— Какие первые впечатления от встречи со Страной Советов?
— Папа вышел из вагона, наклонился и поцеловал землю. Я это запомнил на всю жизнь. Офицеры пригласили нас в ресторан «Интурист», в отдельном зале, закрытом занавеской и предназначенном для Героев Советского Союза и иностранцев, нас накормили, а наутро на местном поезде с деревянными жесткими лавками-сиденьями мы поехали в Ковель, а затем в Киев. Отец хотел, чтобы там, в большом городе, мы продолжили учебу. Приехали, поселились в гостинице «Интурист», отец пошел в Дом правительства. Вскоре вернулся какой-то грустный и говорит: «Сказали, можете жить везде, где хотите, только не в Киеве, не в Москве и не в Ленинграде». Решили поехать в Ворошиловград, где находился вагоностроительный завод имени Пархоменко. Поскольку отец последние годы в Канаде работал на вагоностроительном заводе, то был уверен, что там найдет работу. Приехали в Ворошиловград. Куда идти — непонятно. Жить негде, работать негде. Посоветовали нам снять комнату у одной бабушки недалеко от железнодорожного вокзала, я до сих пор помню адрес — улица Сараева, 19. Спали на полу, удобства — на улице. Отец поступил на завод, брат тоже устроился на завод — только имени революционера по фамилии Рудь, где выпускали напильники. А я поступил на завод имени Буденного. Вот так, можно сказать, произошла моя вторая, но не последняя встреча с именем командарма, которое впервые услышал от отца. Взяли меня учеником токаря в инструментальный цех. Я довольно быстро овладел профессией, за два с половиной года получил 6-й разряд. Друзья и знакомые спрашивали у меня только одно: «Зачем ты приехал?» Я толком и не знал, что им ответить. Очень многое для меня тогда было настоящей загадкой. Например, до сих пор помню, как за соседним станком работала крепкая девушка Люда. Начальник цеха, солидный мужчина по фамилии Яровой, как-то подошел к ней с просьбой выполнить какую-то дополнительную работу. А в ответ услышал: «Да пошел ты на х...!» Я ушам своим не поверил: как она вообще может такое говорить начальнику?! В Канаде она бы тут же осталась без работы, ее бы уволили в одну секунду без всяких разговоров! А Яровой, как будто ничего не произошло, пошел себе дальше по цеху. Как вы понимаете, я тоже здорово научился ругаться матом.
— Как вы превратились из Джорджа в Григория?
— Перед тем как устроиться на завод, следовало получить прописку. Отправились мы с братом в паспортный стол. Пришли, объяснили ситуацию — мол, приехали из Канады, хотим паспорта получить. Нам дали заполнить бумаги. Паспортистка спрашивает меня: «Как зовут?» Я говорю: «Джордж, вот метрика на английском языке». Она посмотрела: «Это же не русское имя, будете Григорий». Раз официальный человек сказал, что буду Григорием, значит, так тому и быть. Следом настал черед брата. Так он из Карла превратился в Кирилла.
Мы с братом начали учиться в вечерней школе и уже тогда для себя твердо решили, что хотим стать переводчиками. Учить английский язык нам не надо было, надо было подналечь на русский. Я начал самостоятельно пробовать переводить с русского на английский — словарей тогда не было. В качестве эксперимента перевел несколько страниц из «Краткого курса истории ВКП(б)». По окончании вечерки подали мы с братом заявления сразу в два института — в Московский педагогический иняз и Ленинградский педагогический. Пришел ответ сначала из столицы: если поступите, получите общежитие, но будет трудно — конкурс очень большой. Потом откликнулся ленинградский вуз, написали практически то же самое. Папа занял деньги на билеты до Ленинграда, и мы с братом поехали. Поступили на педагогический факультет, учились неплохо, но к концу первого полугодия преподавательница по фонетике вызвала нас с братом к себе в кабинет, где уже присутствовала женщина из деканата. Ребята, говорит, я, конечно, знаю, что вы из Канады, но какое-то у вас произношение не совсем правильное. Мы здесь учим говорить так, как говорят в Англии, так что вы должны поменять произношение. Это было серьезное заявление для меня! И я поинтересовался: получается, десяткам миллионов канадцев и сотням миллионов американцев следует тоже поменять произношение? После этого небольшого инцидента нас с братом перевели в Московский педагогический институт иностранных языков. Так мы попали на переводческий факультет — а это была наша с братом мечта. Нас очень хорошо приняли и студенты, и преподаватели. Нам действительно были рады — тогда ведь иностранцев в Союзе почти не было, многие преподаватели никогда не слышали американского произношения. И потому нас иногда просили проводить уроки, так что, будучи студентом первого курса, я уже учил однокашников американскому произношению. Ну хулиганили немного, конечно, — я научил студентов эквиваленту русского мата на английском, который нигде было не найти в те годы! А матерные слова — это же часть языка, от этого никуда не деться. Например, одна из лучших книг про Вторую мировую войну на Тихом океане была написана с заменой мата и стала предметом шуток и насмешек. Я специально не называю автора. Хотя тогда ведь вообще никто не писал матом в литературе! А как писать про войну без мата, чтобы было натуралистично? Никак! Солдаты же выражений не выбирали. Автор этой книги, выбирая выражения, вместо, простите, факинг написал фригинг. Чуть позже он повстречался в Голливуде с Мэрилин Монро, которая ему сказала: «А, я знаю, ты тот самый автор, который не знает, как писать факинг».
