К сожалению, избежала судебного и официального осуждения сама тоталитарная утопия, режим «профессиональных устроителей всеобщего счастия на земле» (Бунин), и это еще долго будет искривлять жизнь российской нации. Какой-то коммунистический юрист, выступая по телевидению, уверял, что такое осуждение невозможно хотя бы потому, что слово «тоталитарный» – не юридический термин, «это слово журналистское, и в официальных документах вы его не найдете». Естественно, врал. Закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г. (№ 1761-1) начинается словами «За годы советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства». Словосочетания «тоталитарное государство», «тоталитарный режим», «тоталитарный сталинский режим», «тоталитарная система», «тоталитарные репрессии» встречаются в официальных документах многократно.
Распространено мнение, что время суда над утопией еще не пришло: в Испании между концом франкистского режима и его официальным осуждением прошло 33 года и 4 месяца – идеально треть века, наши сроки пока скромнее. К этому добавляют, что большевистский режим был явлением неизмеримо более мощным (это бесспорно), в связи с чем дистанция должна быть еще больше.
Знаменитое немецкое «покаяние» («Vergangenheitsbewael-tigung»), которое нам постоянно ставят в пример, началось в 70-х гг., около 30 лет спустя после войны, а до этого времени ФРГ выглядела, как тогда говорили, «реваншистским государством»[54]. Но в 70-е гг. вдруг все как по команде переменилось. Следует ли и нам довериться бегу времени? Есть некоторые сомнения – страны непохожи друг на друга.
Доброжелатели России из старой эмиграции не устают повторять, что современная Россия застыла в какой-то межеумочной позиции. Правда, они хорошо понимают причину и не спешат с осуждениями, тогда как настоящие иностранцы, как люди более одномерные, склоняются к упрощенным выводам.
Мировоззренческая зыбкость российской элиты немало способствует поддержанию в головах у людей той каши, когда они способны принять на веру практически любое толкование российского прошлого, и чем неблагоприятнее, тем с большим доверием. Есть ли надежда избавиться от этого морока без судебного и официального осуждения тоталитарной утопии, без проздника торжества над ней?
Если бы проблема советского прошлого исчерпывалась сложностями с реабилитацией! «Недосказанность» новой России мстит за себя во всем, делает страну невнятной на мировых политических радарах (словно объект, изготовленный по технологии «стелс»), порождает идиотские сказки о России, создает совершенно ненужные нам внешнеполитические проблемы. Целому ряду своих соседей мы дали повод изображать Россию государством защитников тоталитаризма.
Когда та или иная страна требует от нас извинений и покаяний за «русскую оккупацию», самое правильное было бы ответить, что мы все в равной мере были под оккупацией, под коммунистической оккупацией, – и русские, и литовцы, и грузины, и поляки, а коммунистическая утопия, так дорого обошедшаяся народам бывшего СССР и Восточной Европы, была их совместным деянием и совместной ошибкой[55].
Оберегая свои отношения с Украиной, нам стоит еще раз взвесить свое отношение к голоду 1932–1933 гг. или голодомору, как его принято там называть. Этот голод, вызванный насильственными изъятиями зерна у крестьян, прокатился по всем хлебосеющим районам СССР, это была общая трагедия; заготовители, силовое обеспечение и активисты везде были из местных. Главной житницей страны была в то время Украина, поэтому самая обильная «жатва скорби» собрана там. Против чего тут можно возразить? Нам негоже говорить об этой трагедии как о надуманной проблеме, такая позиция выставляет нашу страну адвокатом и наследником красных бесов, без жалости уморивших миллионы людей, дает козыри антироссийским силам.
Мы только выиграем, осудив власть, которую сами же упразднили. Россия сама спросила бы с этой власти за гораздо большее, чем все остальные страны, вместе взятые, но спрашивать уже не с кого. Повторюсь: ни одну страну нельзя судить вне контекста времени и по более поздним, не имеющим обратной силы законам, но, если в нас видят сталинистов, с нас пытаются спрашивать как со сталинистов.
