Реванш рогатых и хвостатых наступил. Спасала ли церковь? Не знаю. Она учила смирению, а не бунту, вере, а не уму. Отовсюду звучали клише: "Какое общество, такая и армия… Какое общество, такая и тюрьма… такое и телевидение… такая и церковь… такая и жизнь". Церковь – не заповедник. Там тоже говорили, что богатство – не грех, а ответственность, и батюшка в мерседесе – не соблазн, а почитание, и что молитва – сильней меча. А Бог говорил нам: настало трудное время, когда вы можете надеяться только на себя. На своё дело. На свою душу. На свою жизнь.
И прошло семь лет. Я снова приехала в этот город, где так тесно переплелись моя личная история и история родины. Личное было в том, что в прошлый приезд я горько плакала над увиденным – это было больше, чем жалость к бомжам или сочувствие к педагогам. (Хотя, может быть, было бы правильней сокрушаться о своей конкретной, весьма неустроенной, искорёженной и раздёрганной жизни, а не об абстрактной "родине", – шепчет сейчас бесёнок.) Духовно не сотрудничать с оккупантами – вот в чём тогда виделся смысл. Беречь свою личную "автономию", сидеть "в лесах", в партизанах, внешне будучи на виду. И – по возможности не озлобиться. Сохранить память сердца. Бороться за истину, пусть даже на малюсенькой, крошечной площадке.
Иногда казалось, что это мне удаётся. И в те часы и дни пела душа, щедро благодарила природа. Помню, как я шла с вокзала в гостиницу "Советская". Был январский вечер, мягкий, тихий и снежный. Я не стала ждать трамвая – на рельсах лежали снеговые шапки, и они уводили в сказочную даль, в которой – уж конечно – есть место чуду и былинному подвигу.
Кажется, это был один из святочных вечеров, а в такое время – я заметила – особенно тепло и радостно сердцу. Но красота вокруг была словно дохристианская, языческая – огромными, пушистыми хлопьями падал снег – с неба летели белые растрёпанные курицы, или гуси-лебеди – целая стая, а из-за ёлок, укутанных в пухово-снежные одеяла, выглядывали седобородые волхвы, и где-то вдали стучал своим посохом Мороз-воевода, а люди племени Берендеев сидели в белых-белых, украшенных резными снежинами избах, греясь у длинных горящих свечей, таких, как на картинах Константина Васильева. И мягкий, рассеянный свет от немногих фонарей, заключённых в дымчатые круглые плафоны, тоже был снежно-торжественным, и он манил, убаюкивал, обещал счастье и радость; а на самом деле всё счастье жизни и умещается вот в такие миги, и хорошо, если за жизнь их наберётся несколько дней.
На следующий день была научная конференция, на которой выступали два приглашённых из-за рубежа высоких гостя – канадец и англичанин, оба рассказывали, что "Запад поможет России построить демократию", что для этого выделены деньги, и что образование в стране нужно перестраивать. Гости обещали гранты и поездки за рубеж, бесплатные научные пособия и технологии. Канадец агитировал экспрессивно (по методике протестантских пасторов), махал руками, улыбался в 32 отбеленных зуба, рассказывал притчи-анекдоты; англичанин был сухо-скушен и упирал на то, что "России следует вступить в цивилизованную семью народов", для чего следует "хорошенько потрудиться".
На улице от вчерашней красоты не осталось и следа – была плюсовая температура, на тротуарах снег превратился в серую жидкую грязь, сугробы оплыли и потемнели, деревья стояли влажные и мрачные. "Дикие мы, дикие. Так оставьте нас в покое, – в раздражении думала я. – Чего вы сюда лезете со своими миссиями?" Впрочем, им, наверное, было приятно ощущать себя богатыми и умными в сравнении с нами – бедными и больными. Разве они пришли сюда выкорчёвывать наших чертей? Нет, они пришли их потеснить, чтобы застолбить и для себя кусочек оккупационных земель.
Вечером – это было смешно и грустно – я наблюдала "цивилизационный проект" в действии. На первом этаже гостиницы, возле весьма скромного буфета, группа из трёх путан живописно восседала на зелёном сукне бильярдного стола. Особенно эффектна была гипюроногая дама в розовом парике "каре". Она курила длинную сигарету, далеко отставляя наманикюренную руку, пускала струйки благоуханного дыма, презрительно щурясь; она сидела, выставив напоказ крепкие, полные, плотные ножки в чёрных колготках, где много выше колен были помещены широкие гипюровые вставки. Пресловутые "ножки Буша" после у меня стойко ассоциировались именно с этим торговым телом.
Коллега её была здоровой бабой таких могучих статей и выправки, будто она служила в спецназе. На фоне этих двух выжиг несколько терялась третья – сравнительно молоденькая женщина в кожаной кепке, нутриевой длинной шубе, сапожках на низком каблучке.
Замотанная буфетчица уже распродала лежалые сосиски и теперь советовала посетителям брать яйца под майонезом. Кроме меня в зале сидели только два мужика-работяги (семейные, в байковых рубашках и спортивных штанах), командированные, наладчики газового оборудования. Выпили водочки, закусили. На выходе один из них, тот, что побойчее, раскованно положил руку на плечо красотке в розовом парике:
– Гуляем, девочки?
Та презрительно передёрнула плечом, а её мощная коллега прогудела угрожающим басом:
– Только без рук.
Но видя, как неопытные кавалеры сразу сникли, стушевались, неуклюже-кокетливо добавила, моргнув коровьими, сильно накрашенными очами:
– Купите лучше девочкам шоколадку...
Было что-то жалко-наивное в этой демонстративной попытке разврата – и со стороны начинающих "профессионалок", и уж, тем более, со стороны семейных работяг. Люди искали новые "ниши" своего бытия, новый досуг, новые смыслы… Ты – человек, живёшь один раз, тебе всё разрешено, долой границы (всё равно у тебя нет родины, её границы открыты для турецкого текстиля, европейского просроченного продовольствия, грузинского синтетического спирта, американских пищевых добавок…). Это и есть твой "звёздный час" – немного разврата в казённом доме. Есть деньги – плати за любовь. Всё как на Западе.
И прошло ещё семь лет. Ещё один круг жизни, ещё одно кольцо, ещё одно вращение светил… Может быть, действительно, в этом нет ничего случайного – что я опять здесь, в этом городе, и снова прислушиваюсь к своему сердцу. Может быть, и впрямь, есть на свете Бог, это он меня сюда привёл (а не случайная "комбинация событий"), привёл, чтобы я что-то могла понять. Ну, например, что тактика "партизанских отрядов", наверное, была лично для меня ошибочной. Что оккупацию уже не победишь. Что жить надо для себя, для "личного успеха". Что души у человека нет, или что она – ничего не значит. Ведь и впрямь, мир изменился фантастически. Общалась тут со своим товарищем Костей (он специалист по компьютерам), говорит, что весной у него образовалась целая очередь из машин – "железо" сходит с ума! Техника всё сложней, всё тоньше, и она болезненно реагирует на погоду – почти как человек. А в мегаполисах давно уже правит бал электроника – везде камеры, датчики, чипы, мобильники, излучения, волны. Большой город равнодушен к своим жителям, он перемалывает их, как мясорубка – на фарш. Причём всех, и богатых, и бедных. Разница только в степени комфорта. К нему-то и стоит реально стремиться. А всё остальное – романтика прошлых веков.
Что ж, в чём-то он прав. Я и по себе вижу – сердце моё остывает. (А может, просто срабатывает инстинкт самосохранения?) Наступила весна, мир в предчувствии обновления, но… И когда лил дождь, оплакивая прежний мир, и когда шёл снег, напоминая о вечности красоты, всё это волновало меня необыкновенно. А теперь да, умеренно солнечный день, "хорошая погода", даже птички чего-то галдят. Но пусто и горько в душе.
А город – отстроился, посолиднел. Особенно в центре. Новое здание Сбербанка, Пенсионного фонда, Налоговой инспекции. Магазины, опять же. Иномарки. Кафе с дворянскими именами – "Шереметьев", например. Не зря семь лет жили – работали, трудились.
Голова гудит. Только что вышла из ледового дворца (тоже новодел), где проходил показательный молодёжный спортивный праздник. Старшеклассники, студенты вузов. Семьсот человек. Все в новой спортивной форме – разноцветные футболки, майки с надписью "N-ский университет", яркие трусы, кимоно. Спонсор мероприятия – Инвестбанк. У многих парней в руках флаги правящей партии, и они должны ими размахивать по команде организаторов. Гремит музыка, ужасная акустика сводчатого потолка отражает звук, он мечется в замкнутом пространстве, и вместо "Единая Россия" получается "иди на оси на"… Потом уже получается просто "Иди на… Иди на… Иди на..." После звучит песня "Дети солнца", и девчушки (лет по 8-9) с мученически улыбающимися лицами изображают "счастливое детство". Всё это похоже на "историческую реконструкцию" давних советских праздников, но – карикатурную, механическую. Лица парней мертвы, когда они машут флагами и пытаются перекричать музыку заданными речёвками. Лица ничего не выражают, кроме покорности, того, что "так надо", так принято. Вспомнился советский Первомай – тоже вроде бы принудительный праздник, демонстрации, а всё же в его атмосфере было что-то живое, наивное и человеческое.
