере провинции Манитоба. Это были наделы с лесными полянками, усеянными валунами. Для того чтобы земля стала плодородной, предстояло вырубить лес, убрать булыжники. Но отца это не остановило, и наша семья получила собственный кусок земли. У меня сохранилась фотография нашего дома — одна комната, никаких удобств. Но постепенно жизнь наладилась. Зимой отец ловил рыбу, мама пекла хлеб, сбивала масло, которое мы отдавали в магазин, получая взамен спички, соль, сахар. Мы с братом пошли учиться. До ближайшей школы идти было километров десять. Зимы в Канаде очень суровые, и, чтобы мы не померзли, родители купили нам настоящие индейские мокасины — мягкие, белые, со шнурками, внутри мех. В школе в одной комнате за шестью рядами парт учились 15—20 ребят. Я вспоминаю ту школу с очень большой теплотой: первая встреча со знанием — важный момент в жизни любого человека. С пониманием того, что ты можешь писать и читать, открывается другой мир.
О нападении в 1939 году немцев на Польшу мы узнали от соседей. Помню, отец очень переживал. Вскоре и Канада вступила в войну, постепенно оборонная промышленность начала выходить из депрессии, стремительно развиваться. Отец разузнал, что в городе Гамильтон требуются люди на сталелитейные заводы, и отправился туда, а вскоре вызвал и нас. Мы впервые попали в большой индустриальный город. В 9-м классе мы с братом оказались в школе Westdale Secondary School. Это было великолепнейшее учебное заведение, в котором ученикам предлагался выбор: продолжать образование, чтобы затем поступать в университет, или получить техническое образование. Брат выбрал второе, а я решил готовиться к поступлению в университет. Учился я, кстати, хорошо, а еще был очень спортивный, активный — больше всего любил бейсбол, который к тому же приносил нам с дружками не очень законный заработок. Как сейчас помню, мяч стоил около 8 долларов — большие деньги по тем временам. Естественно, мы не могли его себе купить и уж тем более перчатку за 20—25 долларов. И вот что мы придумали с приятелем Фрэнком. На стадионе в Гамильтоне играли между собой многие американские команды. Мы забирались на забор и смотрели игру. Наша коммерческая деятельность была построена на том, чтобы вовремя собирать мячи, улетевшие за стадион. Мы даже по звуку могли определить, куда полетел мяч — в поле он идет, полетел назад или вбок. Даже сейчас ночью разбуди, я определю это по звуку. И вот мы смотрели, куда летит мяч, и бегом за ним. Бейсбольные команды даже нанимали специальные бригады крепких ребят, которые должны были возвращать мячи. Это были наши прямые конкуренты, которые если нас догонят, то и мяч отнимут, и всыплют еще так, что обязательно с фонарем уйдешь. Побеждали самые быстрые и смышленые — а мы с Фрэнком были именно такими, на пару работали: он маленький, невысокого роста, но бегал очень хорошо, а я высокий и бегал еще лучше. Потом все добытые мячи мы обменивали на перчатки, а биты доставали где придется.
Когда мне исполнилось 17 лет, я пошел работать на сталелитейный завод. Стоял у доменной печи и лопатой бросал специальную соль на раскаленные листы проката. Это была страшная и очень тяжелая работа, наверное, именно тогда я решил, что обязательно должен получить хорошее образование. Война закончилась. Помню, отец, очень внимательно следивший за ходом Второй мировой, собрал семейный совет и спросил, как мы отнесемся к тому, чтобы переехать на историческую родину и заняться ее послевоенным восстановлением. Было видно, что он очень хочет вернуться. В общем, решили ехать. Поскольку после войны тесных дипломатических отношений между СССР и Канадой не было, отец подал заявление о желании вернуться в СССР в советское посольство в Вашингтоне. Ждали мы несколько лет, и лишь в конце 1951 года нам пришел положительный ответ. Конечно, мы ничего тогда не знали ни про сталинизм, ни про ГУЛАГ и стройки века. 19 марта 1952 года мы попрощались с родным для нас с братом Гамильтоном, сели в поезд и через очень длинный перегон добрались до города-порта Галифакс на Атлантическом побережье. Мы с братом плакали, понимали, что это не туристическая поездка и для нас в жизни начинается что-то очень серьезное. Огромный океанский пароход «Стокгольм», на котором мы отправились к берегам Европы, по пути попал в дикий шторм. Потом, через несколько лет, я узнал, что это был один из самых страшных штормов за всю историю наблюдений в Северной Атлантике. К счастью, мы благополучно добрались до Швеции и ступили на европейскую землю. Первая встреча с советским человеком состоялась на границе Германии и Польши. Мы увидели советского солдата, красивого молодого парня, на плече у которого висела винтовка со штыком. Отец радостно с ним заговорил: «Здравствуйте! Мы из Канады! Вот домой едем!» Солдат не произнес ни слова в ответ, даже не посмотрел в нашу сторону. Отец-то думал, что они обнимутся, солдат скажет что-то типа «добро пожаловать». Но обошлось без слов, мы погрузились в поезд и через всю Польшу поехали в сторону Бреста. В вагоне отец на радостях пил водку с советскими офицерами, ехавшими из Германии. Когда поезд подходил к Бресту, я стоял у окна в коридоре и на мосту через Буг посмотрел на часы: на них было три часа 3 апреля 1952 года.
