Семен хотел знать, что Олеся жива, и что она будет жить. Все то, что он берег внутри себя, вылилось теперь в этой немного запутаной исповеди. Он ничего никогда не говорил Олесе, любовь свою он прятал в себе, но теперь оказалось, вдруг, что дальше нести это он уже просто не может.
Его позвал голос командира. Семен встал и пошел твердой походкой в хату.
В сумерки он с пятью разведчиками ушел к скале. Мы ждали его без сна.
Утром разведчики вернулись, принеся Олесю. Оказалось, ее ранило в грудь и она, теряя сознание, доползла до входа в каменоломню и там пролежала весь день. К вечеру она очнулась. У входа в глубоких сумерках копошились тени, и слышалась английская речь. Олеся начала стрелять. Сколько времени она держала ход в штольню, она не знает. Она била по каждой тени, появлявшейся у входа. Патроны кончались. Она отложила один — для себя. Потом она услышала взрыв у входа и снова потеряла сознание.
Взрыв был первой гранатой Семена Григоренко. Пробираясь к скале, он услышал стрельбу и, обогнав остальных разведчиков, ринулся туда, ломая кусты, как медведь, в безумной и страшной ярости. Сверху по нему стал бить автоматчик. Семен встал во весь рост, чтобы рассмотреть, что происходит под навесом скалы: там виднелся черный провал, вход в каменоломню, возле него — три-четыре трупа и десяток живых американских солдат, стрелявших в провал. Он метнул гранату, вторую, третью, размахнулся четвертой — и тут пули американского автоматчика раздробили ему левое бедро, впились в бок и в руку. Он упал и, медленно сползая к краю обрыва, схватился за траву.
Теперь, когда его принесли на носилках, в могучих пальцах его белел раздавленный, поблекший цветок, зажатый им в попытке удержаться на склоне.
Он поднял на меня мутнеющий взгляд.
— Если умру, молчите… Не нужно ей говорить, нехай про то не знает… Живой буду, сам скажу.
Он закрыл глаза, и разведчики с трудом подняли носилки с тяжелым телом казака Семена Григоренко.
г. Торонто
Владимир ВИННИКОВ
ПРИВАЛ ДОН КИХОТА
400 лет назад, в декабре 1604 года, в испанском городе Вальядолид вышло первое издание романа “'Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский”.
Среди великих снов человечества, подаренных нам искусством, видится и этот: Дон Кихот рассказывает козопасам о Золотом Веке. На гравюре Гюстава Доре — освещенная пламенем костра нескладная фигура Рыцаря Печального Образа; скрытые полутьмой силуэты его слушателей, и — ночь, объемлющая всех и вся…
Мечты и явь нашей жизни: козопасы слушают Дон Кихота. Слышат ли? Но если — слышат, разве не тревожит их эта странная, нелепая возможность: кем бы они были в Золотом Веке? Или, вернее, кем бы могли быть? Неужто опять — козопасами? И откуда тогда — сам Дон Кихот?
Он — говорит. Горящие глаза, взлохмаченные волосы, нелепые жесты… Рядом Санчо потягивает винцо прямо из бурдюка. Но что же — дальше: там, за краем гравюры, за обрезом страницы, за пределами романа, — там, куда не достигают отблески костра?
Когда однорукий идальго Мигель Сервантес де Сааведра создавал свою удивительную книгу, испанское общество неумолимо погружалось в пучину безвременья — подобно "Непобедимой Армаде", чью гибель писатель еще успел оплакать.
Саламин, Акций, Лепанто, Цусима — судьбы великих империй не раз решались на море. Да что империи — вся современная цивилизация, по сути, родилась и мужала на борту корабля. Атлантические и вообще океанские просторы стали колыбелью общества Нового Времени — точно так же, как два с лишним тысячелетия назад волны Средиземного моря выносили на себе античную цивилизацию.
Прописные истины — что золотые монеты: истираются от частого употребления. Мы говорим: Древний Мир, Средние Века, Новое Время, — даже не вдумываясь в начальный смысл этих привычных понятий, подспудно обозначающих отношения пространства и времени. Между тем Средние Века вращались на территории Древнего Мира, и только с открытием новых земель наступило Новое Время.
