Ты возьми меня, облако,
Мне с тобой по пути.
Навсегда с тобой, облако,
Я в лазурь окунусь,
Только дай наглядеться
На родимую Русь.
Дай грехи свои смыть
Ключевою водой,
А потом уплывём
Навсегда мы с тобой.
Ты прости меня, мать-земля,
Что уйти тороплюсь,
Ты прощай навсегда, моя
Ненаглядная Русь.
***
Век двадцать первый...
Что-то серьёзное
Мучает, мучает грозно
Всех беспощадно людей.
Люди в грехах...
Всё никак не раскаются,
Кто-то безумный распоряжается
В сердце святых площадей.
Век двадцать первый,
Дальше что будет?
Кто это знает – забудь.
Может, очнутся заблудшие люди,
Или прострелят им грудь.
СНЕЖНАЯ УВЕРТЮРА
В прозрачном покрове снежинки
Так плавно кружат и летят,
И вьются их белые спинки
И будто в окошко глядят.
Но ветер ломает их стайку
Внезапным дыханьем своим,
И вновь они в небо взлетают
И кружатся, кружатся с ним.
Всё явно – и эти деревья,
И белый узор на стекле,
И утро такое с покоем,
И тихая радость во мне.
ФЕВРАЛЬСКОЕ УТРО
Там, на востоке, уже рассвело,
Утро февральское смотрит в окно.
Так зарождается день февраля,
Утро февральское, сердишься зря.
В мокрых ботинках по лужам иду,
Мокрые ноги, и сердце в бреду.
Мокнут листовки, о чём-то трубя,
В них призывают к чему-то меня.
Вот с февралём по аллее идём,
Серые тени и лужи кругом.
Ветер продул и проник под пальто,
Шепчет февраль мне, конечно, не то.
– Ты не читай их, скажу тебе, зря!
Каждый здесь борется сам за себя.
Сытые лица и сытая плоть
Страсти не могут в себе побороть.
Люди как люди, к себе всё гребут,
Жить вот таким, как тебе, не дают.
В мире лишь властвует волчий закон,
Кто посильнее, так царь будет он.
– Что ты, февраль, от меня ты отстань!
Мне не нужна от тебя эта брань,
В мокрых карманах нет даже рубля,
Так что отстань, я прошу, от меня.
Там, на востоке, уже рассвело,
Утро февральское смотрит в окно.
Так зарождается день февраля,
Утро февральское, сердишься зря.
***
Душа не хочет умирать
И стариться не хочет.
Но душу вышли убивать,
И над душой хохочут.
Вот цепи на душу кладут
Уродливые силы,
Потом с ударами сведут
Безвременно в могилу.
***
Жизнь давит валом железным,
Мощной смывает волной.
В шторме таком бесполезно
С жизненной спорить средой.
Что это? – злая пустыня,
Ожесточились сердца,
Всё замерзает и стынет.
Смерть наших душ без конца.
Нет, мы не можем открыться,
Язвой наш мозг поражён,
В этой претёмной темнице
Скверным идём мы путём.
И СЛАДКОЕ СЛОВО "СВОБОДА"
Вот дверь из метро – переходом,
В той каше людской труден путь,
И сладкое слово "свобода"
Вливается горечью в грудь.
На грязном полу, где попало,
На тряпках, скамейках, столах,
Разложены груды товара,
И люди толпятся в углах.
Торговцев горящие глазки,
Развратом заваленный мол,
Все книги в сексозной замазке,
И грязный заплёванный пол.
И грязные, грязные лица,
И мутные взоры, глаза,
И серая тьма вереницей,
И в выкриках пьяных гроза.
Стоят и трясут чем попало
Весёлый продажный народ,
Всем весело, весело стало,
А главное – вместе вперёд!
В толпе той толкаются дети –
Вот будущей жизни дары,
Одним миллионы на свете,
А здесь торгаши и воры.
И тусклые лампочки светят,
Толпа среди нищих без слёз,
На грязном полу стоят дети,
И с ними распятый Христос.
Здесь масса без лиц и без рода,
В той каше людской труден путь,
И сладкое слово – "свобода" –
Впивается горечью в грудь.
Илья КИРИЛЛОВ ЭНЕРГОСБЕРЕЖЕНИЕ
Леонид Юзефович. "Журавли и карлики". Роман. М., АСТ: Астрель, 2009
Не зря сложилось в античном мире и существует до сих пор понятие – Пиррова победа. Не меньше, чем в военной области, справедливо оно в искусстве. Внешний успех, ловко спланированное внимание к произведению нередко разоблачают его, бросают тень на репутацию автора.
Боюсь, это произошло с романом Леонида Юзефовича "Журавли и карлики", удостоенном в конце минувшего года премии "Большая Книга". До известной степени касается это и самой премии. Представители литературной общественности, обычно замечающие всякое неудачное выражение, едко высмеивающие каждую словесную нелепицу, не осмеливаются сказать о её названии, в котором сквозит дурной вкус, эстетическая ущербность. Огромный призовой фонд, уступающий среди литературных наград только Нобелевской премии в области литературы, производит магическое действие, повергает обездоленных литераторов в немоту, и спорить с купцами высокого ранга, учредившими премию, они не решаются.
Не стоит, однако, думать, что подобные затеи рождаются из альтруизма; служат они тщеславию устроителей, а больше всего преследуют идеологическую цель – навязать новые ценности пишущим и читающим.
Я не стал бы распространяться об этом, если бы дух "Журавлей и карликов" не был родственен смыслу и духу этого масштабного воспитательного мероприятия.
По своей художественной ценности это средний роман, либо чуть выше среднего. Книга находчиво и мастеровито "сработана". Искусством сюжетостроения и внятным слогом автор владеет в должной мере и находит своим навыкам и возможностям ловкое применение. Ясно с первых страниц, что отмеренную дистанцию он пройдёт с технической точки зрения гладко, нигде не оступившись и не замешкавшись. В финале это и подтверждается. Профессиональная выучка автора вне сомнений.
Отличному ремесленнику, Юзефовичу не достаёт, увы, качеств художественного дарования: изобразительной силы, естественных и зрелых образов.
Название романа имеет отношение к содержанию косвенное. Древний миф о войне журавлей и карликов, запечатлённый ещё в "Илиаде" Гомера, кажется, прорастёт в книге благородством, даже величием чувств. Кажется, миф, как бы заново рождённый, озарит её, хотя бы в самом финале… Между тем это только приманка. Доверчивый читатель наверняка испытает разочарование. Тот же, кто не лишён проницательности, кто заметит в самом начале, что книга проникнута мещанским духом, который естественным образом исключает сильные и ясные страсти, присущие древнему мифу, не обманется названием, не свяжет и с содержанием никаких особых надежд. Скорее всего, он будет пристально следить за авантюрной линией и забавляться ею. Надо сказать, это решающая слагаемая успеха "Журавлей и карликов" – занимательность.
