И что ж ей было делать, когда "великий" Эйдельман устроил ведьмовскую свистопляску вокруг Астафьева, полуразрушенного жизнью человека, из деревни, прошедшего через сиротское детство, войну и выбившегося в самого совестливого писателя России, – среди интеллигенции, отплясывавшей демократические канканы, когда с её горла чуть сдвинули душившие её пальцы...
Тот самый Эйдельман, который рос в семье хорошо прикормленного советской властью "мыслящего тростника" – одного из душителей Пастернака, пропихнувшего своего сына Натана на исторический факультет Московского университета в самые антисемитские сталинские годы, когда евреев и близко не подпускали к тому факультету...
Тот самый Эйдельман, который, угождая новоявленным либеральчикам, проснувшимся от "заколдованного сна", заявил во всеуслышанье: "Высоцкий – это Пушкин сегодня!" (напомню, как еще в царское время демократические студенты, опровергая Достоевского, кричали про Некрасова: "Нет, нет, выше, выше Пушкина!").
Так вот, этот самый Эйдельман, без ведома и разрешения Астафьева, пустил по свету их личную переписку, в которой Астафьев был не очень сдержан и не очень лицеприятен.
Из недавно изданных "Дневников" Эйдельмана мы узнали, какой отпор из-за устроенной им провокации с Астафьевым Эйдельман получил от НАСТОЯЩЕЙ интеллигенции: на его выступлении в Пушкинском доме аудитория демонстративно вышла из зала и т.д.
И что ж ей было делать? – учительнице Лие Борисовне – признаваться в том, что она воспитывала учеников на книгах жидомора... Или попробовать с ним объясниться?..
И Лиля наша выбрала второе – написала письмо Астафьеву: не выражала ему восторгов, но разговаривала с ним по-человечески.
И Астафьев остыл, отошел от обиды, и тоже ответил Лиле по-человечески, и после этого (не знаем, вследствие ли, но после) отошел от активного участия в шуме "Нашего современника".
Мы живем среди людей, мы выросли среди русского языка, среди мировой культуры на русском языке – и что же нам теперь предлагают?!
Отказаться от Гоголя, Достоевского, Чехова, Бунина, Толстого, даже Пушкина и Цветаевой, потому что натыкаемся у них на то, что нам как евреям неприятно слышать?..
Мы в книгах Астафьева не читали ничего против евреев, даже такого, что в своей повести о военной службе один еврей написал про другого еврея: "Борька Гуревич, конечно, неплохой парень, но в разведку с ним я бы не пошел..."
Еще я должен объединиться в "мы" с крикливым пьяницей и бабником Михаилом Леонтьевым – стопроцентным "православным" – стопроцентный еврей! – любимым президентским журналистом, который, защищая своего "патрона", готов каждому глотку порвать, и уж во всяком случае, никому слова сказать не даст – всех переговорит и перекричит.
Мы живем на таком маленьком-маленьком шарике среди разных людей, не только говорящих иначе, но и думающих по-другому, – и куда нам от этого деться?..
Стоим в лагере на разводе. Кто-то благодушно кладет мне руку на плечо: "А ты не похож на еврея (знакомая песня!), работаешь на общих, никуда не лезешь, не пристраиваешься".
Я отбрасываю его руку: "Такого комплимента мне не нужно. Я еврей, и веду себя так потому, что я и есть настоящий еврей".
Из своей жизни вычеркнуть его я не могу – мы припаяны общей цепью. Но ответить ему так я могу, и, наверное, так и должен отвечать.
Но заставить его думать по-другому, запретить ему так думать – не в моей власти.
Но в моих силах быть в его глазах непохожим на его представление о евреях.
И если ему будут часто встречаться "непохожие" евреи – это единственное, что заставит его изменить представление о евреях.
Теперь перейду к заключительным моментам нашего разговора, возникшего в связи с новым обвинением Лили в недостойном поведении: как она посмела вступить в диалог с таким ненавистником евреев, как Проханов. Его следует только проклинать, а не разговаривать с ним.
"Эхо Москвы" ведет передачу "Особое мнение".
Если подходить к этому понятию по его точному смыслу, а не по-иезуитски, вроде Бримана – в одном случае, или Рахлина – в другом, – то это означает, что слово предоставляется авторитетному среди слушателей человеку, который высказывает свое мнение, и следовательно, имеет его, и это мнение особое, т.е. отличное от общераспространенного .