Мало того — время и пространство обменялись качествами: плоская до того земля стала шарообразной, зато циклический круговорот Средних Веков разорвался, преобразуясь в бесконечное и линейное — воистину новое, небывалое до того — время. Колумб и Магеллан должны были настолько раздвинуть пределы мира, чтобы Коперник и Галилей смогли перевернуть его.
Сегодня у нас, пожалуй, даже не достанет воображения представить себе, каково жилось современникам этого переворота — разве что узнать (и несомненно!), будто Земля многомерна, кое-где водятся драконы с василисками, а практически за углом расположено место исполнения всех желаний.
Сходной силы потрясение испытал "христианский", он же католический, т. е. "вселенский" мир на рубеже XV–XVI веков от Рождества Христова. Всё как будто оставалось прежним: люди, выпасы, городские башни, пейзажи на знакомом горизонте. Но это была иная земля, иное небо, иные звёзды над головой. К 1600 году ожидали конца света, ибо всё — даже казавшееся доселе незыблемым, заведенным раз и навсегда, — обнаружило свою текучесть; любые ценности: от золота до церковных догматов, — обрели вдруг иное количество и качество.
Вместе с торговыми путями изменялась и глубинная структура мира. Недавние окраины становились новыми центрами, а старинные центры — глухой окраиной. Обитателям процветающих торговых и ремесленных городов Италии XV века, ведущих родословную от древнеримской традиции с ее Mare Nostrum ("наше море"), легко было чувствовать себя если не вершиной мироздания, то уж, наверное, кем-то вроде мифологических титанов: огромными и сильными.
На палубе каравеллы, брига, фрегата, затерянных в бескрайнем неведомом океане, человек ощущал себя иначе: ничтожной пылинкой во враждебном пространстве, но — пылинкой, предназначенной к мировой гармонии, а потому — бесстрашно идущей навстречу собственной судьбе, уповая разве что на себя, на своих товарищей по команде, да еще — на Божью милость (она же — удача).
Именно такой героический пессимизм ознаменовал собой смену средиземноморского Возрождения Возрождением атлантическим и сформировал особую человеческую личность этого "новоатлантического" Времени, — личность, для которой корабль снова (и надолго!) стал символом самовыражения и надежды, символом движения, преодоления и освоения непредвиденных обстоятельств.
Не прошло и полугода после возвращения первой экспедиции Колумба, как немецкий бюргер Себастиан Брандт отправил вдогонку свой "Корабль дураков", на котором выслал за моря всех, кто, по его высокоученому мнению, мешал жить хорошо и еще лучше. Правда, исполнить это разумное предписание в реальной жизни "дураки" не торопились, цепко держась за насиженные места. Зато каторжников, иноверцев и просто искателей приключений, — всех, кому сразу ставший ветхим и Старым свет был не очень-то по душе, — сплавляли вдаль весьма охотно.
Не обходились без Корабля (с большой буквы) и авторы разноречивых проектов о лучшем (или худшем) устройстве общества: Утопии, Новой Атлантиды, Города Солнца и тому подобных, — для чего подбиралось местечко где-то за пределами доступного мира или, в крайнем случае, малоизвестный остров (вроде того, на котором пришлось погубернаторствовать Санчо Пансе). А добирались туда, само собой, на Корабле.
И эта простая вроде бы схема, тем не менее, дожила до времен капитана Немо с инженером Гариным (преобразуясь далее в якобы научную фантастику с ее космическими Кораблями). А давний проект Брандта был на деле (но зеркально!) осуществлен правительством Советской России, которое отправило в 1922 году несколько "кораблей мудрецов" обратно в Старый, буржуазный Свет, а затем устроило в местах не столь отдаленных, — что там остров! — целый, по мнению А.И.Солженицына, "Архипелаг ГУЛАГ".
Между этими двумя как будто случайными событиями, разнесенными на четыре с лишним столетия (1494–1922), полностью совершился цикл развития личности Нового времени. Той самой личности, чье атомарно-индивидуальное (а "индивидуум" по-латыни означает то же самое, что и "атом" по-гречески — "неделимый") мироощущение до сих пор определяет "западную", "западноевропейскую" или, вернее будет сказать, "новоатлантическую" цивилизацию. "Самостояние" такой личности против мирового Хаоса, будучи двумерным по природе своей, обретает объём только в блестящих парадоксах, которыми столь богаты биографии героев этой цивилизации, вполне заслужившей имя "цивилизации но".
