С этой целью своим указом он созывает 5 июня специальную ассамблею, которая должна в течение 4 дней завершить “разработку” новой Конституции России. Состав этого органа, в который для спасения видимости “демократии” включается ряд представителей Парламента, рассчитан так, чтобы обеспечить президентское большинство Ельцину.
Реакция парламентской оппозиции четкая: “Это — ловушка и преступление против Конституции. Только Верховный Совет вправе принимать Конституцию страны”. Это мнение разделяет и Председатель Конституционного суда России. Парламентом разработан другой проект Конституции, который резко отличается от “основного закона” Ельцина и сохраняет за Верховным Советом широкие полномочия.
Баталия, в которой участвуют все политические силы России, становится все более ожесточенной. Очевидно, что Ельцин пустился в нее, опираясь на результаты референдума, и закусил удила. Он открыто нарушает действующую Конституцию, которая не устраивает его. Он фабрикует Учредительное собрание, чтобы заменить эту Конституцию на другую. Он устраняет из высших эшелонов государственной власти людей, которых не любит потому, что их убеждения отличаются от его собственных... Многие признаки дают основания опасаться, что под маской демократии России в очередной раз угрожает диктатура.”(1)
Телевидение показало, как в день “открытия” заседания этого “Конституционного Совещания” председательствовавшие на нем Ельцин и Черномырдин лишили слова Председателя Верховного Совета России. (А охранник Ельцина даже изготовился к применению... приема!). Было это за 112 дней до государственного переворота.
Тогда уже стало ясно, что Кремль вынашивает планы по насильственному изменению Конституционного строя. Люди самых различных политических ориентаций буквально повалили в Верховный Совет со своей тревогой. Одни спрашивали: что делать? Другие — давали конкретные советы.
Мы в Верховном Совете не сидели “сложа руки”, как нас упрекают. Мы провели целый ряд региональных совещаний с представительными органами власти, широко извещая людей о подрывных планах Кремля, способных разрушить страну. В Верховном Совете почти ежедневно проходили встречи с учеными, специалистами, деятелями культуры, представителями профсоюзов, общественных и политических партий, женских и молодежных организаций.
Выступая по телевидению, радио, в печати, я сам непременно затрагивал эти вопросы, информировал общественность о наступлении реакционных, продиктаторских сил. В то же время Верховный Совет занимался законотворческой деятельностью: на каждом заседании принимались 2-3 нужных обществу закона.
На Верховном Совете было принято решение о проведении в августе Всероссийского экономического совещания, готовилось оно вместе с Правительством. Но в день его проведения никого из лидеров Правительства в Парламентском центре, где совещание работало, не оказалось. Мне тогда сказали: “Ельцин запретил”. Совещание, на котором были представлены все регионы, крупные специалисты, представители госсектора и бизнеса, выработало серьезные рекомендации Верховному Совету и Правительству. Кто мешал использовать этот ценный опыт в деле вывода экономики из тупика, куда ее завели сами горе-реформаторы?
Тем временем “Конституционное совещание” стало захлебываться по двум причинам. Во-первых, даже одобренные кремлевскими деятелями участники этого Совещания, не захотели в проекте Конституции сделать из Ельцина диктатора, наделив его сверхполномочиями. Во-вторых, это Совещание стало стремительно терять свою привлекательность — ему было отказано в доверии самим обществом, ясно понимавшим, что, в соответствии с законным порядком, проект Конституции должен быть передан Верховному Совету Российской Федерации. Даже из опросов прокремлевских социологов видно, что население решительно выступало против нарушения этого порядка.
Кремль по сути исчерпал себя на пути мирного решения внутренних противоречий общества. А что касается его возможностей решения чисто экономических проблем — эта исчерпанность была очевидной уже давно.
Поэтому раздались слова: “Август — артподготовка, сентябрь — штурм”. Как признается Ельцин, он дает указания готовить “план штурма” задолго до сентября-октября 1993 г. Заговорщики торопятся, еще немного — и общество окончательно поймет, что высшая исполнительная власть — бездумный банкрот, пустышка...