Мы смотрим эту передачу, и вот мы видим, что во всей этой галерее именитостей ни про кого нельзя сказать, что он говорит то, что думает, и думает то, что говорит. Все они выступают как будто в каком-то шоу и исполняют кем-то заказанную роль. Они плохо понимают то, о чем они говорят, и у них нет ни особого, ни вообще никакого мнения.
За их трафаретами проступает не видная зрителю, но осведомленным понятная надпись: голос такой-то партии, такого-то клана, таких-то интересов...
Раньше мы делали исключение для трех человек: Доренко, который теперь совершенно выдохся и сдался под напором грузинской еврейки Тины Канделаки – король оказался голый...
Вторым был Минкин. Но после совместного его выступления с Юрием Колкером (русский еврей, живущий в Англии, сообщивший в нашей прессе такое "особое мнение": русские, дескать, потеряли свое право и на Достоевского, и на Толстого) – выступили они в разных статьях, но с единой идеей о Великой Отечественной войне – и теперь любое "мнение" Минкина потеряло для нас всякий интерес.
Они рассуждают: не надо нам было побеждать в той войне Гитлера, а лучше сдаться ему – какое-то время немного потерпели, а потом гитлеризм сам по себе и с помощью союзнической мощи отвалился бы, и Россия зажила бы благостной и цветущей жизнью, как зажили после войны западные страны, в том числе и Западная Германия. И главное – людских потерь было бы меньше. Жила же Франция, и лучше бы она не дурила со своим Сопротивлением.
А что, идея неплохая. Вполне можно с нею согласиться. Ну и подумаешь, евреи потеряли бы свои оставшиеся три миллиона – разве это может сравниться с 20-ью миллионами общих потерь (думаю, что с мирным населением и того больше)...
И вот в результате из этого "особого мнения" мы сейчас смотрим только одно-единственное оставшееся.
Это особое мнение высказывает Проханов Александр Андреевич, когда-то редактор газеты "День", теперь – газеты "Завтра", которая, между прочим, имеет в России самый большой тираж, и потому, говорят москвичи, – единственный печатный орган, который сам себя кормит.
Независимо от того, что он думает, Проханов действительно говорит то, что думает, и думает то, что говорит.
А это, в первую очередь, главная ценность и единственный смысл такой передачи.
Пора нам, евреям, свыкнуться с тем, что в мире существует немало людей, которые нас, евреев, не любят.
Не в силу корыстных побуждений, не в силу зависти, не в силу поиска "козла отпущения", не по привычке присоединяться к общему хору (вспомним споры "абстракционистов" и их противников), а просто в силу их сложившихся чувств, определившихся их жизненными обстоятельствами.
Подумать бы нам и о том, сколько среди нас евреев, признающих еврейство своей основой, – таких, кто отзывается об окружающих их евреях очень злобными словами...
Ведущая у Проханова – Ольга Бычкова, вроде полная или частичная наша единокровница.
Мы не на ее стороне.
Да, Проханов часто говорит нервно, возбужденно... Но бесцеремонное, наглое поведение этой ведущей, которая не дает Проханову говорить, всё жаждет его подколоть, уязвить и т.д., – возмущает нас больше, чем даже те его мысли, которые нам не нравятся.
(Зато с Радзиховским сия дама воркует как голубка. Запомнился в их беседе ее возмущенный возглас: "Почему мы должны продавать так дешево НАШУ нефть этим белорусам!")
Я не принадлежу к партии Проханова. Основная его ошибка, определяющая его мировоззрение, я думаю, в том, что он смотрит не в будущее мироустройства, а все его взгляды обращены в прошлое.
В прошлом, увы, даже в самом золотом, мы найдем только могилы...
Даже вековечные пирамиды – это всего-навсего могилы.
Когда я иду по улице, лица встречных наводят на меня уныние. Представляю, что и мой собственный вид не улучшает настроение тех, чей взгляд, нарочито или случайно, коснется моего лица....
Когда же я встречаю малышей, которые мне ответно улыбаются, – от музыки восторга, начинающей невольно звучать в моей душе, я буквально молодею.