Жили мы с братом в общежитии в Петроверигском переулке. Каждую субботу на нашем этаже устраивались танцы. Среди студентов был такой Костя Вишневецкий, который работал на «Московском радио». Отличный парень, по-английски хорошо говорил. И кто-то ему сказал: «Слушай, Костя, здесь два канадца учатся, возьми у них интервью». Он согласился, нас познакомили. Уже и не помню, о чем было само интервью, только он вдруг говорит: «А приходите к нам на радио работать». К тому времени я уже переводил для Совинформбюро новости на английский. Пришли мы с братом на радио, познакомились с начальством, нас послушали, говорят: голоса нормальные, подходите. Шел 1956 год, на следующий год Москве предстояло принять Всемирный фестиваль молодежи и студентов, так что англоговорящие корреспонденты пришлись ко двору. Мы начали делать передачу «Приезжайте в Москву на фестиваль», вели ее под нашими настоящими именами — Карл и Джордж. Мы писали программы, делали интервью. С приближением фестиваля программа разрасталась, шла уже полчаса. Все это было очень интересно! Нам приходило много писем от слушателей. И вот наконец — открытие фестиваля, самое начало хрущевской оттепели! Был общий подъем, страна по-другому дышала. Москва еще никогда не видела столько иностранцев. Фестиваль прошел очень хорошо, и после него радийное руководство предложило нам по окончании института прийти к ним уже на постоянную работу. Так и случилось — я стал работать в американской редакции, а брат в африканской. Брат проработал там 51 год. Он, к великому сожалению, умер 8 января 2011 года.
— Работая на радио, да еще и в зарубежной редакции, вы ощущали контроль КГБ?
— Разумеется, все те, кто работал на «Московском радио» переводчиками и дикторами в отделе вещания на США, Канаду и Англию, были носителями языка, людьми, родившимися и выросшими в этих странах, но никто особо не распространялся о том, кто он и откуда. Это не обсуждалось. Только кагэбэшник мог поинтересоваться, откуда ты, остальные считали это дурным тоном. Конечно, нас контролировали — ведь иногда к нам попадала информация, имеющая огромную ценность. Так, например, 1 мая 1960 года был сбит американский самолет-шпион, который пилотировал Фрэнсис Гэри Пауэрс. Тогда на Западе все, включая президента США Эйзенхауэра, думали, что пилот погиб, и утверждали на весь мир, что Вооруженные силы СССР уничтожили метеорологический самолет, который просто сбился с курса. Никто не знал, что Пауэрса уже доставили в Москву и он дает показания. Через несколько дней после этого происшествия наш коллега, который работал у нас диктором, пришел на работу и рассказал, что переводил допрос Пауэрса! Представляете, никто не знал, что летчик жив — ни ЦРУ, ни президент Эйзенхауэр, а мы знали!
А как-то раз вызывает меня главный редактор и, показывая на гостя в своем кабинете, говорит: «Джордж, вот этот молодой человек будет у нас стажироваться 3—4 месяца. Ты научи его интервью брать, репортажи делать, писать, читать в микрофон, пленку монтировать. В общем, от и до». Парень весьма и весьма неплохо говорил по-английски, был очень старательный и способный, но через какое-то время вдруг куда-то пропал. Я даже забыл про него. А потом, через несколько лет, увидел некоего Олега Калугина, самого молодого генерала контрразведки. Вот тут-то я и узнал своего ученика!
Безусловно, все эфиры контролировались специальной службой прослушки, но мы же были просто переводчики, так что КГБ переживать было не о чем — мы читали написанные тексты. Хотя некоторые нюансы все же были. В какой-то момент — незадолго до вторжения войск СССР в Афганистан — я перешел с «Московского радио» на радиостанцию «Мир и прогресс». Это тоже было радио, вещающее на Запад, но формально менее связанное с властью и более независимое. Когда началась война в Афганистане, на «Московское радио» пришел новый парень, сейчас уже не вспомню его фамилию. И вот он начал вдруг в прямом эфире критиковать советское военное вторжение. Самое интересное, что наши долго про это ничего не знали — ни служба прослушки, ни выпускающие редакторы! Это длилось несколько дней. Скандал разразился, когда эфир «Московского радио» процитировала Би-би-си, сотворив сенсацию: официальный рупор СССР вдруг критикует военное вторжение! В результате парня отправили работать в Ташкент.