...Еще зимой Назарбаев звонил мне из Алма-Аты, предлагал свои услуги в налаживании отношений с Ельциным. Я отвечал, что с моей стороны препятствий нет, соглашался. Но почему-то встречи “тройкой” не состоялось. Как-то позвонил из Алма-Аты, говорит, буду на днях, хотел бы встретиться. Встретились, разговорились. Я сказал о том, что готов встречаться с Ельциным хоть каждый день, но все наши договоренности взлетают в воздух, едва за мной закрывается дверь. На второй день пребывания в Москве мне из секретариата: “Назарбаев звонит”. Сообщает, что имел беседу с Ельциным, он ждет моего звонка. Звоню — соединяют. Сообщаю то, что передал мне Назарбаев. “Давайте встретимся на той неделе” — говорит Президент. Звоню на “той” (наступившей) неделе. Договорились встретиться в его особняке, что вблизи Дома приемов на Ленинском проспекте, кажется. Приехал. Встречает, как всегда, Коржаков. Провел в кабинет на первом этаже. Ельцин сидит за большим пустым столом. Позади хозяина — огромный камин, с пылающими поленьями дров.
Ельцин хмур, опухшее лицо. Молча пожал руку. Я сел напротив.
Спрашивает: “С чем приехали?” “Обстановка сложная, — отвечаю, — Вопросов много. Может быть, стоит согласовать курс Верховного Совета, Президента и Правительства. Может быть, не бичевать всех подряд перед обществом — что вызывает неприятие, раздражение и пессимизм людей. Кому от этого польза?”
— Это зависит только от вас. Я — всенародно избранный Президент, а вы в Парламенте только и занимаетесь критикой Президента.
— Может быть, Борис Николаевич, вы хотя бы один раз за два года приедете в Верховный Совет, выступите перед депутатами, расскажете о трудностях — обстановка изменилась бы...
— Нет, не приеду. Зачем? Все-таки с каким конкретным предложением вы пришли ко мне?
— Борис Николаевич, а вы не считаете возможным переговорить со мной, у вас нет потребности самому сказать мне что-либо конкретное?
— Нет, у меня к вам вопросов нет.
— Спасибо. До свидания.
— До свидания.
Еще раз, вблизи, я увидел Ельцина в день “открытия” заседания “Конституционного Совещания”, когда я просил слова для выступления. Больше не видел и не разговаривал. Не соединяли.
А вскоре пресс-секретарь заявил, что якобы встречи Ельцина с Хасбулатовым “вредны” для Ельцина и “сверхполезны” для Хасбулатова, поскольку они поднимают “рейтинг Хасбулатова”. Не знаю, может, это так, может — нет. Но мой рейтинг, по крайней мере, с VIII Съезда и до 4 октября 1993 года, когда меня бросили в “Лефортово”, был выше рейтинга Ельцина. Может быть, ему это боялись говорить, боялись показывать подлинные результаты опросов и исследований, но ближайшие его сотрудники это хорошо знали. И “заказывали” те результаты опросов, какие хотел видеть “Хозяин”. Горбачев до этого не опускался.
После референдума 25 апреля опасность для демократии стала очевидной. Трудно даже подсчитать, в скольких публичных выступлениях я предупреждал общество об этой опасности [24].
Одна из очень интересных встреч с творческими работниками культуры, образования, науки и здравоохранения у меня состоялась в Парламентском центре 23 июля 1993 г. Мне задавали очень острые вопросы. “Советская Россия”, опубликовавшая мое выступление и ответы, так и озаглавила материал “Опасность антидемократии” (“Советская Россия”, 24 июля 1993 г.).
Еще в начале июня, за 107 дней до клятвопреступления Президента, был нами проведен семинар (500 участников) председателей всех местных Советов. Здесь я выступал с докладом, в котором анализировалась общая обстановка, отвечал на вопросы, в основном касающиеся конкретной ситуации. Участники семинара предложили собрать в сентябре 1993 г. большое Всероссийское совещание советов всех уровней.
А сколько встреч, выступлений было в регионах! Трудно все и припомнить, но было их много. И всюду — разъяснение линии Парламента, суть конфликта, навязываемого обществу Кремлем, вскрытие подлинных интересов и мотивов узкой группы людей, поставивших себя выше закона, интересов и воли народа.
С весны 1993 года общественное мнение медленно, но неуклонно стало клониться в сторону Парламента. Это, по-видимому, ускорило нетерпение заговорщиков.
