О Валентине Чеботаре в селе говорили неохотно, с оглядкой, словно о человеке, связанном с нечистой силой. Появился он в Лядовенах, будто бог из машины. Непонятно как и откуда. Вроде бы РОНО направило, однако заявки на географа из здешней школы в Рышканы не поступало. Значит, кому-то это очень надо было, но ведь с начальством не спорят. Поворчали педагоги да и умолкли. Тем более что часовая нагрузка у пришельца оказалась неполной. И все равно на него поглядывали косо, а больше прислушивались к его речам. Впрочем, говорил он мало и все как-то иносказательно, за обычными словами скрывался туманный подтекст. На языке актеров это называется: «Играть с кукишем в кармане». У сельчан было свое мнение: географ – сексот, кагэбэшник. Но оказалось, что их залетка совсем из другой «оперы».
Однажды Чеботарь зашел к секретарю парткома колхоза Н. Ф. Сажину и доложил:
– В Лядовенах, точнее, в селе Стрямбэ, создана ячейка народного фронта Молдовы.
Николай Федорович уточнил:
– И кто ж у вас председатель?
– Он перед вами.
– Ну и как будем сотрудничать?
– Нет, намерены бороться с вами.
Такая была сделана заявочка. Но никто не торопился в мятежный стан. В ячейке состояли трое уголовников, отсидевших полный срок за разбой, крупный растратчик из сельпо, да двое наркоманов, помешавшихся на рок-музыке и состоявшие в переписке с авторитетом из Би-би-си Севой Новгородским. Лядовяне называли их «кучкой обиженных». И относились со смешанным чувством сожаления и презрения. А вместе с тем и с предосторожностью: кабы шкоды какой не натворили. Что потом с придурков взыщешь?
Безо всяких с моей стороны усилий в доме Стойко тоже зашла речь об «обиженных». Это было сразу после рыбалки. Скорей всего бадя Михай настроил.
Во время завтрака домоправительница Надя присела у стола, налила себе чаю и вроде бы как некстати вклинилась в мужской разговор, обронив:
– Падалица по весне становится злым сорняком,[8] – и не ожидая встречного вопроса, поведала «житие» местного чудака Цуркана.
Когда Миша достиг совершеннолетия (1938 г.), сельское общество выделило ему земельный пай: живи, хозяйствуй! И как же новоявленный господарь поступил? Пошел в банк и заложил всю усадьбу – до порога – за кругленькую сумму. Называли точную цифры: тыщу лей. Полагали, что парень мельницу с крупорушкою приглядел или же намерен нуждающимся хозяевам денежки за приемлемый процент (в рост) отдавать. Разбогатев, оженится и сам, глядишь, добрым хозяином станет.
Так люди думали. А как же Цуркан достоянием распорядился? Однажды до восхода солнца запряг в каруцу дядиного мерина и потрусил за 150 верст в Черновцы, на ярмарку. Долго его не было. Наконец явился. И не с пустыми руками. Привез парень из города великолепного павлина, граммофон с ослепительной трубой, и к нему большой ящик с музыкальными пластинками. Капитал родительский ухлопал на чепуху.
Так и не стал Цуркан хозяином: чудил и прозябал. Когда же в селе колхоз организовался, ходил на разные работы по случайным нарядам. К серьезному труду душа не лежала. Со временем определили Мишаню (в молодые-то годы) сторожем на овечьей кошаре. Там и просидел до седых волос.
Не иначе как злой рок довлел над родом Цурканов. В мир не вышли из них люди путевые. Самым дееспособным оказался внучатый племяш Аурел. Но и его занесло: примкнул к ячейке Чеботаря. Стал правой рукой командора.
Всю их брашку называли баламутами.
В школу меня по-прежнему тянуло. Не ради интервью с географом. Просто хотелось услышать его голос, заглянуть в глаза.
На первом этаже учебного корпуса стояла пыль коромыслом. Во всю хозяйничали строители. На втором этаже было тихо. В конце длинного коридора маячила фигура технички со шваброй.
– Бог помощь.
– Мулцемеск (спасибо). Вам того же.
Мысленно я посочувствовал неутомимой труженице. Одна на всю Авгиеву конюшню, сюда же впору Геракла звать. Жрица чистоты понятливо улыбнулась:
– Да тут сегодня полсела побывало: и родители, и ученики, и учителя. Классы убраны. Мне самая малость осталась.
– Я Чеботаря ищу. Он был здесь?
– Нет. Он же у нас в отъезде. В командировке по партийной линии. – И уточнила: – Ну как от их фронта.
Село все знает!
– А я хотел с Валентином Ивановичем познакомиться.
– Он теперь отсюда далеко, в Бухаресте. Повез молодых ребят туда на курсы.
– На механизаторские что ли?
Тетя от души расхохоталась. Смех вышел раскатистый, задорный. Невзрачная фемея (женщина) на глазах вдруг помолодела лет на пятнадцать.
