деле. В торнадо или пожаре в доме мы видим мало привлекательного. А вот апокалиптические фантазии то привлекают нас, то страшат. Я не могу объяснить эту привлекательность обыкновенным злорадством или каким-то извращенным удовольствием, которое мы испытываем, наблюдая за крушением поездов. Скорее, наши катастрофические фантазии отражают страстные желания: возможность начать все заново, упростить или избавиться от чувств вроде долга, одиночества или неудовлетворенности. Масштабность происходящего дает нам шанс начать жить на своих условиях. Проявить героизм и применить все наши навыки. Мы можем сами составлять повестку дня так, как не можем сегодня. Мы понимаем, что это будет непросто, но готовы сосредоточиться. Жизнь после краха будет трудной, но незамысловатой и принесет удовлетворение. По крайней мере, так мы себе говорим. Многие апокалиптические повествования отражают эти фантазии, в которых нам выпадет шанс побыть героями, какими мы не можем быть в сегодняшней жизни.
Если нас по-настоящему пугает перспектива коллапса, мы преобразуем свои реальные, внутренние страхи с помощью метафоры и замещающей переменной во что-то другое. Это конкретное вымышленное будущее после апокалипсиса проявляется в форме, в которой мы можем себя отпустить и выразить весь тот ужас, который мы в противном случае подавляли бы и сублимировали, чтобы продолжать жить в реальном мире. Тот, кто нас пугает, превращается в зомби. Реалии пандемии со скукой изоляции, экономическими последствиями и постоянным, но не столь значительным страхом сменяются быстрой смертельной угрозой, когда главные герои бросают все и убегают, а для того, чтобы спастись, требуются героические действия. В повседневной жизни мы разделяем этот страх, как это было со страхом перед ядерной атакой во время холодной войны. В некоторых рассказах мы освобождаемся от страха и переживаем катарсис в противостоянии с неведомым.
Силу этих историй трудно переоценить. Они показывают, как мы действуем и реагируем сегодня, и формируют видение возможного будущего. Я вижу это, когда провожу курсы выживания в дикой природе, а вопросы и комментарии студентов на тему зомби или ЭМИ отражают содержание наших фантазий. Я вижу это во время пандемии Covid-19, когда пишу свою книгу. Во время этого кризиса мы изо всех сил старались вести себя правильно. Люди не могли не следовать указаниям оставаться дома. Мы политизировали медицинские рекомендации и передовой опыт. Частично эта трудность выходит за рамки имитации апокалиптических повествований и связана с нашим прославлением индивидуальности и самодостаточности. Эти ценности формируют истории нашего происхождения, мифическое прошлое и определяют наши реакции в ответ на чрезвычайную ситуацию. Другая часть наших трудностей в борьбе с пандемией связана с сюжетами, которые мы создаем о меняющих мир катастрофах. Действия, необходимые для выживания, не походили на поведение, наблюдаемое в историях об апокалипсисе. В каком-то смысле пандемия стала анти-апокалипсисом, по крайней мере, с точки зрения наших представлений о нем. Никто не фантазирует о таком крахе, когда ты вынужден сидеть дома и ничего не делать. В подобной ситуации твои навыки, снаряжение и приготовления никак не помогут, если только ты не запасся туалетной бумагой и дезинфицирующим средством для рук. Но именно это бездействие помогло нам выжить. Оставаясь на месте. Следуя советам экспертов. По сравнению с типичным апокалиптическим сценарием, пандемия Covid-19 стала самым неприятным кризисом, который только можно себе представить. Поэтесса Бьянка Сприггс назвала ее «домашним апокалипсисом»; на мой взгляд, этот термин четко отражает суть данной пандемии {69}. В соответствии с традиционным разделением труда мы ассоциируем слово «домашний» с женщинами. Бытовая сфера в наших патриархальных системах всегда оставалась радикально недооцененной по сравнению с общественной жизнью. Мы живем в иллюзии, что определенные различия в строении мужского и женского мозга и тела делают один пол более подходящим для определенных ролей. В нашей близорукости публичные действия и индивидуальный героизм являются территорией мужчин. Но на этот раз героизм положение не спас: скорее, большинство людей действовали как члены сообщества и собрались, чтобы защититься. Именно это привело к успеху. Это не похоже на апокалиптический роман-бестселлер. К слову, пандемии гриппа 1918 года тоже посвящено очень мало романов {70}.
Чтобы осознать разрыв между нашими ожиданиями и реальностью, я обращаюсь к образам апокалипсиса, которые формируют наши ожидания и подпитывают воображение. Повторяющиеся сюжеты дают представление о том, чего мы хотим и чего боимся в будущем. Несколько сюжетов я замечаю как в популярных средствах массовой информации, так и в том, как мы говорим о будущем, готовясь к нему.
Первый и доминирующий сюжет наших апокалиптических повествований включает в себя героев и героизм. В нашем видении все будущие проблемы решит непременно какой-то отдельный герой. В некотором смысле это логично, учитывая то, как мы создаем сюжеты для романов, фильмов и телепередач. Даже в историях типа романа «Молот Люцифера» (где на Землю падает комета), в которых фигурируют несколько групп в разных местах и в разное время, в каждой группе имеется свой герой. Разумеется, фантазии о героизме не ограничиваются катастрофическими сюжетами, но однозначно преобладают. Апокалиптические фантазии предлагают нам все необходимые параметры, в рамках которых мы можем спасти свою семью или мир и использовать навыки, в обычной жизни относительно бесполезные (или не используемые). Это примитивные навыки выживания вроде тех, что я преподаю на своих курсах, или навыки, запрещенные в обществе, например применение насилия.
Этот сюжет несет в себе несколько значений. Во-первых, сосредоточенность на том, что с ситуацией справится небольшая группа людей или вообще один человек, означает, что более крупная община представляет собой проблему. Во-вторых, решения добываются путем героических действий, на которые затрачивается много сил, и эти силы быстро заканчиваются. Долгосрочные решения, которые не приносят мгновенного результата, неидеальны и изменчивы по природе, в подобных сюжетах не рассматриваются. На самом деле почти все важные проблемы требуют долгосрочных решений, и этот процесс изменчив, постоянно подстраивается под обстоятельства и никогда не бывает завершенным. И, в отличие от героического поступка, не приносит мгновенного удовлетворения.
Глядя на главных героев популярных апокалиптических историй, я вижу признаки возвышения индивидуального героизма над действиями общества. В некоторых ролях это прослеживается особенно четко, например в сыгранном Брэдом Питтом персонаже Джерри Лэйне в экранизации романа «Война миров Z». Другие персонажи менее героичны в понимании «героя действия», как, например, отец в «Дороге» Маккарти. Джон Матэрсон из романа «One Second After» лучше всего отображает фантазию главного героя. Матэрсон проводит параллель с автором (бывший военный, а теперь историк в небольшом колледже в Северной Каролине) и дает возможность заглянуть в его представления. Автор показывает нам такого героя, каким, по его мнению, он сам мог бы стать в такой
