И он продолжал бросать гранаты в темноту. Прошла примерно минута (на самом деле секунды четыре), и воздух сотрясли взрывы, одна громоподобная волна за другой, и каждая новая, кажется, пыталась заглушить предыдущую. Верхнюю часть тела Тибора исколотил прилив сотрясений, затем швырнул его к дальней стенке окопа. Через долю секунды, когда давление ослабло, он согнулся, прокашлялся до тех пор, пока легкие не разлиплись, инстинктивно вдохнул и силой заставил себя приподняться, улегшись животом на землю. Сотрясающие землю взрывы продолжались. Используя шлем в качестве бульдозерного ковша, он попер головой по земле, пробился через сгусток гравия, нырнул в соседний окоп и потянулся за новыми гранатами.
После первого грозового залпа непонятно было, стреляют по нему корейцы или нет. Если да, то огня не слышно: хор стольких взрывов стоял непробиваемой стеной. Сознание подсказывало ему, что гвалт создал некую подушку между ним и нападающими; пока шум заслонял их боевые вопли, он на секунду задумался о его последствиях. В этот хаотичный, спутанный момент мозг плюнул в него полусознательной мыслью: если первая партия гранат рванула хотя бы рядом с первой волной нападающих, те, кто были за ними, сейчас наверняка злы, как черти. И все же это должно было их задержать. У него даже, может быть, есть время сменить позицию. Он приподнялся, нырнул головой и грудью в грязь и соскользнул в другой окоп. Трясущимися руками он вгрызался в третью партию гранат и отправлял их туда же, куда только что улетела вторая.
Корейцы либо прекратили огонь, либо Тибор оглох и не слышал его – сказать наверняка было сложно. Но точно слышал, как они орали, пока он полз до пулемета. Трясущимися, слишком медленными руками он поднял ствол и пытался дернуть курок, но прицелиться решительно не получалось – ничего не было видно. Пытаясь побороть кричащий страх в голове, он едва вздохнул и направил дуло в туман из песка и дыма. Пулемет застрекотал, Тибор оглядывался то направо, то налево в надежде обнаружить врага, пока не слишком поздно. Но даже в сером рассвете разглядеть получалось только вспышки изрезанных камней по обе стороны от него.
Руки вцепились в оружие, жар от патронника становился все невыносимее. Он отпустил курок, однако стрекот продолжался. Пулемет что, сам стрелял? Или это его руки? Непонятно.
Как только Тибор бросил стрелять, боевой клич врага стал громче, жестче и яростнее. А может, все это было лишь в его голове: ничего непонятно, а подбираться поближе, чтобы посмотреть, слишком опасно. Вверху, над ним, слышались визги винтовок, которые выкрикивали его имя. Тибор проигнорировал их и вскарабкался по пляшущему гравию в соседний окоп, где он жадно наскреб груду гранат. Весь потный, он, с горящей под униформой кожей, хватал маленьких убийц, срывал чеку за чекой и бросал их, словно бейсбольные мячики, вверх, вперед и вообще куда глаза глядят. Один за другим, взрывы трясли его шлем, пригнули его голову, сжали позвоночник.
Тибор все еще не видел нападавших. Разве что в самые короткие промежутки между взрывами получалось расслышать их крики, едва доносившиеся из этого гама. Впрочем, они были другими. Что-то изменилось в их интонации. Они стали более похожи на коллективный вой, нежели на воинственный вопль.
Новая угроза: глухой звук мин раздавался эхом внизу. Холм трясся. Волны песка и гравия валились на спину Тибора. Паника охватила его грудь. Он силой заставил себя посмотреть вниз, но не разглядел огневые точки: не видно их среди стены смога. Звук говорил ему, что снаряды падали по обе стороны от него, может, дальше по холму, но явной задачей их было расчистить проход. Он схватился за карабин и выпустил целую обойму зараз, целясь точно в тьму в центре коридора. Когда стало очевидно, что это бесполезно, он вернулся ползком ко второму пулемету и разродился новыми очередями; одна, вторая, третья пулеметная лента тридцатикалиберных патрон уходила в пустоту. Вибрация оружия нещадно била его по рукам, прозвучал еще один сигнал горна, затем ослаб, смолк. Что его остановило, почему – неясно. Да и плевать. Он продолжал.
Наступил день, Тибор все еще швырял гранаты и пули как можно быстрее – так быстро, как позволяли ему абсолютно резиновые руки. Он уже не думал, просто отдался на попечение припадка, бившего его словно электроудар. Его пристрелили? Задели шрапнелью? Непонятно. Рук и ног он не ощущал, стопы и кисти работали на автомате. Чего там, он вообще не чувствовал ничего ниже шеи. Лоб его и щеки болели и опухли, будто он только что закончил бой за звание чемпиона мира. Тяжкий запах пороха и масла жег нос. Пыль ковром улеглась во рту. Уши звенели перманентным гудением. Но он держал огонь.
