Другими словами, министерство ждет от нас интересных инициатив и активной деятельности, принципиально отличной от доминировавшей в последнее пятилетие охранительной политики.
— То есть « стать ближе к народу»?
— Не совсем так. Я принципиально исключаю путь популяризаторства и упрощений. В реализации собственных проектов я всегда руководствовалась правилом: красивый текст и красивые мысли достойны красивого оформления. Теперь мне предстоит постараться применить это правило к работе нашего института в целом. Наши исследования не должны лежать мертвым грузом, не находя издателя. А события должны быть резонансными, они вполне этого заслуживают. Еще один важный вектор развития института — международное сотрудничество. Наш институт единственный из российских стал членом Международной ассоциации научно-исследовательских институтов в области истории искусств (RIHA).
— Но вам придется заняться изменением структуры института?
— Довольно рыхлая нынешняя структура связана с тем, что какие-то отделы формировались под конкретные министерские задания или отдельные проекты, потом идея исчерпывалась, человеческий ресурс иногда тоже, а отдел оставался. Поэтому реструктуризация идет на благо институту и не противоречит внутренней логике его развития.
— Штат сотрудников будет сокращаться?
— Да, но тоже не без пользы, я уверена.
— Какие- то еще изменения в руководстве произойдут?
— Единственное существенное новшество — введение должности заместителя директора по пиару и фандрайзингу, которую занял Арсений Миронов, делегированный нам министерством. Он компетентный человек, с огромным опытом работы как раз в этой крайне важной для нас сейчас сфере, в которой мы, исследователи, не являемся профессионалами. Я возлагаю на его приход большие надежды.
— Главный вопрос: « гуманитарного Сколкова» не будет?
— Я не могу гарантировать, что министерство вновь не обратится к этому проекту. Но нам предоставлен шанс доказать свою целесообразность в качестве отдельной структурной единицы. И тут уже, как говорят современные политтехнологи, «мячик на нашей стороне».
Институт истории искусства, позже переименованный в Государственный институт искусствознания, был основан в 1943 году по инициативе Академии наук и группы ученых во главе с Игорем Грабарем - живописцем, организатором реставрационного центра, носящего его имя, крупнейшим теоретиком искусства. В организации работы института принимали участие режиссер Сергей Эйзенштейн, композитор и музыковед Борис Асафьев, искусствовед Виктор Лазарев. Начинался институт с трех отделов - изобразительного искусства, театра и музыки. За 70 лет их количество увеличилось до 22. Они охватывают широкий спектр всех видов искусства - от театра и архитектуры до иберо-американского искусства и цирка. Всего в институте работает порядка 300 сотрудников.
Первым монументальным трудом института стала изданная в 1950-1960-е годы "История русского искусства" в 13 томах под редакцией Грабаря. Полвека она служила основой для изучения отечественного искусства, и только в 2000-е институт начал работать над пересмотром концепции и новым изданием на ту же тему. В советское время были изданы также многотомные "История русского драматического театра", "История русской музыки", "История советского кино".
Ежегодно институт выпускает порядка 40 книг - монографий и коллективных сборников по различным дисциплинам, входящим в сферу его интересов; издает два научных журнала - "Искусствознание" и "Вопросы театра" и два электронных журнала - "Искусство музыки: теория и история" и "Художественная культура". В 1960-е годы институт переехал в здание в Козицком переулке, построенное в конце XVIII - начале XIX века, вокруг которого уже в наше время разворачивались серьезные баталии. Как и другим московским организациям, размещенным в исторических зданиях, институту пришлось столкнуться с рейдерскими атаками. По словам экс-директора Дмитрия Трубочкина, здание института находится в федеральной собственности и уже принято решение о передаче его институту в оперативное управление, которое позволит быстро решать вопросы реконструкции и реставрации.
Анна Галайда
Спектакль «Amoro Buffo» представил Москве нового хореографа — Вячеслава Самодурова
Фото: Архив пресс-службы
Конкурсные показы Национальной театральной премии «Золотая маска» открыл Екатеринбургский театр оперы и балета. Он привез оригинальный двухактный спектакль «Amore Buffo», поставленный Вячеславом Самодуровым .