Да и трения со странами Запада в последние годы возникали нередко из-за тамошнего убеждения (искреннего или нет), что наши базовые ценности носят тоталитарный характер. Хотя в действительности наши ценности практически совпадают с общеевропейскими (мы расходимся, кажется, лишь в отношении к однополым бракам), в нас видят опасных необольшевиков, которым нельзя доверять. Особенно заметно это в российско-американских отношениях. При всех возможных оговорках нельзя не признать: в политике США силен этический элемент, и, пока мы даем повод подозревать себя в двойственности, нормальных отношений у нас не будет. И это сейчас, когда России и Западу так необходимы новые подходы, чтобы вернуться наконец к вопросам стратегического партнерства, взаимной интеграции, противостояния глобальным угрозам!
2. «Не отдадим свое поражение никому!»
Доверяя рассуждениям о невозможности судебного и законодательного осуждения тоталитаризма, новая Россия оказывается в идеологической и правовой ловушке, она словно бы расписывается в своей неполной легитимности, сомневается в своей исторической правоте.
Уже со второй половины 90-х российские власти держатся от идеологии подальше. Демонстрируется подчеркнутый центризм, чисто прагматический подход к законотворчеству. Руководство страны уходит от критериев «левизны» и «правизны», заменяя их соображениями здравого смысла. Даже когда законы явно «правые» на классической шкале (а они в основном таковы), их проводники избегают об этом упоминать. Чураются они и выраженной полемики с «красными» и «розовыми». Памятный всем отказ «Единой России» от предвыборных дебатов объяснялся (если кто не понял) в первую очередь нежеланием отвечать на каверзные вопросы идеологического характера, которые обязательно были бы заданы.
Но поскольку оппоненты нынешней российской власти и не думают отказываться от идеолого-пропагандистских приемов борьбы, такая позиция оборачивается игрой в поддавки. Нельзя, чтобы одна сторона непрерывно нападала, а другая почти не защищалась, будучи слишком уверена в своей несокрушимости. Это уже породило серьезные последствия. Обществу навязан ряд убийственных стереотипов о себе. Негативная информация и дезинформация впитываются много легче, чем позитив.
Помните, как нам навязывали – и почти навязали – идею о «поражении России», как создавалась атмосфера неверия и пораженчества? Уже несколько месяцев спустя после обрушения коммунизма, не успела улечься пыль, вчерашние номенклатурные товарищи, чьи сладкие партийные карьеры были оборваны на взлете, начали рассказывать, что СССР и советскую власть обрушили внешние силы с помощью внедренной американским ЦРУ агентуры. (Но не объясняли, почему народные массы не встали живым кольцом на защиту обкомов и райкомов.) Винить самих себя товарищи были не приучены, поэтому версия подлого заговора не могла не родиться. Тогда же оформилось устойчивое словосочетание «наше поражение».
Товарищи и впрямь имели право говорить о своем поражении – не от Америки, конечно, а на сугубо внутреннем фронте. Бедняги больше не могут упиваться такими дивными вещами, как радиоглушилки и «железный занавес», «характеристики от треугольника» и партсобрания, соцсоревнование и соцреализм, Политбюро и политзэки, шизофреническое двоемыслие и выражение «не больше килограмма в одни руки», спецхраны и спецраспределители, «номенклатура» и «выездные комиссии», Главлит и свобода слова в виде газеты «Правда», грязь, которую мы каждую осень месили «на картошке», и гарантированный стукач на каждом курсе, в каждом цеху и взводе.
Поначалу товарищи рассказывали про поражение и американский заговор в основном друг другу, потом круг слушателей стал расти. Казалось бы, пускай рассказывают – мы-то помним, как было, и нам смешны эти басни. Такой вывод был ошибкой – высокомерие вообще плохой советчик.
В этом пришлось убедиться, когда о «поражении России» вдруг заговорили наши якобы либеральные СМИ. Начинали робко (так купальщица пробует воду пальцами ноги) – с того, что коммунисты проиграли информационную войну. Конечно, проиграли, и слава Богу, что проиграли. Однако вскоре вместо «информационная» стали писать «холодная», а затем и «третья мировая». «Коммунистов» же быстро заменили на «СССР», а уже начиная с 1994 г., совсем по-воровски, – на «Россию», и делают вид, будто все так и было с самого начала. Какое-то время не обозначали победителя. Проиграли, а кому – неизвестно. Потом стали писать «Америке». Возможно даже, это была не иезуитская манипуляция, а обычный выход подсознательного наружу.