Сквозь туман битвы начал пробиваться свет, сначала едва различимый, затем более четкий. Прежде чем Тибор сумел разобрать контуры холма, за ним раздался другой шум, непохожий на выстрелы винтовок. В статичном мозге появилась внезапная мысль. Корейцы что, окружили его? Они теперь атакуют другую часть холма? Если так, ему конец, выстраивать оборону там слишком поздно.
Громогласный звон поднялся так быстро и звучал уже прямо перед ним – и шел он откуда-то сверху. То ревели слуги Господа, посланные избавить его от врагов. Слуги явились в виде «Корсаров» ВВС США.
Тибор поднял глаза посмотреть на подножие холма. Пыль улеглась, теперь было видно все вплоть до следующей гряды.
Пачки людей носились по долине, пока отважные «Корсары» стирали их пулями и бомбами.
Совершенно неожиданно тело с головы до ног пробил озноб восторга и успокоения. Он почувствовал, что вправе утолить горящую жажду во рту и горле. Он схватил фляжку, открыл ее и поднял над собой, пока металлический край не поцеловал его в губы. Он запрокинул голову и вдохнул, но колени были столь слабы, что когда вода вырвалась из фляги, она понеслась прямиком по подбородку и на рубаху. Оперевшись на мешок с песком, он залил в пищевод, кажется, целый фонтан, пока тремор не превратился в резкие спазмы в животе.
Ручей песочного пота катился по лбу и обжигал глаза. Он облил лицо остатками из фляги, откинул голову назад и уставился в небо, разделенное белыми полосами летящих самолетов.
В полусознании Тибор вновь начал молиться, губы судорожно тряслись на спутанном иврите. Дойдя до благодарностей, он онемело взял карабин и несколько оставшихся обойм. Опухшие руки неловко подвесили восемь гранат на шею и за пояс. Жадно он выхватил другую фляжку, мощно отхлебнул, половину выплюнул и развернулся спиной к резне в долине. Хватит с него этого гребаного холма.
Ноги были словно гири, он не мог оторвать ботинки от земли и спотыкался о каждый камень и канаву. Пятки вошли в грунт наполовину, он шел будто на лыжах.
Спустившись с холма, Тибор потерялся. Дорога казалась знакомой; скорее всего, именно по ней рота сюда и пришла. Но не факт. Он проверил компас и поплелся на юг.
Грузовики мерцали на горизонте унылыми, бесцветными вспышками. БТР замедлил ход, взвизгнули тормоза, земля заскрипела прямо перед ним, машина на секунду скрылась в поднятой ею же пыли. Тибор протер глаза от грязи, водитель высунул голову и что-то ему прокричал, но его голос проглотил шум двигателя. Тибор помотал головой: говорить было слишком тяжело. После того, как машина, лязгая, испарилась, ему вдруг стало понятно, что он только что, похоже, отказал в предложении подбросить его. Ну и ладно. Идти уже не тяжело: тело словно парило.
Когда сержант Бриер увидел вдалеке фигуру, он сначала не понял, кто это. Затем посмотрел в бинокль: Рубин тащится, словно лунатик. Бриер не успел просигнализировать ему, что тот идет в неправильную сторону, как Рубин сам изменил маршрут, будто какой-то небесный крюк ухватил его за ворот и развернул в нужную сторону.
Прежде чем Бриер сумел хоть что-то сказать, Рубин резко встал перед ним, весь потный, чумазый, с щелками вместо глаз. Сержант спросил, что случилось. Голос Бриера, кажется, вывел его из транса. «Я остановил этих узкоглазых ублюдков», – пробормотал он. Потом сел, положил голову на руки и сжал губы.
Бриер посчитал, что Рубину нужно к врачу. Он взял его под руку и проводил до штаба, где Пейтон посмотрел на него довольно безразлично и отмочил что-то вроде «выглядит, будто только что из турецкой бани».
– Я только что убил тысячи узкоглазых, может, больше, – невнятно сказал Рубин.
Пейтон загоготал и повернулся к штабным: «Рубину, кажись, приснился венгерский кошмар».
Губы Тибора скривились в усталой ухмылке: Я хочу видеть командира роты».
Пейтон едва взглянул на него: «Зато он тебя не хочет видеть».
– Я хочу видеть главного, – с каменным выражением повторил он.
Пейтон глянул на Бриера, на остальных присутствующих. Слишком многие слышали требование Рубина, чтобы его можно было игнорировать, пусть даже рядовой сошел с ума.