Несмотря на вполне традиционные имя и фамилию, в русском балете Самодуров человек не совсем свой. Когда-то он окончил Вагановское хореографическое училище, его прочили в преемники Фаруху Рузиматову — главному харизматику Мариинского театра предыдущего поколения. Самодуров станцевал десятки главных партий, обзавелся почитателями, но — «Чин следовал ему: он службу вдруг оставил». Правда, отправился не в деревню. Хотя Национальный балет Нидерландов с мариинских высот, возможно, выглядел именно так. Но в Амстердаме, а затем в Лондоне, в Королевском балете, Самодуров перетанцевал постановки чуть ли не всех актуальных хореографов, о многих из которых Россия до сих пор не имеет представления.
Тем не менее полтора года назад, приблизившись к финалу исполнительской карьеры, Самодуров внезапно вернулся в Россию. Причем не в Москву или Петербург — он оказался в Екатеринбурге. Перед этим почти расставшись с балетом и начав карьеру фотографа, вдруг принял пост художественного руководителя балетной труппы Екатеринбургского оперного театра. И в конце первого сезона показал совершенно оригинальную постановку.
Балет «Amoro Buffo» не был для Самодурова дебютом в качестве хореографа: несколько лет назад по приглашению Алексея Ратманского он дебютировал в ныне почивших «Мастерских новой хореографии» в Большом театре, потом поставил в Михайловском театре одноактные «Минорные сонаты», которые тоже попали на «Золотую маску». Но сравнивать «короткометражки» с полноформатным спектаклем — все равно что считать себя космонавтом, покрутившись на детском турнике во дворе. В наши дни, вопреки зрительским вкусам, почти никто из хореографов не берется за большие сюжетные балеты — старая традиция спектаклей большой формы потеряла актуальность, новая же пока не просматривается.
Самодуров в этой сложной ситуации сделал парадоксальный выбор: он взял в помощники оперу. Задорное название «Amoro Buffo» скрывает сюжет «Любовного напитка» и позаимствованные у Доницетти каскады сладкозвучных и танцевальных мелодий (их обработал для балета Александр Троицкий). Действие из тосканской деревушки неопределенно-пасторальных времен перенесено во вневременную «современность», в которой стеклянные конструкции соседствуют с граффити на стенах. Именно в это стерильное пространство, где люди живут под звуки морского прибоя и радиоволн, улетает стрела престарелого Амура — в начале спектакля он сидит в курчавых облаках и пытается попасть в пухлую нимфу. Неморино становится жертвой стариковской немощи и влюбляется в Адину. Правда, балетный сюжет спрямил сложную оперную интригу: все действие сосредоточено преимущественно вокруг действия винных паров, жертвой которых становится Неморино.
Но хореографу это не облегчает задачу. Получив в свое распоряжение большую труппу, как худрук он должен был обеспечить ее работой. Поэтому на сцене одновременно танцуют десятки людей, и если для тройки амурчиков и четверки солдат во главе с Капитаном придуманы интересные ансамбли, то отличить «горожан» от «парней и девушек» не представляется возможным. Впрочем, заставить эту массу танцовщиков непринужденно вальсировать непросто: у екатеринбургской труппы до этого просто не было столкновений с современной хореографией, и даже пойти по сцене с пятки, а не по-сильфидному, на кончиках пальцев, кажется артистам крамолой. Самодуров же задачу не облегчает, а будто специально подыскивает такие сочетания движений, чтобы они были как можно менее привычны и удобны. Порой даже у зрителя остается ощущение вывиха глаза. Но гораздо чаще эти парадоксальные вывихи рождают собственную красоту, особенно когда хореография встречается с мастерством Елены Воробьевой (Адина). Вероятно, поэтому постановщик наградил ее чуть ли не пятью дуэтами и па-де-де. Собственно, мастерство приходит тогда, когда хореограф учится отказываться от части своих открытий и выбирать лучшее. У Самодурова есть из чего выбрать.