– Механизаторские! Тоже скажете. Нет, там, люди говорят, проходят науку бойцовскую.
– Как это понимать?
В агатовых глазах кодрянки (жительница Кодр) погас лучик-огонек, на лице возникла непроницаемая маска. Еле губы разжала:
– Понимайте, как хотите.
– И кем же они оттуда возвратятся?
– У них самих спросить вам надо.
Все. Источник информации окончательно иссяк. Оно и понятно. Я тут залетка случайный: записал и уехал. Ей же тут со своими жить, хлеб-соль делить. И все же с миру – по слову, глядишь, вырисовывается картина.
Не трудно было догадаться, что отношение к учителям в Лядовенах старозаветное, увижетльно-покровительственное.
– Они же наших деток учат, – сказала продавщица местного ГУМа, волоокая Веруца, у которой дома четверо сорванцов.
Разговор происходит у длинного прилавка, в ожидании товара. От нечего делать в нем приняла участие почти вся очередь. Вспомнили, как в голод (1946–1947 годы) по селу собирали «месячину» – еду для поддержки учителей. Жалкие узелочки или мешочки с картошкой, кукурузной мукой, орехами, фасолью складывали в дальнем уголке раздевалки. А уж педагогический совет по своему усмотрению распределял дары персонально.
– Жили очень трудно, но честно и благородно, – потупясь, молвила селянка, повязанная темным платком, из-под которого выбивались ослепительно седые волосы.
– Что верно, то верно, – охотно подтвердила одних лет с ней соседка, рыжая от хны.
Все кивали, поддакивали, повторяли одно и то же:
– То так. Истинно так.
– Да и сейчас колхоз для педагогов ничегошеньки не жалеет, – расширила «вопрос» практичная работница прилавка. – И за свет, и за газ, и за топку, и за квадратные метры советское общество плотит. Говорят: «Мало».
С другого конца торгового зала голос подала продавщица табачно-водочного отдела, красивая и бойкая хохлушка.
– Наш Валентин Иванович не раз побывал за этой за границей. Во Франции, рассказывал, ихние учителя получку против наших имеют раза в четыре большую. Не говоря уже о том, что в ихних магазинах дехвицит лежит навалом.
Тихо-тихо в зале стало. Было слышно, как жалобно жужжала, умоляя о спасении, застрявшая в паутине муха. С другого конца очереди несмело вякнули:
– В Париже, говорят, кур доят.
Поднялся галдеж.
– Поразвелось этих туристов!
– Они нырнули – вынырнули. Да домой. А что видели?
– Витрины их ослепили, они от света и обалдели: «Ах да ах!
– Как те дикари.
– Пожили бы «в гостях» подольше, может, и узнали б почем за кордоном фунт лиха.
Время от времени в магазин заходили люди. Нерешительно спрашивали: «Хлеб еще не привозили?» Некоторые оставались, пристраивались к очереди и скоро подключались к разговору.
Снова всплыло имя Чеботаря.
– И чего оно Валентина Ивановича так тянет за Прут?
– Географ. Изучает планету. Все по делу, – хитро подмигнув, отозвался единственный в очереди мужчина, одетый в перепачканную известкой и краской робу.
– Не географ он, а хамлет в натуре, – выкрикнули из середки.
Почему Хамлет? От Гамлета или же Хама? И вообще, какой смысл вкладывался в сие слово? Так и осталось для меня загадкой. Но очередь отреагировала: взорвалась от смеха. Когда шум и гам улегся, стоящая радом со мной женщина с печальным лицом произнесла:
– Оставил бы он наших мальчиков в покое.
Сказано было не для меня одного, а на общее восприятие. Чувствовался подтекст: дескать, придержите, бабы свои языки, потому как мы тут не одни. И безо всякого перехода громко заговорили о погоде. Многие боялись, кабы дожди не помешали уборке, другие, напротив, желали осадков, потому как пропашные культуры истосковались по воде, кому-то же было «все едино», лишь бы на земле царил мир и порядок. А быть тому или нет – вроде как зависело от какого-то Хамлета. Каково, а? Чувствовалось, что с этой личностью в селе были связаны некие темные дела. Да и сама личность была окутана покровом тайны.
По телевизору показали уличный скандал в центре столицы. Среди дебоширов и забияк лядовчане узнали своих ребят, учившихся в одном из кишиневских ПТУ. Несколько дней село находилось в оцепенении. «Новость» открыто не обсуждалась, но у всех не выходила из головы.
Первым не выдержал С, отец одного из «героев» скандальной телехроники. Тайком отправился в столицу. Нашел свое чадо в одном из притонов народного фронта. Обманом – под предаюгом болезни матери – увез балбеса домой. По приезде, без лишних слов и объяснений, с помощью двух старших сынов выпорол искателя приключений своим, еще не потерявшим крепости армейским ремнем. И уже после «экзекуции» сели за обеденный стол. Первый тост огласила мать:
